Вздохнул сердито:

— Тяжело, конечно, им, женщинам, тут без нас! Да и обносились совсем. Купить-то нечего стало…

— Кончилась бы только война, всего опять наработаем, — уверенно, снова повеселев, сказала Настасья и заторопилась. — На ферму идти мне нужно. До свидания.

Она подала Орешину жесткую руку.

— Чуяли мы на фронте вашу помощь, — растроганно сказал Орешин. — Спасибо.

Не мешкая, однополчане пошли в поле взглянуть, как работают сеялки. На широком, свежезабороненном участке белели вдалеке платки и рубахи севщиков. Кто-то ехал оттуда на сеялке к дороге. Оба сели в ожидании на траву, около канавки.

— О чем же ты запечалился, Федор Александрович? — спросил Кузовлев, видя, что сержант глядит в сторону.

— Домой, на завод скорее надо… — сердито заговорил Орешин. — Теперь уж, поди, и без меня довоюют. Завтра же буду просить о выписке…

— Куда ты с такой ногой? Лечись знай.

— А землю ты чем обрабатывать будешь? — закричал вдруг Орешин, выкатывая на Кузовлева злые глаза. — Думаешь, скоро машины наладимся выпускать? Ведь ежели по одной только сеялке каждому колхозу дать, сколько же их сейчас нужно?.. А если еще по молотилке, по жнейке? Нам хлеба сейчас больше сеять надо, народ-то натерпелся за войну. А без машин хозяйство быстро не поднимешь…

— Это верно. Трактором-то вон у нас один массив только обрабатывать успевают. Мало их сейчас, тракторов-то. Да и другие машины поломались все.

К дороге подходила лошадь, запряженная в сеялку. Уверенно держа в руках вожжи, на сеялке сидела девушка в клетчатом платочке, красной майке и кирзовых мужских сапогах.

— Елизар Никитич! — еще издали закричала она. — Семена кончаются. Скажи, чтобы везли скорее, а то стоять будем…

И чем ближе подъезжала, тем больше убеждался Орешин, что это Маруся.

— Сеялки-то хорошо работают? — поднялся навстречу ей Кузовлев.

— Тпру!

Она ловко спрыгнула на землю, взяла лошадь под уздцы.

— Хорошо идут. Теперь мы, Елизар Никитич, по сельсовету раньше всех кончим…

Увидев Орешина, сразу узнала его.

— Ой, какое вам спасибо! — слышал он ее ликующий голос. Она уже влезла снова на сеялку и чмокала губами, дергая вожжи.

И пока красная майка девушки не превратилась в маленький огонек, Орешин все стоял и смотрел в конец поля.

— Савела Боева дочка, председателя нашего… — говорил сзади Кузовлев. — Звеньевая она тут у нас, и участок этот ихний, комсомольский…

Орешин обеспокоенно взглянул на часы.

— Пора мне, Елизар Никитич.

— Не торопись. Я тебя на лошадке доставлю.

— Нет уж, — запротестовал Орешин. — Ты лучше на ней Гущину огород вспаши.

— Дался тебе этот Гущин… — недовольно бурчал Кузовлев, идя за ним.

Вместе дошли до овражка, за которым молодые ребята пахали пар. Около дороги, понурив голову, стояла запряженная в плуг лошадь. Молодой парень, долговязый, с желтыми кудрями, тот самый, которого Орешин видел утром, стоял около плуга и устало вытирал пот с лица. Увидев Кузовлева, он бросил цигарку и затоптал ее ногой.

— Отца-то у него на фронте убили, — говорил о парне Кузовлев, испытующе наблюдая за ним. — Первый год пашет. Оно бы и рановато еще, да что сделаешь?

Подошел к борозде, поковырял носком сапога шоколадную землю, взял ее в руки, растер, потом смерил пальцем толщину пласта.

Недовольно спросил парня:

— Давно, Ленька, куришь?

Ленька густо вспыхнул и, избегая взгляда бригадира, сумрачным басом ответил:

— С год.

— Курить-то выучился, а пахать не умеешь, — сердито сказал ему Кузовлев. — Видишь, ил-то наверх выворачиваешь?! Надо пустить помельче. Да и борозду прямей держи, а то прополз, как червяк…

— Пошел я, Елизар Никитич, — сказал Орешин. — Не хочу начальника нашего в госпитале подводить. Прощай, друг!

