Но Макар Андреевич закончил совсем не так.

— О побеге думали все, не у всех получилось. И у меня не вышло: выломал доску в полу вагона, а тут станция, проверка, Избили так, что думал, конец пришел, больше не поднимусь.

Лотарингия. Маленький городок Айанж. Концентрационный лагерь Лидингенхейм. Здесь Воронкову выдали башмаки на грубой подошве и порцию мутной жижи с гнилой картошкой.

К лагерному рациону человек привыкает. Обувка так себе, но терпима. А вот когда стали номер накалывать на тело, Макар вышел из себя.

— Я не скот! — гневно запротестовал он.

— Я! Я! — оскалился эсэсовец. — Ти не есть скот, скот — это хорошо. Ти есть швайн! Руссиш швайн!

Макар потерял самообладание. Сейчас он схватит этого сытого, пышущего здоровьем блокфюрера и будет рвать ему горло...

Пленный сделал шаг вперед, и эсэсовец зацарапал лакированную кобуру пистолета. В этот миг на плечо Макара легла рука соседа по нарам, которого все звали Грузином. Никто, даже в канцелярии лагеря, не знал его фамилии. Был он молчалив, замкнут, но пленные тянулись к нему, чувствуя силу, волю, убежденность. Даже здесь Грузин занимался гимнастикой.

— Отставить, сержант, — твердо сказал Грузин. — Выдержка — это тоже оружие.

Кто он был, этот человек? Известно одно — летчик и, судя по возрасту, в немалом чине.

Кто Грузин? Этого изо дня в день добивался щеголеватый Валька Каин, в прошлом лейтенант-кавалерист Кучеренко. В ладной командирской гимнастерке, хромовых сапогах, с выпущенным из-под кубанки пышным чубом Валька Каин пользовался расположением коменданта и не уступал в палачестве матерым эсэсовцам.

Ежедневные допросы летчика он начинал так:

— Как поживаешь, сталинский сокол?

Грузин словно не замечал предателя.

— Так, — свирепел Кучеренко, — презираешь? Да? Гордый? Да? Чего ж тогда ты в плену, горный орел? Тоже ручки выше башки задрал, когда смерть в глаза посмотрела?

Молчание.

В ход шла нагайка.

Молчание.

Он так и не сдался, летчик Грузин. Когда в очередной раз Кучеренко накинулся на него, он вырвал нагайку и, отделав ею спину бывшего лейтенанта, брезгливо переломил черенок.

Наутро Грузина повесили.

А следующей ночью Вальку Каина настигла справедливая кара. Его нашли по подошвам сапог, торчавшим из выгребной ямы.

И без того невыносимая лагерная жизнь усугубилась донельзя. Тройные утренние и вечерние проверки, неоднократные подъемы по ночам, увеличенные нормы в каменоломне, уменьшенные пайки, наказания без малейшего повода...

Макару дважды не повезло.

Сначала его допрашивали с пристрастием как соседа Грузина по нарам. Немцев очень интересовало, кто расправился с их кровожадным холуем. Макар не знал этого и радовался тому, что не знал, потому что боялся однажды не выдержать под кнутом блокфюрера.

А теперь его взял в оборот штандартенфюрер Эрик Розерт.

Да, тот самый Розерт, некогда начальник охраны Воскресенского изумрудного прииска, компаньон Вологжанина, ротмистра гвардии его величества.

Он прибыл в Лидингенхейм, чтобы расследовать дело попавшегося на финансовых операциях лагерного чиновника, и был наделен самыми суровыми полномочиями. Было у него еще одно, приватное поручение. Военный комендант Парижа генерал фон Шаумберг просил его отыскать опытного ювелира.

Знакомясь в канцелярии с картотекой, штандартенфюрер откровенно скучал. Если бы фон Шаумберг не дал понять, что дорого оплатит эту услугу, Розерт махнул бы рукой на бесконечные карточки учета военнопленных...

И вдруг его пальцы выбили нервную дрожь. Он не поверил глазам своим, еще раз пробежал документ и заметно разволновался.

Было от чего.

Заключенный № 5221 Макар Андреевич Воронков, 1908 года рождения, сержант РККА. Уроженец Камнегорска. Место работы до военной службы — Свердловская гранильная фабрика.

Неужели здесь, в этом лагере, Макарка Воронков, который должен был прийти к нему в июне восемнадцатого года в красном Екатеринбурге?

Все сходится. Хотя... У них, русских, целые деревни носят одну и ту же фамилию. Дикари!

Штандартенфюрер наполнил рюмку золотистым французским коньяком и тут же забыл о ней. Прошло столько лет... Замурзанный мальчишка давно взрослый человек, внешне он совсем иной... Иной, но ведь кожу он сменить не мог, а на коже шрам. Шрам на левой руке, шрам от изумруда, который пытался украсть Макарка. Такие заметки — о, уж он, Розерт, это знал! — остаются навечно.

— Здравствуй, старый приятель! — загремел добродушный бас Розерта, едва Макар вошел в канцелярию.

Макар узнал бы Розерта и на том свете. Такой же огромный, розовый, вот только чуток погрузневший. И по-русски говорит без акцента, Урал ему даром не прошел.

Розерт преисполнен благожелательства.

— Я тебя, Макарка, забыть не могу, — говорил он. — Давай руку...

Макар, недоумевая, повиновался. Уж не собирается ли «старый приятель» поздороваться с ним?

— Не ту, миленький, не ту, — хохочет штандартенфюрер.

Он сам подтянул рукав полосатой куртки и увидел то, что надеялся увидеть, — бледный рубец на коже. Полностью удовлетворенный, успокоился: есть бог и он не оставил Розерта.

— А ты надул меня, Макарка, — укорил Розерт. — Нехорошо обманывать старших. Но, как это у вас, кто старое помянет, тому глаз вон...

— А кто старое забудет, тому два, — продолжил Воронков.

Он ожидал гнева, но Розерт не рассердился.

— Шутишь, Макарка! Отлично! Я знал, что мы с тобой поладим. Только мы с тобой причастны к тайне, которую унес в могилу наш дорогой друг ротмистр Вологжанин... И то, что я тебя нашел, это прекрасно, Макарка!

Макар Воронков встрепенулся.

Вологжанин... Значит, его давно нет в живых. Но что за тайна, унесенная им в могилу?

Розерт внимательно наблюдал за пленным, он не торопил его, пусть подумает.

Но Макар лишь пожал плечами, и штандартенфюрер терпеливо, как ребенку, напомнил, о чем ведет речь.

— Записка, Макарка, записка... Ну? — и он, словно школьный учитель, раздельно и четко продиктовал: — Ты должен был доставить мне в гостиницу «Пале-Рояль» записку. Записку, понимаешь? Где она?

Записка? Какая записка?

Это было в каком-то другом мире и было ли?

А если было, то с ним ли, с Макаром?

Не отводя глаз от Розерта, Макар едва сдерживал разошедшееся сердце. Очень важный секрет содержался в записке, если она через столько лет понадобилась Розерту. Что это за секрет?

— Записку помню, ее у меня... на улице забрали...

— Давай, Макар Андреевич, — перебил эсэсовец, — припомним все по порядку. Где тебе передал записку Вологжанин. На Воскресенском?

— Нет, господин Розерт, он дал мне ее в ЧК. Перед допросом. Сказал, что меня все равно держать не станут, а записка вам нужна срочно.

— Ты ее прочел? — Розерт впился взглядом в пленного.

— Только начало. Там упоминалось ваше имя и шла речь о каком-то варианте. Да, я припоминаю: второй вариант...

— Второй? — подобрел Розерт. — Ты уверен?

— На память не жалуюсь.

— А почему не прочел записку полностью?

— Ее прочтешь, — буркнул Макар. — Я и тогда, и сейчас в иностранных языках ни бельмеса...

— Что такое «ни бельмеса»?

— Ну не разбираюсь... А там не по-нашему...

— Правильно, не врешь, — одобрил Розерт. — Не должно быть по-вашему. Дальше!

— Дальше? Владислав Антонович оказался прав, меня выпустили, какой с пацана спрос. Пошел к вам в гостиницу, хотел выполнить просьбу Вологжанина, он обещал, что вы дадите мне за это столько денег, что можно корову купить...

Розерт кивал.

— И не дошел... Тогда Екатеринбург урками кишел, вот и подловили они меня, керенки мамкины забрали и записку.