— Зеки-ага велел утром надеть, — с поклоном объяснила она на ломанном русском. — Я помогу.

Разложила на ковре белоснежную нижнюю рубашку, такие же тонкие шальвары, к ним нежно-розового цвета тунику до колен с высокими боковыми разрезами, плотные шальвары и лёгкий кафтан без воротника. Всё украшено причудливой искусной вышивкой. Шёлком по шёлку с серебряной нитью. Из сумки достала объемный свёрток и тяжело опустила рядом с нарядом.

— Это… — и жестами показала на уши, шею, запястья.

— Кажется, украшения, — предположила Дуняша, с любопытством взирая на одежду.

А гостья укрыла всё выложенное тончайшим полотном и сама рядом на ковёр присела.

— Ты чего? — обратилась к ней моя компаньонка.

— Айше здесь, — ткнула она тонким пальчиком сначала себе в грудь, потом похлопала ладошкой по ковру под собой, а потом, глядя на меня, заявила: — Айше твоя.

«Кажется, соглядатая советника. При ней молчи», — предупредила я Дуняшу. Та понятливо кивнула.

И вот везут меня разнаряженную как кукла, в шелка, увешанную как новогодняя ёлка украшениями, укутанную как невеста, в тонкое покрывало под сень шатров кагана.

Где-то за спиной встал посольский обоз Южно-русского царства, во главе с Ерофеем. В карете Дуняша прилипла к оконцу, впитывая новые впечатления. А в самом конце обоза трясётся на телеге с сёдлами и прочей упряжью дядька Ратко. Вольную ему Зеки-ага ожидаемо не дал, но голова на плечах и спина не исполосована нагайкой.

Чем ближе продвигалась процессия к большой белой юрте, тем плотнее становилась толпа, окружавшая нас. Женщины бросали под ноги Танели пучки душистых трав, мужчины потрясали чем-то металлическим и острым. «Наверное, сабли», — подумала отстранённо. Меня мало интересовало то, что происходило вокруг. Всё внимание было сосредоточено на мужчине, стоявшем на возвышении, застеленном коврами. Тот тоже пристально вглядывался в меня, пытаясь рассмотреть через слои вуали, скрывающей меня с головы до ног.

Близкое родство этого человека с Зеки-ага было видно с первого взгляда. Такой же невысокий, кряжистый, кривоногий. Шрам, проходящий через левую щёку, оттянул угол глаза вниз, а верхнюю губу поддёрнул вверх, перекосив лицо в подобии кривой усмешки. Похоже, это и есть Метин-каган — отец моего тела. Какое счастье, что везут меня ему не в жёны и не в наложницы! Дочерью как-нибудь побуду.

Шагов за десять шествие остановилось; мои сопровождающие повалились наземь и нараспев принялись восхвалять кагана, выказывая почтение своему правителю. За ними упали ниц и встречающие. Танели нервно запрядала ушами, всхрапнула. Боясь, что лошадка дёрнется и наступит на кого-то, я подобрала брошенные поводья, погладила её по шее и спешилась — благо на земле оставалось немного свободного пространства. Неловко чувствовала себя, возвышаясь над людьми, ковром распростёртыми под конскими копытами.

Метин жестом поманил к себе. Да я бы подошла — мне нетрудно, но не могу Танели бросить. Непривычная к скоплению народа лошадка была неспокойна. Но передать поводья некому, и ступить некуда, не по спинам же склонённым ступать. Жестами постаралась донести это до кагана.

Тот понял и негромко что-то приказал. В ту же минуту на ноги вскочили ближние ряды, а за ними поднялись и все остальные. «Пыли сейчас будет…» морщась от предчувствия того, что люди вот-вот начнут охлопывать себя, приводя одежду в порядок, подумала я. Но никто даже рукой по халату не провёл. Земля у ног вождя священна?

Тем временем кто-то взял из моих рук узду, кто-то подхватил под локоток и направил туда, где ждал меня правитель степного народа каган Метин.

— Здравствуй,… эээ… дочь, — поприветствовал меня властитель, и, видя, что я не отвечаю, приказал кому-то: — покрывало сними.

Айше, возникшая рядом словно из-под земли, ловко стянула с меня вуаль, не зацепив при этом ни одной висюльки из многочисленных украшений, оттягивающих уши, шею и запястья.

Тяжесть взгляда, рассматривающего меня, ощущалась чуть ли не физически. Ладно, папочка, сам напросился. Слегка приподняв скромно опущенную до этого голову, отвечаю спокойным взглядом. Даже к плечу немного её склонила и изобразила чуть заметную улыбку. Не приветливую, а вежливую.

— Красивая, — констатировал каган. — На мать похожа как две капли воды. Но такая же гордая и непокорная. Пошли в дом!

Повернулся ко входу, предусмотрительно распахнутому стражниками, и шагнул в юрту.