— Ну, прощай, Федор. Спасибо за помощь. Не забывай боевых дружков. Пиши. А то жить приезжай сюда, коли в городе надоест…

— Не забуду, — улыбнулся Орешин. — Вот как только новую машину колхозу дадут, так и знай — Федор Орешин прислал.

— Ежели на то пошло, и меня не раз вспомянешь, — хитро засмеялся Кузовлев. — Возьмешь в руки хлеб, помни — Кузовлев его вырастил.

— Во-во! Это правильно. Выходит, не обойтись нам друг без друга.

Они крепко обнялись и расцеловались. Вытирая кулаком замутившийся глаз, Кузовлев быстро пошел к плугу.

— Н-ну, трогай!.. — сердито закричал он на лошадь и ровно, не качаясь, пошел за плугом. Земля послушно ложилась вправо от него широким черным пластом. Борозда была прямой, как полет стрелы.

— Чувствуешь? — спросил Орешин Леньку.

Ленька улыбнулся, тоже восхищенно глядя пахарю вслед.

— Ага.

— То-то! Учись.

Подмигнул Леньке и неторопливо зашагал по дороге.

Пройдя метров сто, оглянулся. Пахарь с конем поднялся уже на вершину холма, резко означившись на вечернем небе. Видно было, как черный конь, мерно поматывая головой, твердо опускает на землю тяжелые копыта, а за ним шагает солдат Кузовлев. Свежий ветер пузырем вздул у него на спине гимнастерку, растрепал и взвил черным вихрем гриву коня…

Сержант приложил руки ко рту трубкой и крикнул:

— До свида-а-ания!

Остановившись, Кузовлев снял пилотку и замахал ею над головой. Чуть слышно ветром донесло оттуда:

— Счастливого пути-и-и!

Разом очнувшись от глубокого раздумья, Роман Иванович круто осадил Найду: по свежей пороше только что перешел дорогу лось.

Так и екнуло у зонального секретаря от жаркой досады охотничье сердце.

«Не иначе, мой это гуляет!»

Давно уж таскал он в кармане лицензию на отстрел сохатого, да никак не выпадало свободного денечка погоняться за ним… А хорошо бы с ружьишком сюда в выходной!

Вскочив на ноги, вытянул сторожко шею: не прохрустит ли в лесу снег под тяжелым копытом, не качнется ли сучок на дереве, задетый ветвистым рогом. Но стояли недвижно в белой тишине отягощенные инеем плакучие березы, как высокие белоструйные фонтаны, ударившие из-под снега и схваченные враз лютым морозом.

Слыша только глухой стук своего сердца да тонкий звон крови в ушах, Роман Иванович со вздохом тронул вожжи.

«Сегодня же сговорю лесника на охоту!»

Но не отъехал он и сотни метров, как забыл тут же и о лосе, и о лицензии, и о леснике. Придавили опять неотступные думы и заботы, одна другой беспокойнее, одна другой тревожнее, одна другой тягостнее. И черт их знает, откуда только свалились они на него все разом! Жил и работал спокойно, хорошо, как вдруг…

Вчера утром позвонил ему в МТС из Курьевки Савел Иванович Боев и, не здороваясь даже, огорошил с первых же слов:

— Беда ведь в колхозе-то у нас, Роман Иванович! Да то и случилось, что падеж начался. Скотина мрет. От бескормицы. И еще того хуже — бруцеллез объявился на второй ферме. Пять коров абортировали… Прямо не знаю, что и делать!

Романа Ивановича так и подбросило на стуле. Проглядеть такое несчастье! Ведь эдак можно все стадо загубить.

— Да, может, ошибка?! Откуда он взялся? Кто обнаружил-то?..

— Кабы ошибка! Говорю тебе, пять коров абортировали. А болезнь эту участковый обнаружил. Товарищ Епишкин. Вот он тут, у меня, сидит. Могу ему трубку дать…

Но Роман Иванович уже не слышал ничего и понимать ничего не желал больше:

— А где же вы, черт вас побери, оба с Епишкиным раньше были? Я спрашиваю, о чем вы раньше-то думали? А Левушкин куда глядел? Дождались, пока всю ферму заразили. Да совсем не нужно специалистом быть, чтобы кровь на бруцеллез у скотины проверить. Сам должен об этом знать, не новичок, двенадцать лет колхозом руководишь!

И сгоряча так страшно накричал на Савела Ивановича, что старик начал заикаться по телефону от испуга и обиды.

А Роман Иванович, уже стуча пепельницей по столу, пригрозил вдобавок: