— Не с этого наша семейная жизнь должна была начаться. Иначе всё себе представлял, но… — тонко очерченные брови царевича сошлись на переносице, — ночью гонец прискакал. Отец требует, чтобы я срочно в Светолобожск вернулся. Причину не называет, но просит не медлить. Могу ли попросить тебя, душа моя?

— Всё что угодно, — думая о том, что попросит с ним ехать, согласилась я.

— Прежде чем отбыть в столицу, должен кагану доложить об отъезде, проститься честь по чести, сказать, что дела боярину Судиславу передаю, — киваю понимающе. — Но ты же знаешь, как трудно к правителю на приём попасть. За месяц записываться надо.

О да! Неторопливый уклад жизни кочевников полностью отражался и на придворных кагана. Прошение, переданное в канцелярию, легко могло затеряться или нечаянно быть забытым среди таких же прошений и докладов. Аудиенцию можно ждать неделями, а то и месяцами, если проситель не догадался «поклониться» надлежащим образом. Но послу надо было срочно.

— Давай я сейчас приберусь, чаю выпьем и пойдём отца благодарить за подарки, — предложила мужу. — Там и скажешь всё что хотел.

— Понравилось зеркало? — улыбался Метин, радуясь, что угодил подарком. — Дуняше спасибо скажи, она подсказала.

Удивительное дело, степняки все иноземные имена на свой лад переиначивали, но подругу мою никто по-другому не называл. И Кудрет, и слуги, вот и каган невестку ласково величает Дунечкой. Хорошая она у меня, жаль расставаться будет, но у каждого человека свой Путь, своя судьба.

— Жену пока здесь оставишь? — вопрос отца вырвал из размышлений, и я, не успев сориентироваться, что невместно жене поперёд мужа отвечать, ляпнула: — Нет! Я с Ерофеем поеду.

Сказала и поняла, что всех поставила в неловкое положение. Кагана — кажется, он не успел закончить вопрос, а я его перебила, мужа — выказав неуважение, и себя — показав всем, какая я невежа.

— Ой, простите… — пискнула едва слышно и спряталась за широкую спину посла.

— Плохо я дочь воспитал, — вздохнул отец, обращаясь к зятю. — Надеюсь, что хоть тебя слушаться станет.

Стояла, низко опустив голову, кусая губы и ругая себя на чём свет стоит.

— Дарья хорошая дочь, и я уверен, что отличной женой и матерью будет, — выступил в мою защиту Ерофей. — Переволновалась в последние дни очень. Простим её… эээ… отец?

— Простим, сын! — легко согласился каган, а потом добавил: — Вот и ещё один сын у меня появился. Для ровного счёта ещё бы одного…

— Какие ваши годы, солнцеликий! Да вы же ещё десяток родить можете, великий! — чуть ли не хором залебезили ближники, но Метин только отмахнулся.

— Поезжай, посол, если того долг требует, — закончил правитель аудиенцию, а потом тихо добавил: — Не хочу Дерью отпускать, но сам тебе в жёны отдал. Пусть едет, — а потом ещё тише: — Береги её, царевич, одна она у меня.

Хоть и географически располагается степь вдоль Чёрного моря, но март — не совсем ещё весна даже в этих тёплых краях. По ночам вода в лужах и дорожных размоинах покрывалась тонким хрустким льдом, но ближе к полудню грязь чавкала под копытами наших лошадей.

Как там Дуня мечтала? Лететь по степи на быстром коне так, чтобы косы по ветру за спиной? Ха! Три раза. Скорость регулировал командир сводного отряда сопровождения. Пять посольских охранников и десяток степняков сопровождали нас в пути.

Трое по команде выезжали вперёд, трое прикрывали тыл, остальные кучковались рядом. Нам с мужем ни словом ласковым не перекинуться, ни до руки не дотронуться — слишком всё на виду. Да и не было для этого времени. Спешили в Светлобожск. Ночевать в придорожных деревушках останавливались затемно, вставали на рассвете и, быстро позавтракав, седлали лошадей. Днем короткий обеденный отдых, и опять по коням.

Держалась я, сцепив зубы, на упрямстве и про себя уже сто раз пожалела, что ввязалась в эту дурацкую авантюру. Ну поехала бы через пару недель с обозом. Спокойно, не торопясь, отдыхая от седла лёжа в повозке на мягкой перинке. Нет же, кто-то дёрнул за язык, помчалась за мужем. Декабристка, блин! На попе, кажется, уже мозоли набила. Одежда пропахла потом и моим, и конским. Золотой даю за день отдыха и баню!

