Бывало, что родители от безысходности отдавали детей шести-семи лет в ремесленные мастерские «на побегушки». Там ребятишкам несладко приходилось, но и с голоду они умереть не могли. Подросших пристраивали мастерству учиться. Те, кто имел расположенность к делу и старание должное, могли до подмастерьев подняться, а то и вовсе в семью войти, женившись или выйдя замуж за кого-то из родичей мастера.

Но рабство в царстве не поощрялось.

— Как же так, дядечка? — со слезами на глазах спросила Дуняша.

— Набежали, повязали, угнали, — не вдаваясь в подробности, ответил раб. — Пошли к коникам, барышни.

Мы и пошли, но учитель наш остановился и недоумённо осмотрел с головы до ног.

— А куда это вы так вырядились, голубушки? Бегом переодеваться в простецкое. Начнём с того, что будете учиться сёдла поднимать. Потом на лошадь садиться будете. А после урока их следует почистить. Упреете, извазюкаетесь, помнётесь.

Мы переглянулись, пожали плечами и вернулись в шатёр. Скинули юбки и жилеты, блузки сменили на просторные рубахи, косы подобрали и повязали платками.

— Другое дело. Теперь пошли! — одобрил конюх.

— Дядечка, а звать-то тебя как? — спросила Дуняша, подстраиваясь под шаг мужичка.

— Вот оно как… — прошептал тот, и глаза влажно блеснули. Потом вдохнул шумно, долго, с силой зажмурился, отгоняя непрошенные слёзы и только после этого ответил. — Почти забыл уже имя своё. Всё «раб», да «раб». А зовут меня Ратко. Дядька Ратко.

Просчитался хитромудрый Зеки-ага. Степняки пользуются трудом рабов, но презирают их, брезгуют общаться. Должно быть, думал, что и мы откажемся от такого учителя либо будем учится без должной охоты. Не знает посланник, что такое жалость баб русских. Ничего, что одной четырнадцать едва-едва исполнилось, а у другой тело высокородной степнячки. Душа-то у обеих русская. Ради себя так бы не старались, наверное, а за свободу земляка…

— Смотрите, барышни, — Ратко подвёл нас к телеге, тщательно укрытой плотной холстиной, отбросил край и показал уложенные в ряд сёдла, старательно закреплённые и проложенные чистой ветошью. Очевидно, чтобы не потёрлись от дорожной тряски, не попортились от пыли и влаги. — Вот это седло твоей лошадки, пресветлая госпожа. Оно уже подогнано по размеру её спины, здесь же потник и подпруга. Всё, что нужно для того, чтобы правильно оседлать. А это, барышня, для твоего коника.

Сёдла значительно отличались друг от друга. Модели одинаковы, а вот отделка… Для моей Танели обтянут тиснёной узорчатой кожей, края рядами серебряных клёпок украшены. Для Дуняшкиного коня, которого нам пока ещё не представили, седло было попроще, но тоже новое и даже с виду очень удобное.

— Теперь пойдём за лошадками, — объявил дядька Ратко, доставая из потрёпанной сумы, перекинутой через плечо, две морковки. — Это для знакомства. А впредь держите в запасе ломоть хлеба с солью, но морковка или яблоко тоже подойдёт.

Чем ближе подходила я к группе лошадок, тем сильнее билось сердце. Светлые боги, жуть-то какая! Как такое большое животное может позволить мне оседлать себя, да ещё и возить на себе?

— Танели, Танели, — заворковал конюх, подзывая мою красавицу, — иди с хозяйкой познакомься.

Умное животное неохотно приблизилось и смотрело на меня, нервно подрагивая кожей.

— Иди, поговори с ней, — легонько подтолкнул меня в спину Ратко.

— Даша немая. Она не может говорить, — возмущенно зашипела Дуняша.

— Но не безмозглая же! — в таком же тоне ответил наш наставник. — Лошади отлично чувствуют, как относится к ним человек. Думай о ней хорошо, отдай морковь, погладь с любовью, не делай резких движений.

«Девочка моя, — мысленно потянулась я к Танели, — давай дружить, лапушка? Ты мне очень понравилась с первого взгляда, но у меня никогда не было лошадей. Ты первая, и мне очень хочется подружиться с тобой. Красавица, умница, самая лучшая из всех, кого я только видела».

