И повернулся тяжело к Трубникову.

— Должен ты про это помнить, Андрей Иванович.

А как не помнить было Трубникову: застал раз ночью Тимофей Ильич Назара на току с мешком колхозной ржи. Сидеть бы в тюрьме Назару десять лет, да поверил ему Тимофей Ильич, не выдал его. И сам Андрей Иванович, придя на ток, хоть и догадался тогда же обо всем, а виду не подал. Тоже в Назара поверил. Чуя сейчас тяжелое молчание за столом, сказал негромко:

— Забыл я, Назар Тихонович. Да не все нам и помнить надо.

Ложка задрожала в руке Назара, он положил ее на скатерть, захрипел упрямо:

— Сам покаюсь, как умирать буду…

А Трубников говорил уже о другом:

— Косить нас Тимофей Ильич, помню, учил. Я только что из города сюда приехал, а Роман Иванович был еще мальчишкой в то время…

— Ну и досталось же нам с тобой от него! — заулыбался Роман Иванович. — «Экие вы, говорит, бестолковые оба, да косорукие…»

С другого конца стола слышался обмякший бас Кузовлева:

— До самого смертного часа Тимофей Ильич за колхоз душой болел. А посчитать бы, сколько хлеба за свою жизнь вырастил! Целым поездом, поди, не увезешь.

Савел Иванович, разговаривая в сенях с кем-то, пьяно жалел:

— Трудолюбивый был старик, правильный… Пожить бы ему еще!

Сыновья растроганно слушали все доброе об отце, и, когда люди разошлись, Василий сказал:

— Не убивайся, мать. Дай бог всякому так прожить, как батько наш.

Она вздохнула, выпрямилась и приказала спокойнее:

— Будете завтра оградку отцу заказывать, пусть пошире сделают, чтобы и на меня хватило. А ты, Алексей, покрась ее, как поставим, да попригляднее, голубенькой краской. Слышишь?

Не успел Роман Иванович с гостем после завтрака день свой распланировать, как под окнами остановилась и уткой закрякала бежевая «Победа». Потом дверца ее открылась, на землю ступила нога в большом желтом туфле и клетчатом носке…

— «Сам!» — обеспокоенно сунулся в окно Роман Иванович.

Нога убралась опять. И тут из машины, как из глубокого колодца, долетел приглушенный тонкий крик:

— Выходи, Роман Иванович, по епархии твоей поедем!

И немного погодя:

— А где твой гость?

— Тут.

— Зови его с нами.

За неделю дважды пытался Трубников увидеть секретаря райкома, но ни разу не заставал его на месте: Додонов метался по району из конца в конец на своей «Победе» с утра до ночи.

И вдруг такая неожиданная возможность поговорить с ним!

А поговорить было о чем: успехи степахинских колхозов не только обрадовали, но и тревожно озадачили Трубникова. За невинной маленькой курьевской показухой с переводом Тимофея Зорина в «коммунизм» начал он подозревать большую, районную показуху.

Но сколь сильно закусили удила районные руководители в своем стремлении выскочить вперед во что бы то ни стало? По честному ли недомыслию и горячке, как Роман Иванович, выдают они желаемое за действительное, или же из хвастовства, из честолюбия, из карьеризма? И понимает ли сам Додонов, куда эта показуха ведет и чем она обернуться может?

С этими мыслями и вышел Трубников за Романом Ивановичем на улицу.

— Ну, здравствуйте! — легко вылез навстречу из машины рослый, бурый от загара, здоровяк со светлым хохолком на макушке. Подал Трубникову мягкую ручищу. — Слыха-ал, слыха-ал, от старожилов здешних слыхал про вас…

Вглядываясь пронзительно в белое худое лицо Трубникова, пожурил Романа Ивановича:

— Плохо гостя кормишь, краше в гроб кладут…

И, должно быть, стыдясь перед лектором своего могучего здоровья, смущенно повел широченными плечами, а обе ручищи спрятал конфузливо в карманы полотняной куртки.

— Жаль, не пришлось вас послушать. Уезжал я. Хорошо помогли вы активу районному своей лекцией, спасибо. А то растерялись тут у нас некоторые руководящие товарищи после разоблачения культа личности. Все у них в головах переворотилось, а значит, и народу ничего толком они сказать не могут. Очень полезно было им областного лектора послушать…

Открыл дверцу к шоферу, скомандовал:

— Поехали!

