Мне приходится напоминать себе, что это ради Оли, потому что это того стоит. Именно благодаря ей мы все остаемся рядом, поддерживаем связь и не теряем бдительности, потому что есть не просто люди, которые могут причинить ей вред, есть люди, специально нацеленные на нее, а это совсем другой зверь.

Потерять ее — это не вариант.

Так что я буду беспрекословно следовать всем правилам, отправлять сообщения, отчитываться и выполнять все эти дополнительные меры безопасности, потому что если это помогает ей оставаться в безопасности, то это стоит каждой гребаной секунды.

Палисадник перед домом идеально ухожен; садовник делает свою обычную образцовую работу. Снаружи нет ничего, что могло бы навести на мысль, что за последние четыре года внутри что-то пошло не так. Нет никаких признаков поломки, с которой я собираюсь встретиться лицом к лицу и надеюсь выйти из нее без ощущения, что у меня есть своя собственная.

Я вожусь с ключами, пока не отпираю дверь, вытираю ноги о коврик и оглядываюсь по сторонам, как будто есть хоть какой-то шанс, что здесь что-то изменилось, как будто в этом месте снова есть какая-то жизнь. Ничего. Конечно.

Я вздыхаю и зову: — Мама? Ты дома?

Глупый вопрос. Она теперь никогда не выходит из дома. Домработница, Нина, тратит свое время на то, чтобы мама была сыта и жива, больше, чем на уборку. Пыль приходится вытирать только сейчас, когда мама перебралась в свою кровать.

Я не драматизирую. Она буквально улеглась в свою чертову кровать.

Я беру кипу почты в корзине, где Нина оставляет ее для меня. Тяжело признаться себе, что это единственная настоящая причина, по которой я пришел сюда сегодня. Если я не буду следить за всем этим дерьмом, оно не будет сделано.

Перед семейным портретом в фойе стоит свежий букет цветов — святыня, которую Нина хранит, чтобы мама не сошла с ума, если вдруг заглянет сюда. Это хорошая фотография нас троих, сделанная за несколько недель до исчезновения Оли, и мы все на ней искренне счастливы. Черт.

Я опускаю глаза и поднимаюсь по лестнице по двое за раз, избегая скрипов по чистой привычке, потому что нет никакой необходимости пробираться сюда тайком. Я делал это, когда был глупым подростком, возвращаясь с вечеринок и футбольных праздников, которые продолжались слишком долго. Еще до этого дерьма.

Я тихонько стучу в дверь спальни родителей, слегка приоткрывая ее, потому что нет никакого шанса застать маму в неловкой ситуации. Для этого она должна существовать. — Мам? Как ты себя чувствуешь сегодня?

Шторы задернуты, и комнату освещает только мягкая лампа. Наверное, Нина включила ее сегодня утром, чтобы попытаться поднять ее, но даже поднос с едой у нее под боком был едва тронут.

— Мама? Это Габриэль. Я дома, чтобы узнать, как у тебя дела.

Комок на кровати вздыхает, и я стараюсь не позволить этому вгрызться в мою кожу. Этот крошечный звук заставляет мою кожу сморщиться от стыда, как будто я обуза для нее за то, что я здесь, чтобы увидеть ее. Как будто она просто хочет, чтобы ее оставили здесь, чтобы она превратилась в ничто, а я заставляю ее остаться.

Так ли это?

Возможно.

— Гейб, мама устала. Я приду поиграть с тобой после сна.

Мой желудок опускается еще ниже, практически в ад. Она иногда так делает, теряет представление о том, где и когда она находится. Как будто ее разум возвращается к тому времени, когда ее жизнь что-то значила и не была этим бесконечным адом без одного из ее Привязанных.

Я стараюсь сохранить ровный тон, но, черт возьми, это трудно. — Мне не нужно, чтобы ты играла со мной, мама. Мне просто нужно знать, что ты сегодня что-то ела. Нина позвонила мне и сказала, что ты снова отказываешься от еды.

Она вздрагивает и выбрасывает руку, но она такая хрупкая, что едва слышно ударяется о мягкое одеяло. — Она опять вмешивается! Мне нужно отпустить ее и найти кого-то, кто просто оставит меня.

