Публичные политические процессы 1930-х годов ударили по судьбам многих людей. Но репрессии далеко не ограничивались перечисленными громкими процессами. Ситуация предвоенного времени была настолько сложной, что сразу разобраться в ней оказалось невозможно даже после смерти Сталина. Пробелы объективного знания дали простор вымыслам и преднамеренным фальсификациям. После XX съезда КПСС и в годы горбачевской перестройки авторы попытались оценить масштабы репрессий, исходя не из фактов, а из своих представлений о сталинском периоде истории страны. Были озвучены самые разные цифры. Так, сам Н. Хрущев привел цифру 10 млн человек. Старая большевичка, в свое время сама прошедшая через лагеря за троцкистскую контрреволюционную деятельность, О. Шатуновская настаивала на цифре 19 840 тыс. репрессированных. Историк-диссидент Р. Медведев увеличил это число вдвое и заявлял о 40 млн жертв сталинского произвола. Позже А. Антонов-Овсеенко, сын известного троцкиста В. Антонова-Овсеенко, писал уже о 80 млн уничтоженных в годы террора. Наконец, в работах таких писателей, как И. Бунич и А. Солженицын говорится о 100–110 млн человек, потерянных нашей страной в годы социализма.
Высокие цифры потерь называли и многие авторы на Западе. Так, по подсчетам Р. Конквеста, общий итог смертности в результате политических репрессий оценивается в 20 млн человек. Схожие цифры называли другие авторы, такие как Р. Такер, М. Малия и некоторые подобные им. Как подчеркивает современная исследовательница Венди Голдман, когда стали доступны архивы, все эти данные оказались «сильно завышенными». Даже Р. Конквест, который, собственно, и является автором понятия «большой террор», отказался от своих прежних подсчетов. В свою очередь, некоторые отечественные авторы, в частности И. Пыхалов, Д. Лысков и другие, прямо заявляют о серьезных фальсификациях данного вопроса в прошлые годы у нас и за рубежом.
Сегодня общее количество репрессированных может быть названо достаточно точно. В 1934 г. в СССР было осуждено 78 999, в 1935 – 267 076, в 1936 г. – 274 670, в 1937 г. – 790 258 человек. Всего за годы репрессий пострадало 1,5–2,5 млн человек. Из них около 700 тыс. были приговорены к высшей мере наказания. При этом, как свидетельствуют данные современных историков, среди обитателей тюрем и лагерей число осужденных «за контрреволюционную деятельность», то есть политических заключенных, было около трети, остальные отбывали срок за уголовные преступления разной степени тяжести. Таким образом, 1937 год стал годом самых масштабных репрессий. По мнению историков М. Юнге и Р. Биннера, по-настоящему «большим» террор становится после принятия 30 июля 1937 г. оперативного приказа народного комиссара внутренних дел Н. Ежова за номером 00447 «Об операции по репрессированию бывших кулаков, уголовников и других антисоветских элементов». По одному этому приказу репрессиям подверглось более половины осужденных в рассматриваемое время. Чуть позже началось преследование так называемых контрреволюционных национальных контингентов. В частности, 11 августа 1937 г. принимается приказ НКВД № 00485 «О фашистско-повстанческой, шпионской, диверсионной, пораженческой и террористической деятельности польской разведки в СССР». По мнению историков, этот приказ стал своего рода «модельным» для всех остальных национальных операций НКВД – латышской, немецкой, финской и других.
В чем же заключались причины такого резкого увеличения масштабов репрессий именно в 1937 г.? Ведь, по справедливому замечанию историка Л. Наумова, надо понимать, что приказ № 00447 означал радикальный поворот во всей системе взаимоотношений между властью и обществом. Если прежде власть проводила последовательную политику расширения демократических прав и свобод, то теперь она заговорила с обществом языком террора. Причем преследованию подверглись как раз те слои населения, которые были частично реабилитированы в 1933–1936 гг. и получили равные со всеми права по новой советской Конституции! «Зачем возвращать гражданские права и разрешать покидать ссылку тем, кого ты собираешься уничтожить?» – задает вопрос Наумов.