Переступив порог, я на мгновение ослепла. После яркого солнечного дня полусумрак внутри помещения показался полной темнотой. Но скоро глаза привыкли, и света, падающего через отверстие в сферической крыше, стало достаточно, чтобы осмотреться.

Первое впечатление могло вместиться в одно слово: «нарядно». Стены, образующие круг, увешаны коврами с ярким орнаментом. По белому полю красный геометрический узор. На противоположной от входа стене ковёр увешан разнообразным холодным оружием. Небольшие ножи и длинные сабли, в богато разукрашенных ножнах и без. Вдоль ковровых стен стоят объемные сундуки, с громоздящимися на них подушками в пёстрых наволочках и сложенными одеялами. Над головой переплетаются натянутые полотнища. Под ногами толстая кошма. В центре из камней выложен очаг. Не зажжён — надобности нет, — но дым от огня, похоже, вылетает в то самое отверстие в центре крыши.

Пока осматривалась, Метин-каган удобно расположился за очагом, лицом у к входу. Резное креслице с невысокой спинкой гнутыми ножками и подлокотниками было в юрте одно. Значит, мне предстоит или на полу сидеть, или стоять.

— Что же ты молчишь, дочь? Не помнишь язык предков? Или и впрямь нема, как мне о том докладывали?

Раздражённо посмотрела на Зеки-ага, успевшего просочиться следом за нами и устроившегося за спиной правителя на большой подушке. Что же ты, хитромудрый, не организовал переговоры как следует? Тот поёрзал слегка, а потом склонился к кагану.

— Солнцеликий, Дерья общается с миром через девчонку, близкую к ней, — не понижая голоса, по-тюркски доложил он. А зачем, если я не понимаю, о чём они говорят.

В который раз мысленно поблагодарила я Ружену и Мезислава Ждановича за науку и предусмотрительность.

— И где она? — недовольный промедлением, приподнял бровь властитель.

— Уже послал за ней. Сейчас приведут.

— Красивая? — покосился на советника Метин.

— Обычная, — немного задумчиво ответил старик, посматривая на меня. — Но, боюсь, что будь она даже прекраснее Луны, о владыка, не стоит её вниманием осчастливливать.

— Почему?

— Дерья её чуть ли не за сестру держит. Обидеться может. Зачем нам из-за такой малости ссориться с Хранительницей Степи?

— Ты прав, мудрейший.

Старательно делая вид, что не интересуюсь разговором, продолжаю рассматривать убранство юрты. Но выводы для себя сделала. Они во мне нуждаются настолько, что не хотят ссориться. Отлично! С этой информацией можно торговаться за свободу.

Как Дуняша хотела? Чтобы скакать по степи и косы по ветру за спиной? Это программа минимум, лапушка. Мне надо выторговать не только свободу передвижения, но и разрешение на реформы. Иначе я здесь навсегда останусь. А мне этого не хочется.

В Светлобожск хочу, домой к деду, в «Стрекозку». И замуж за Ерофея.

С первой встречи со степняками на площади и до выезда из столицы прошло почти семь месяцев. И всё это время я лихорадочно училась. Училась быть Хранительницей Степи.

— Дарья, — строго, несмотря на боль, притаившуюся в глубине глаз, сказал мне дед после того, как я со слезами и терзанием носового платка, рассказала ему о визите Зеки-ага и о том, что нет у меня другого выхода — весной уеду в степь, — это мужественное решение. Но! — чародей пожевал губами, покрутил пальцами мудры и продолжил. — Если берёшь на себя такую ответственность, то полагаться лишь на волю неба нельзя. Люди будут ждать, что с твоим приездом их жизнь изменится. Помни, что ты не волшебница и щелчком пальцев ничего не исправишь. Давай возьмём за основу, что они изначально не только верят в тебя, но и слушаться станут. Значит, ты можешь людей учить чему-то новому. Только глупцы, делая одно и то же, ждут иного результата. Говорят, у них долгие годы неурожай. Охотно верю, что природа была немилостива к ним. Но сами-то они что делали? Бросали зерно по весне в землю и только? Удобряли поля? Орошали их? Стада… Где пасут? Завозят ли новых производителей? Болезни в стойбищах. Ох… — старик опять замолчал, невидящим взглядом рассматривая узоры скатерти и разглаживая несуществующие складки. — Не так давно в одном научном трактате я вычитал, что хворь в теле человека начинает развиваться от мельчайших живых существ. Твари эти настолько малы, что глазами не увидеть, хоть их и тьма вокруг нас. Они легко перелетают от больного к здоровому по воздуху, попадают в нутро человеческое вместе с едой и водой. Но если соблюдать чистоту тела, одежды и посуды, пить только кипячённую воду, следить за сохранностью еды, то причин для болезней будет куда как меньше. У степняков слишком сильны традиции. С одной стороны, это помогает выживать в суровых условиях кочевой жизни, но с другой… Вот почему наряды, тобой придуманные, стали желанны сначала для боярынь, а потом почти для всех женщин столицы?