— Предлагаешь добровольно покончить с собой?

— А скобы?

Напарник по-хозяйски обошел колодец, опустился на колени, простукал утонувшие в траве бревна. Решив, что риск невелик, спустился вниз. Саня на всякий случай приготовился вызволять его тем же способом, каким был извлечен сам.

Но все обошлось, темноволосая голова вынырнула из колодца без посторонней помощи.

— Вот это да! — шумно выдохнул парень. — Вот здорово, что ты свалился сюда, честное слово! Ничего подобного я не видел, только в кино. Знаешь, я не я буду, если не побываю там.

— Идет, — сказал Саня. — Но если по уму, без специального снаряжения сюда соваться не стоит. Мы, слава богу, не в замке Иф находимся и в двадцатом веке живем.

— Вот это правильно, — одобрил темноволосый. — Значит, по рукам? — Он снова улыбнулся: — Будем знакомы. Димыч.

Саня назвался и с уважением взглянул на его руку.

— Как ты меня ловко вытащил, до сих пор не верится.

— Это что! — отозвался Димыч. — У меня наследственность такая. В нашем роду из гвоздей кольца гнули. Смотри, машина идет.

В доме Ладыгиных изредка бывал чудной гость — дед Макар Андреевич Воронков. Летом он жительствовал неподалеку от Камнегорска на небольшом таежном озерце, которое так и называлось — Макарово. Там была срублена охотничья избушка. Когда наступала зима, Макар Андреевич возвращался в город.

Жил он одиноко, замкнуто. В друзьях держал транзисторный приемник и старое двуствольное ружье.

В тайге опытному человеку нет проблем с продовольствием, а хлеб старик печь умел. Поэтому в городе он бывал нечасто, да и то по необходимости, из-за радикулита, и шел сразу к Ладыгиным.

В свитерке грубой вязки, в резиновых сапогах, он напоминал Сане скандинавского шкипера, только бороды недоставало. Но бороду Макар Андреевич не любил, выбрит всегда, как на строевой смотр.

— Сил нет, матушка, — жаловался Саниной маме. — Хоть на печку полезай, разогнуться не могу.

Мама вздыхала: еще бы, старик из озера не выходит.

— Одно для вас лекарство, Макар Андреевич, — тепло. Зимой ведь, когда в городе живете, на боли не жалуетесь. Да бросьте вы это озеро, здоровье дороже.

— Как бросить! — упорствовал дед. — Без меня оно пропадет. Я его и почищу, и водичку свежую пущу, оно и дышит. Как дите малое, нельзя без глазу оставить. Да и привык к природе...

Я ведь после войны и до пенсии пыль глотал — на фабрике, где руду обогащают. Вот и надумал, когда последний расчет получил, в тайгу податься — в Рассохи. Там просторно было, прямо государство лесное, покрупнее Люксембурга. А вот вырубили тайгу под водохранилище, пришлось поближе к городу перебраться...

Получив ниже спины укол смесью из семи препаратов, Макар Андреевич отлеживался на диване под тремя одеялами. Кряхтел, вздыхал, охал...

Когда отец Сани бывал дома, Макар Андреевич любил с ним беседовать. В основном о международном положении, войне в Афганистане и американском президенте. Но вот уже год, как Ладыгин-старший помогает налаживать горнодобывающую промышленность в одной из развивающихся стран. И Макар Андреевич испытывает скуку. Очевидно, думалось ему так: женщины в политике не разбираются, а Саня еще не дорос.

Так, по крайней мере, полагал Саня, наблюдая за стариком. Сегодня ему очень хотелось, чтобы Макар Андреевич обратил на него внимание. Может, он, изучивший тайгу как свои пять пальцев, бывал в том шурфе, что прячется в Нечаевском логу. А вдруг?

Саня придвинулся к деду Макару поближе.

— Хочу спросить вас... Это правда, что у нас находили изумрудные кристаллы величиной с полено, или выдумка это?

Дед Макар ответил не сразу. Он поворочался, словно прислушался к своему состоянию.

— Да как тебе сказать... Ходила молва о таких гигантах, но чего не видел, того не видел. Мне все больше мелочь попадалась. Ну, скажем, с карандаш...