В глубине машины, в самом углу, уже сидел кто-то в сером плаще, без кепки, со встрепанным пшеничным чубом. Ни бровей, ни губ, ни носа не видно было на пропеченном лице, похожем на овальную румяную булку, из которой торчала, однако, папироса.

— Наш эмтэесовский агроном! — представил Додонов.

Агроном протянул из дыма круглую темную руку, сказав отрывисто:

— Зоя Петровна!

Не успел оторопевший Трубников на место усесться, как влез Роман Иванович, придавил его крепко к мягкому горячему боку агронома, и машина ринулась проулком в поле.

— Во многих ли колхозах с лекцией побывали? — весело обернулся к Трубникову Додонов.

— В трех только…

— Ваше впечатление?

— Пока все приглядываюсь, да примечаю, рано еще судить… — уклонился Трубников от прямого ответа, не желая походя говорить о серьезном деле.

— Ну, ну! — благодушно разрешил Додонов. — Перед отъездом загляните ко мне, побеседуем.

— Непременно, — улыбнулся Трубников, — только чую, придется мне спорить с вами…

— Зачем же откладывать? — разом сбросил с себя благодушие Додонов. — Спорить так спорить.

И пригрозил полушутливо:

— Только имейте в виду, никогда противникам спуску не даю. А рука у меня тяжелая.

— Вижу! — тоже пошутил насмешливо Трубников. — Но трудно вам пристукнуть меня: я ведь на партучете состою не у вас, да и в обкоме работаю нештатным.

— Не беспокойтесь, выговор хлопотать вам не буду! — всерьез обиделся Додонов и полез напролом.

— Итак, что же вам у нас не нравится? Говорите прямо, люди свои!

— Ну, что ж, раз настаиваете, скажу: стиль руководства не нравится. И вот почему…

Не дослушав даже, Додонов круто оборотился весь к Трубникову.

— Это вы серьезно?

И прицелился в лицо ему острым, настороженным взглядом.

— Сами понимаете, это утверждение потребует фактов…

— Факты будут.

Все примолкли неловко в машине.

— Двор-то новый гостю показывали? — через плечо спросил Романа Ивановича Додонов.

— Не успел! — завозился тот на месте смятенно.

— Показать надо.

И погордился перед областным лектором:

— Во всей области такого нет! Шефы строят. Нынче вот оборудуем его к зиме…

Машина повернула вправо, огибая деревню. На угоре, где строили когда-то первый коровник, увидел Трубников длинное шлакоблочное здание, крытое шифером, с зелеными дверьми по краям и зелеными же воротами в середине. По бокам ворот белели не то колонны, не то пилястры.

Будь окна в здании чуть пониже, и не подумал бы, что это скотный двор. Трубникову доводилось даже встречать в таком здании научно-исследовательский институт.

— Хорош! — потянулся он к окну. — Во сколько же обошелся?

— В общем-то полмиллиона… — застеснялся вдруг Роман Иванович, сдвигая кепку на нос.

— Парфенон! — восхитилась усмешливо Зоя Петровна, еще шире открывая окно. — Храм Афины Паллады. Правда, на водонапорную башню денег у колхоза не хватило, доярки и сейчас ведрами воду носят. Но уж зато коровам сколько радости: ходят мимо нового двора и улыбаются. От одного погляда надои повысили…

Трубникова удивило, что Додонов не ответил ничего злоязычной Зое Петровне, только шея у него зарозовела.

Подъехать поближе к новому зданию было нельзя, столько мусору валялось вокруг. Шофер подрулил к старому коровнику, и все стали вылезать из машины.

У ворот коровника стоял чей-то мотоцикл с коляской, а вокруг него толпились, громко смеясь и разговаривая, доярки.

Долгоногий парень в лыжных штанах и синем берете уже взобрался на седло мотоцикла и взялся за руль, собираясь ехать, но женщины не отпускали его, донимая, видно, расспросами…

— Что случилось? — с ходу закричал весело Додонов.

Женщины оглянулись разом, умолкли и расступились.

— Да вот подружку провожаем, товарищ Додонов, — загораживая кого-то собой, как наседка цыпленочка, выступила грудью вперед Настя Кузовлева.