Я всегда любила определенность, но «разложив себя на множители», примерно так, как ты это сделала недавно, пришла к выводу, что моя любовь к определенности – прямой путь к ограниченности. И я сознательно стала себя учить жить в состоянии неопределенности. Я заставляла себя рассчитывать свои шаги и чужие, продумывать многоходовые и разновариантные партии. Для меня такое поведение было трудно осуществимо потому, что я излишне искренна по своей природе. А многие мои проблемы были результатом действия закона Беллингса: «– половина трудностей происходит оттого, что мы слишком быстро говорим «да» и недостаточно быстро «нет»». И еще я не злопамятна, но это не моя добродетель, а лень или жадность. Мне не хочется тратить свою энергию на собирание чужого зла, – легче простить и забыть, чем помнить и воздавать по заслугам. И вот что получается. Человека устойчиво неопределенного (таких людей не очень любят, помнишь, – я с детства не любил овал), как большой шар, трудно схватить, удержать. Им трудно манипулировать. Он сам знает, как ему управлять собой. В своих действиях он руководствуется мотивами не определенными окружающими. Устойчивая неопределенность может быть и прикрытием, и внутренней политикой человека. То и другое требует и сил и ума.
***
– Здравствуй, Татьяна. Почему у тебя сегодня такой кислый голос?
– Ситуация из устойчивой неопределенности перешла в устойчивую определенность.
– Тоже хорошо. Определенность энергетически менее емкая. А что случилось?
– Мои родители получили какой-то очередной аванс, и я понесла деньги за путевку. А там, у классной, я узнала, что моя лучшая подруга не едет с нами потому, что едет с другой группой. Я не поверила и позвонила ей.
Мы с ней так мечтали об этой поездке! Она мне сказала, что я сама в этом виновата, она не хочет ехать со мной, что я ее не понимаю, я грубая, эгоистка, я плохой друг; поэтому она не поедет со мной. Вот так.
– Да подожди ты, не реви.
– Она же предала меня, предала! Как вы не понимаете.
– Понимаю. Я. Тебя. Понимаю. Наверное, все мы или многие через это проходим. Вот, послушай. В детстве у меня часто менялись подружки. Я с ними не ссорилась, но, утратив к ним интерес, переставала с ними общаться, и отношения прекращались сами собой. Одна женщина, – соседка, это заметила, что является фактом для меня до сих пор удивительным, и сказала мне об этом. Я не знаю, что ею руководило, но в моем сознании ее слова засели и разрослись в комплекс «я – плохая подруга», что я не умею дружить (каких только комплексов тебе не постараются привить окружающие, если ты внешне не защищена, а внутренне зашугана). И я стала учиться дружить. У меня появилась новая подруга, и сейчас я благодарна судьбе за то, что это произошло в моей жизни. Но тогда отношения наши складывались очень непросто, потому что она имела свои представления о дружбе, а я должна была соответствовать им и ее критериям друга. В противном случае, – объяснение моих обязательств, моих ошибок, обиды. А обиды – самое тяжелое. Мне было больно от ее упреков, что я такая плохая, не умею дружить и не умею любить своего друга, – а должна. Но было и много хорошего и трогательного в наших отношениях. Читая ее письма, я нахожу в ее словах и тепло, и заботу обо мне.
Я доверяла ей абсолютно, верила, что только она одна понимала меня лучше других (как это важно для подростков!), только она одна говорила мне настоящую правду про меня. Но она и мучила меня этой правдой. Ее ранимость, тонкая чувствительность (или все-таки, лучше сказать чувственность), ее глубокое и какое-то уже недетское восприятие мира, обостренное чувство справедливости, бесконечная любовь к литературе, умение наблюдать и разбираться в людях, заставляли более внимательно относиться к ней и к жизни вообще. Общаясь с ней, мне все время приходилось работать над собой. Я не замечала, как она понукает мной, каким тоном разговаривает со мной. Я хотела стать хорошим другом, интересным человеком, я хотела соответствовать ее требованиям. Да, я была преданна своей подруге безоговорочно, а ее поведение объясняла озабоченностью моим совершенствованием. Я не сомневалась, что нужна ей и дорога, и она хочет сделать меня еще лучше, – детский максимализм (зачем ей это было надо?) Дело доходило до того, что я вообще переставала верить себе и в себя, я теряла свои контуры и очертания, я не знала, есть ли во мне что-либо хорошее? В наших отношениях было мало легкости и много претензий. Может, это явилось одной из причин ее «предательства», как я тогда считала. Моей подруге был поставлен ультиматум другой ее подругой: я или она. Я не выдержала конкуренции и меня ждала отставка, – явная, сознательная, с «объявлением в газетах». Официальная версия была такова: я не достойна дружбы по причине моего несносного характера и плохого отношения к подруге (возможно, это было правдой, но трудно в нее верить, когда очень стараешься быть хорошей). Получилась какая-то двойная правда. Мне дали отставку потому, что я плохая. Поскольку я верила своей подруге, то сочла справедливым, что она меня обвинила в нашем разрыве (я еще не знала тогда, что от меня просто избавились, – есть лучше, достойнее). И вот тогда, Татьяна, со мной произошел первый душевный коллапс. «Что же мне теперь делать?», – спросила я вслед за отставкой. «Вот видишь, тебя волнует, что делать, как себя вести и больше ничего», – сказала она. А я оказалась в шоке, в эмоциональном ступоре. Что ж, – меня бросили. Ладно. То, что я далека от совершенства, она и раньше говорила мне об этом. То, что внешне мои эмоции не проявили моих чувств, тоже было поставлено мне в минус. Потому что это лишний раз доказывало, что я черствая эгоистка. Итак, – я плохая. Со мной из-за этого не хотят дружить. Как же мне, – плохой жить дальше? Несколько дней вселенная моей души падала и падала сама в себя. Коллапс души – это больно и страшно. Хорошо, что рядом оказались мама и школьные подруги, они не дали мне загрызть себя окончательно. Я училась жить без нее, я училась ценить и любить себя. Я мучительно выходила из коллапса. Разрыв прочной, энергетически емкой связи тяжел, и он переживается как болезнь. Но все же после болезни наступает выздоровление и это возвращение к жизни обостряет и обновляет чувства. Вдруг понимаешь, что без этого человека можно радоваться солнцу, весне, ветру, наслаждаться музыкой, видеть и любить других людей, делать что-то хорошее потому, что хочется, а не потому, что, – обязан. Пережив болезнь душевного разрыва, я стала взрослее. Потом были ее попытки примирения, наши отношения внешне вроде бы наладились, но главное было оборвано. Таких близких подруг у меня больше не было. Обжегшись на молоке, дуешь на воду. Ни у кого из людей не было со мной расстояния душевной близости равным ее. Она меня многому научила, и я ей очень благодарна. А на счет предательства так скажу, – его не было. Если человек ценит свои интересы выше твоих – это его право. А у тебя есть право ценить этого человека, и относится к нему сообразно этой цене. И все. Наберись сил стать самодостаточной (для решения проблем хватит тебя одной потому, что все твои проблемы внутри тебя), люби и уважай себя, разреши себе существовать такой, какая ты есть, верь себе. Увидишь, подруга вернется к тебе. Всего хорошего, Татьяна.
***
– Здравствуйте, Ирина Викторовна.
– Как Питер, живой?
– Куда денется. Только сыро очень. С погодой не повезло. Очень много экскурсий. В конце я уже начала путать, где и что видела. А вообще мне больше понравилось просто гулять по городу. Разве можно почувствовать город, когда знакомишься с ним на автобусе? Мы один раз маленькой компанией сбежали от руководителей, нам, конечно, попало, но не будешь ведь толпой гулять, – а охота. Мы дали здоровенный крюк: по Дворцовой набережной к Летнему саду, потом все обошли возле Михайловского замка, вернулись к Спасу на Крови, вышли на Большую конюшенную, нашли церковь, в которой отпевали Пушкина, потом вернулись на Невский и в метро. Мне эта прогулка помнится больше всего. И вот что странно. Я помню дворцы, решетки, мосты, пронизывающий ветер, воду и даже уток в каналах, но не помню людей. Такое впечатление, что я одна, наедине с городом.