Саня весь подался вперед и почему-то перешел на шепот.

— Вы изумруды искали?

— Ты лучше спроси, кто их у нас не искал. Самое добычливое место было там, где сейчас Никитское кладбище. Нечаевский лог, тот весь перекопан... Самые отважные в Черное болото ходили. Э, да что там!..

Дед Макар закатал левый рукав свитера. Обнажилась поджарая, еще недряблая рука. На самой серединке между локтем и кистью белела застаревшая, едва различимая полоска.

— Видишь? Это следок изумруда. Немец-охранник рассадил, памятку на всю жизнь оставил. У, зверюга был! А мне тогда только десять годков минуло...

— Жили мы в Камнегорске, — неспешно начал рассказ Макар Андреевич. — Отец и мать в забое руду добывали. Экскаваторов тогда еще не было, все вручную делали.

Ну вот. Империалистическая война разразилась, отца и убило. Голодуха, денег нет, хлеба нет. Каютка наша разваливается на глазах. И надумала мамаша моя податься на изумрудные прииски: там иностранцы заправляли, кормежка вроде получше была.

Изумруды — камни дорогие, как алмазы, во всем мире ценятся. Вот и повадились сюда из-за границы... Большими миллионами ворочала французская «Анонимная компания», еще какие-то хозяева были.

Да, так вот. Попали мы на Воскресенские копи. Прииск, значит. Ну чисто тюрьма! Высокий забор, колючая проволока, у ворот вооруженные охранники, кто не понравится — тут же на мушку. Случалось, и убивали. И ничего им за это не было, еще и наградят хозяева.

Поставили мать мою шурфы бить. Тяжелая, неженская работа, да куда денешься, ребятишки и те при деле состояли: выбирали из сланца самоцветные камушки. Руки у каждого в холщовых варежках, крепко завязками стянуты, это чтобы соблазна не было изумруд припрятать. Лопаточками подбрасывают найденный камень на середку лотка, там специальное отверстие, а под ним жестянка.

Попробуй-ка прозевать самоцвет — тут же получишь затрещину от француза-надсмотрщика, который над тобой сверху сидит, как богдыхан китайский. Его в свою очередь караулит другой надсмотрщик, а того третий. И все между собой грызутся.

После революции уже дело-то было. Царя нет, а порядки теми же оставались. Это потом новая власть потихонечку начала прибирать прииски к рукам, а сразу не получилось — приисков много, за всеми приказчиками да управляющими не углядишь.

Помню, сижу я над лотком, лопаточкой деревянной орудую. Рядом такие же мальцы в сланцах копаются. Они привычные, а я только втягиваюсь в работу. К обеду глаза притомились, голова кругом идет... И не заметил, к своему несчастью, один махонький камушек. Они, парень, в первородном виде блеск не всегда дают, так, зелень и зелень. А бывает, совсем тусклые самоцветы, да еще слюдкой прихваченные... Тут мастерство гранильщика требуется, камень и заиграет, грани засветятся, оживет красота невозможная.

Да, так вот... Не углядел тогда камушек, а надсмотрщик заметил это, коршуном со своего насеста кинулся, раскричался:

— Вор! Маленький вор!

Они все по-нашему наловчились, что французы, что немцы; бойко говорили. На крик прибежал начальник охраны Розерт — глаза бешеные, руки-грабли ходуном ходят. Не разбираясь, схватил тот злосчастный изумруд и выше варежки по моей руке и чиркнул словно ножом...

Много ли мне, заморышу, надо? Сознание потерял.

Когда очнулся, вижу: из раны кровь хлещет, больно. Заревел благим матом. Люди обступили, мать тут же, тоже ревет...

О случае этом узнали в Камнегорске. Приехал оттуда милиционер, арестовал начальника охраны. Что уж там было, не знаю, но через неделю Розерт вернулся и больше ни на кого не кидался как цепной пес, отбили охотку. Спасло его то, что был он германским подданным.

С того дня с рабочими стали лучше обращаться, а управляющий Вологжанин начал даже здороваться с нами. Испугались, видно, что прогонят их с советской службы, а к тому шло — обыск у них за обыском.