Думая так, я плавно приблизилась к лошадке и протянула морковь, лежащую на открытой ладони. Теплые губы едва коснулись кожи, и тут же раздался аппетитный хруст. Подношение было принято. Как и поглаживания.

«Ты великолепна, моя Танели!» — пыталась я донести до животного своё отношение к ней. И казалось, лошадь меня понимала. Не так, как Пых, но настроение в целом улавливала. Ткнулась мне в шею, щекотно обдав тёплым дыханием, осторожно толкнула головой, подставляясь под поглаживание.

— Веди её к телеге с сёдлами, — распорядился конюх.

Хм, легко сказать — «веди». А как? Одно дело обниматься, стоя на месте, и другое куда-то вести. У неё даже узды нет.

«Танели, детка, пойдём со мной», — позвала лошадку. Взяла за прядь гривы, легко потянула за собой, и она послушно пошла. Не помню, испытывала ли я когда-либо такой восторг. От избытка чувств из-за того, что большое животное слушается меня, я остановилась, обняла лошадиную голову, отмеченную белой звездочкой, и от всей души поцеловала: — «Ты моё прекрасное чудо!»

Дуняше достался послушный флегматичный серый коник, на морде которого легко читалось его отношение к жизни: «Могу скакать, могу не скакать. Не скакать лучше, но если очень надо, то поскачу. Желательно не очень быстро и куда-то недалеко».

Хочешь рассмешить богов — расскажи им о своих планах. Для того, чтобы за короткое время овладеть навыком ухода и езды на лошадях, двух часов в день мало. Мы вставали до рассвета, в туманных сумерках брели к табуну, забирали Танели и Серку, угощали заранее припасёнными вкусняшками, седлали лошадок и забирались в сёдла.

Я, конечно, знаю, что в каждом деле много тонкостей, но даже не подозревала, сколько их в осёдлывании. Прежде чем накинуть потник, необходимо тщательно проверить место, куда ляжет седло. Вдруг там какой-то мусор остался, и тогда бедное животное будет страдать от потёртостей. Да и само седло не абы куда кладут. Всегда думала, что на середину спины. Ан нет, есть специальное место. Там у лошадки меньше всего нагрузка на позвоночник. Как затянуть и проверить правильность прилегания подпруги, сделать так, чтобы под ней не образовались складки кожи, с какой стороны садиться в седло, как ставить ногу в стремя… Сколько всяких мелочей необходимо запомнить и сделать до того, как сказать: «Но!»

Благо, что учителем Ратко оказался отличным.

— Так а чё? — смущённо отвечал он на мою благодарность. — Я ж всю жизнь с лошадьми. Люблю их, как детей своих любил бы. И они это понимают. Умные тварюшки.

На третий день после начала занятий мы с Дуняшей, завершив утреннюю тренировку, сели не в карету, а тронулись в путь на своих лошадках и смогли проехать в седле больше часа. Потом всё же пересели, сославшись на жару. Каждый день после остановки на ночёвку конюх гонял нас на рысях, заставляя держать спину, не заваливаться на шею и делая ещё сто тысяч различных замечаний. Постепенно вырабатывалась выносливость, оттачивалось умение и даже начало нравиться.

Нас встречали. С громким гиканьем вокруг обоза носились всадники. Кто-то высоко подбрасывал и тут же ловил на ходу шапки, кто-то на всём скаку вставал на седло ногами и приплясывал, показывая свою радость и удаль.

Я сидела на Танели, которую вели под уздцы два воя личной охраны Зеки-ага, ни жива ни мертва. Граждане, как же страшно! Люди верят в то, что в степь вместе со мной вернутся тучные стада, обильные пастбища, вкусная сытная еда, здоровье и благополучие. Всё это они связывают со мной. А если ожидаемое не случится? Что, если те благодатные годы, которые закончились для них пять лет назад, были простым совпадением и мой приезд ничего не изменит в их жизни?

Что тогда со мной сделают? Ладно, если просто изгонят — мне есть куда идти. А если решат принести в жертву духам степи?

Я порывисто вздохнула и крепче вцепилась в луку седла. Вдоль лица мелодично звякнули серебряные подвески. Вчера вечером в мой шатёр вошла юная девушка, которую я раньше в нашем обозе не видела. На руках у неё в лёгком сквозняке трепыхалось нечто бело-розовое.