Существует несколько объяснений данного феномена. В прошлом такие авторы, как Р. Таккер, А. Антонов-Овсеенко и другие, видели чуть ли не единственную причину в жестокости и подозрительности Сталина, везде искавшего врагов. В новейшей исторической литературе существуют другие ответы на этот вопрос. Так, названные выше М. Юнге и Р. Биннер, шведский специалист по истории советского военно-промышленного комплекса Л. Самуэльсон, а также некоторые российские авторы видят в «кулацкой операции» попытку окончательно «зачистить» советское общество от «врагов рабочего класса», именуя эту политику своего рода «социальной инженерией», целью которой являлась бо́льшая социальная однородность населения СССР. Другая версия принадлежит О. Хлевнюку и некоторым другим авторам, которые видят в политике репрессий действия по подготовке к войне. Это означает, что террор был нацелен на уничтожение так называемой пятой колоны, то есть тех групп населения, которые в случае нападения на СССР потенциально могли перекинуться на сторону врага.
Наконец, весьма интересна и перспективна с научной точки зрения трактовка причин 1937 г., которую сформулировал известный западный исследователь Дж. Арч Гетти, а в нашей стране – крупнейший отечественный специалист по политической истории сталинской эпохи Ю. Жуков. Историки полагают, что местные партийные руководители не просто боялись всеобщих, равных, прямых, тайных, да еще и альтернативных и состязательных выборов, которые планировал провести Сталин, но и хотели запугать народ репрессиями. Как доказывают приводимые авторами факты, именно деятели этого звена партийного руководства требовали от сталинской группы санкционировать начало массовых компаний. По справедливому замечанию многих историков, в частности В. Курицына, в период наивысшего всплеска репрессий важным элементом избирательной компании становится страх. Хотя переоценивать его масштабы и степень воздействия не следует, но в обстановке массовых репрессий о реальной состязательности выборов говорить уже не приходилось. В таком противоречивом, «усеченном» виде советская избирательная система сохранилась вплоть до второй половины 1980-х годов.
Одной из ключевых фигур коалиции местных вождей – сторонников террора выступил старый революционер, руководитель Западно-Сибирского крайкома ВКП(б) Р. Эйхе. 29 июня 1937 г. он добился от Политбюро права создать у себя в крае чрезвычайную тройку по образцу периода коллективизации для внесудебных расправ с «контрреволюционными элементами» среди крестьян. Чуть позже, 1–2 июля, у Сталина в кабинете побывали еще несколько региональных лидеров, которые, как полагают некоторые авторы, требовали у руководства страны наделить их такими же чрезвычайными полномочиями, как и Эйхе. Результатом состоявшихся переговоров становится решение Политбюро от 2 июля 1937 г., послужившее причиной появления приказа Ежова № 00447. Тем самым не Сталин, а местные руководители, которые боялись в ходе выборов потерять власть, стали инициаторами «большого террора».
Высказанные Гетти, Ю. Жуковым и другими авторами соображения позволили современной историографии прийти к еще более неожиданным выводам. Так, по мнению Л. Наумова, нам следует четко разграничить два совершенно разных явления, которые условно можно обозначить как «большой террор» и «большая чистка». Историк показывает, что если за «большой чисткой» контроль со стороны Политбюро осуществлялся реально, то за «большим террором» контроль был сугубо формальным, реального контроля не существовало. Тем самым можно предположить, что «большая чистка» являлась орудием внутрипартийной борьбы, тогда как «большой террор» проводился «вождями второго плана» у себя на местах с целью давления на все общество – только так они могли выхолостить курс реформ советской политической системы и попытаться удержаться у власти.
Немецкий историк Й. Баберовски пишет, что ему неясно, как в рамках такого рода научной концепции можно объяснить, «почему политическое руководство Советского Союза смогло остановить террор, причем явно без особых усилий». Этим он выдает свое слабое знание реальности той эпохи, о которой пытается писать. В действительности ситуация была очень сложной: пока заинтересованные в массовом терроре региональные лидеры (а также их союзники в Центре) оставались у власти, Кремль так и не смог прекратить его, хотя дважды пытался сделать это – в конце 1937 и в начале 1938 г. В конечном итоге проводимая Сталиным «большая чистка» привела к тому, что под ударом репрессий пали сами большевики-радикалы, которые в период коллективизации и в 1937 г. подталкивали Сталина к ужесточению внутриполитического курса, а также к отказу от изменений избирательного законодательства и альтернативных состязательных выборов. Исключение составили лишь те из них, кто, подобно Н. Хрущеву, вовремя поменял лагерь и примкнул к побеждавшей к осени 1938 г. сталинской группе. Только после этого, когда фронда широкого руководства была сломлена, размах репрессий упал.