Вот только не берёт никто — мы спешим, и всё потом.

Когда на горизонте показались стены столицы, облегчённо вздохнули все. Командир отряда осенил себя обережным знаком, степняки достали из-под халатов амулеты, поцеловали и, приложив ко лбу, творили краткую молитву. На глазах настроение у всех изменилось. Разгладились морщины, помягчели взгляды, появились улыбки. Мужчины чаще стали двигать плечами, разминая затёкшие спины. Видимая цель путешествия ободрила всех.

Никто не ждал неприятности на подъезде к городу.

Лёгкий ветерок вдруг окреп до резких порывов, срывающих шапки, швыряющих в лица песок вперемешку с придорожным мусором. Кони всхрапывали и топтались на месте, не желая идти вперёд. Видимость сузилась до десятка шагов. За темнеющей с каждой минутой пеленой исчезла городская стена, крыши зданий, шпиль храма. Нас словно отсекло от всего мира.

Приближающаяся тьма только на первый взгляд казалась однородной. Если всмотреться в неё пристально, можно было разглядеть различные оттенки. Чёрный, ещё чернее, пронзительно-чёрный. Вдобавок прошлогодние листья, травинки, перья птиц, мелкие веточки. Всё это хаотично клубилось, делая пространство вокруг нас пугающе живым, злым, колючим и холодным. И ещё очень знакомым, недавно виденным. Хоть и знала, что не одна я в круге этом, но не видела и не слышала никого. Хотелось кричать, но голоса не было.

Светлые боги, неужто немота вернулась?

Все эти эмоции вытесняли из души тепло и радость, исчезли недавние желания поскорее добраться до жилья человеческого, увидеть деда, Мирославу, Василия и Анну. Хотелось одного — лечь, свернуться калачиком, накрыть голову руками и уснуть. Навсегда.

— Даша… Даша. Даша! — кто-то встряхивал меня в такт словам. — Даша!

На призыв с трудом открываю глаза. Ничего не изменилось. Темно и холодно. Только не на лошади сижу, а лежу на сырой вонючей соломе. Только голова на чьих-то коленях.

— Даша!

— Что? — через силу выталкиваю из себя вопрос. Ура! Не онемела. И голос опознала — Ерофей. — Где мы?

— Не знаю, — муж сопроводил ответ тяжёлым вздохом. — Кажется, мы в ловушку магическую попали. На дороге кто-то поставил. Думаю, что меня ждали. Эх, надо было тебя у отца оставить.

А вот нет. Я даже подскочила, чуть не врезавшись в подбородок любимого головой. Хорошо, у боевого чародея реакция отменная оказалось — обошлось. Мгновенно забылись мысли о том, что напрасно потащилась в этот поход, и боль в отбитой о седло попе прошла.

Что за дела, граждане? Мало свадьбу с платьем и фатой заиграли, теперь ещё и на мужа, ни разу не попробованного, покушаются? Не отдам! Моё!

Ох… Осознав, что за мысли формируются в моей многострадальной головушке, я поняла, что это сознание Алевтины рвётся к власти.

— Даша, что с тобой, моя стрекозка? — как-то неуклюже, плечом легко толкнул меня муж.

Глаза уже привыкли, и было понятно, что тьма неполная. Глубокий сумрак, но в нём что-то видно. Вот белеет лицо Ерофея, вон из-под двери узкая полоска тусклого света просачивается. Больше ничего не вижу: ни стен, ни окна, ни есть ли здесь кто-то ещё.

— Ты не ранен, лапушка? — бережно ощупываю плечи любимого, желая дотронуться до руки.

— Нет, но на мне наручи, что силу блокируют. Я сейчас даже светлец зажечь не смогу. И в рыло тому, кто это сделал, дать не смогу тоже. За спиной руки сковали, вымески*, и к стене приковали. Но ты всё равно за мной держись, Дашенька. У меня спина широкая.

*Вымесок — выродок (древнерусский).

— А меня почему не связали? — я повертела свободными ладошками, как в детстве делали, показывая чистоту рук.

— Ты же не чародейка, и силы у тебя нет. Ни телесной, ни магической, — Ерофей потёрся небритой щекой о мою, потом потянулся губами. Я не противилась, напротив, обвила руками его за шею, горячо отвечая на поцелуй.