Я не должен, действительно не должен, но в данный момент мое самообладание короче, чем когда-либо. Мне нужно думать о настоящем дерьме, а не об этом бесконечном состоянии печали, которое она отказывается покидать. — Чтобы умереть, мам? Тебе нужно найти кого-то, кто позволит тебе чахнуть до тех пор, пока ты действительно не умрешь? Потому что ты уже не за горами. Ты не можешь уволить Нину. У меня есть доверенность на тебя, помнишь? Я нанял ее. Я плачу ей. Я обо всем здесь забочусь, потому что ты не можешь!

Я останавливаю себя, прикусывая губу, пока слова не застревают у меня на языке. Я чувствую момент, когда она снова отключается, когда мой гнев отправляет ее обратно в пустоту ее убитого горем сознания.

Когда она не отвечает или даже не двигается, я выхожу из комнаты. Она жива, это все, что мне нужно было увидеть, и я успеваю пройти весь путь по лестнице, прежде чем меня осеняет. В основном потому, что портрет моего отца все еще висит там и смотрит на меня, как будто он видит меня и точно знает, о чем я думаю.

Чувство вины может сожрать меня заживо.

Потому что если бы папа был здесь, а мамы не стало, он бы оплакивал ее так же сильно, но, по крайней мере, заботился бы о себе.

Иногда мне хочется, чтобы это она умерла.

* * *

Когда я возвращаюсь в особняк Дрейвенов, я сразу направляюсь в комнату Оли, чтобы найти свою Связную. Мне нужно выбраться из собственной головы и вернуться в реальность, где мы все функционируем и работаем над своим дерьмом, а не бегаем от него в своих чертовых головах.

Я делаю вдох, прежде чем постучать в дверь.

Она сразу же отзывается, и когда я пробую ручку двери, она оказывается незапертой. Это что-то новенькое. Это также важно, потому что она всегда была очень нервной и всегда держала ее запертой. Что бы ни произошло с Нортом до того, как они стали Привязанными, это определенно заставило ее доверять нам всем немного больше.

Я не уверен, что мы все заслуживаем такого доверия.

Когда я вхожу, я вижу, что на полу разбросаны школьные задания, а Оли в самых маленьких шортах, которые я когда-либо видел, раскинулась перед всем этим. Она одна, не считая двух существ, и на ее лице хмурое выражение, означающее, что я точно знаю, над чем она работает.

Я не понимаю, почему она завязывает себя в узлы из-за своего дерьма с одаренными 101, когда Норт пропустил бы ее, несмотря ни на что, просто за то, что она его Привязанная, а Нокс никогда не пропустит ее по той же самой извращенной причине.

Они оба вне себя из-за нее, но я предпочту клеймо Норта клейму Нокса в любой день недели. Мне не нужно знать точные причины этого, чтобы понять, что бы ни случилось в доме Дрейвенов, это очень сильно повлияло на него.

Оли смотрит на меня с мягкой улыбкой, которая достигает ее глаз, и я пытаюсь не споткнуться о собственные ноги при виде этого. Она чертовски великолепна, создана специально для меня, и чем больше она открывается, тем больше ее совершенства я нахожу.

Она подперла подбородок одной из рук и наклонила его в одну сторону, разглядывая меня. — Как твоя мама? Ты получил то, что тебе было нужно?

Я киваю и бросаю свою сумку у двери, снимаю обувь и подхожу, чтобы сесть к ней. Я определенно не хочу говорить о своей маме или о поездке туда, поэтому сосредотачиваюсь на хорошем. Например, на том, как чертовски великолепно она выглядит сегодня.

Я провожу рукой по ее заднице, и она радостно мурлычет себе под нос от этого прикосновения. Ожидание Связи может испортить нам всем настроение, но есть что-то в предвкушении, что заставляет меня наслаждаться этим.

Знать, что она так же отчаянно хочет меня, как и я ее, — это все, что мне когда-либо было нужно.

Она с ворчанием поднимается с пола, но когда она прижимается ко мне, я обхватываю ее плечи рукой, чтобы притянуть ее ближе к себе, и она счастливо мурлычет. Я зарываюсь носом в мягкие серебристые локоны ее волос, и в моей груди что-то ослабевает, что было зажато в доме моих родителей. То, на что у меня ушли бы недели, чтобы освободиться, она делает, даже не пытаясь.