— Ну как же так, дед? — до слёз злилась я, когда тот посоветовал вернуться в клан кагана. — Ты отказываешься от меня, что ли?

— Глупостей не говори! — строго прикрикнул чародей, хлопнув ладонью по столу. — Закон жизни таков, что женщина безболезненно из рода в род переходит. Не случись вернуться тебе в степь, вышла бы через год или два замуж. Войдя семью мужа, приняла бы покровительство его предков. Всё равно бы Грифиной не осталась.

Поэтому сейчас этот вопрос меня волновал намного меньше обустройства быта.

— В женском шатре жить будете, — даже не задумавшись ни на минуту, как о само собой разумеющемся, ответил Зеки-ага.

— А сколько там человек сейчас проживает?

— Хм… ну я там не бываю, поэтому точно сказать не могу, — почесал голову под шапкой советник и перевёл суть нашего разговора правителю: — Девчонки интересуются, сколько баб в общем шатре живёт.

— Десять или двенадцать. Не считал. Да какая разница? — недовольно ответил Метин. Ему не хотелось тратить свою жизнь на такие мелочи.

— Дуняша, готовься. Сейчас мы будем отстаивать свою самостоятельность. Иначе нас загонят в юрту, где одновременно проживают двенадцать жён и наложниц кагана. Я в этом гадюшнике жить не хочу, — мысленно предупредила я подругу.

Несмотря на воинственный настрой, лицом старательно изображала наивную беззаботность. Надо будет — и зареветь смогу. Не тот человек Метин, чтобы условия ему диктовать. Против силы всегда сила найдётся. Мы будем показывать мягкие лапки, а о когтях, таящихся в розовых подушечках, они и сами догадаются. Со временем.

— Дарья говорит, что не сможет в таком скоплении народа духам степи молиться о милости для рода, — скромно потупившись, словно стесняясь, что беспокоим столь великих мужей, объявила моя переводчица.

Всё. Больше ничего говорить не надо. Пусть остальное сами додумывают и предлагают варианты.

— Что скажешь, мудрейший? — выслушав перевод, спросил Метин дядюшку.

— Может, и впрямь поставить отдельную юрту? С бабами ей трудно придётся. Будет время на интриги тратить, не до молитв станет. И охранять удобнее. Разбить шатёр поближе к степи, пусть своим хозяйством живут. Они девки самостоятельные. Пока обозом ехали, я к ним приглядывался, — косясь на нас, принялся вслух размышлять Зеки-ага.

Я же, боясь даже случайно выдать себя, дотронулась до плеча Дуняши и спросила мысленно:

— Не видела ли, где посольство разместилось?

Девушка отрицательно головой покачала и тихо прошептала:

— Отстали они. Утром, когда мы тронулись и тебя увезли, на месте остались. Наверное, позже подъедут. Не переживай, Дашенька. Никуда твой ненаглядный не денется.

Я улыбнулась и погрозила ей пальцем. Ишь, подначивать принялась!

— Дерья, — Зеки-ага поднялся с подушки. — Милостивый правитель наш Метин-каган дарует тебе юрту отдельную со всем, что в хозяйстве необходимо. Охранников из войска своего десяток даёт. Служанка Айше при тебе останется. Двух рабов для нужд хозяйственных дарует также.

— Дарья ещё хочет раба Ратко в конюхи, чтобы за лошадками нашими Танели и Серко уход был, — так быстро вставила Дуняша, что я об этом и подумать не успела. В одной фразе две просьбы вместить умудрилась. И дядьку Ратко из-под воли посланника вывести, и Серко к руками прибрать.

— И раба Ратко за лошадьми приглядывать, — поморщившись, добавил советник. — Довольна ли?

Я кивнула, но, подумав немного, спросила:

— Какое содержание на всё это хозяйство выделено будет?

Мужчины переглянулись, и Зеки-ага с тяжёлым вздохом опустился на подушку.

Переговоры продолжаются.

— Дарья спрашивает — что, в стойбище так плохо с водой, что вы гостей даже чаем не угощаете? — всё с тем же смиренным видом озвучила мой вопрос Дуня через час переговоров.

Помимо приличного содержания для себя, своих близких и слуг, я выторговала право не выходить замуж без моего на то согласия только лишь по воле отца; также выторговала полную свободу передвижения по стойбищу. Хотела и по степи, но тут каган уперся, что из стойбища только с его согласия. Ладно, уступила. Зато получила в прямое подчинение охрану из десяти воинов.

И всё это без споров и криков, а только на тяжких вздохах, несчастном выражении лица и надутых губках. Но лучше бы орала и стучала кулаком по столу. Устала от такого лицедейства сильней, чем на тренировке у Ратко.

Замечательно то, что, если поначалу мои родичи уступали со скрипом, то к концу, похоже, они тоже устали. Попроси я сейчас уступить вот эту юрту, Метин, махнув рукой и плюнув себе под ноги, ушел бы, уводя за собой Зеки.

— Вы не гости. Чай у себя пить будете. — Похоже, мы так надоели кагану и его советнику и желание выпроводить нас было настолько сильным, что мужчины забыли о гостеприимстве. — Айше, проводи госпожу!

Мы с Дунечкой с достоинством поклонились — реверансы и книксены здесь точно не оценят — и вышли на свежий воздух.

— Ну у тебя и терпение! — шёпотом восхитилась подружка. — Я бы давно уже взяла что дают и ушла. Лишь бы не сидеть столько. Хоть и на мягкой подушке.

— Привыкай, Дуняша. Восток дело тонкое. Здесь прямых путей нет.

В сопровождении обещанных каганом воев мы шли за Айше мимо юрт и странных домов, почти целиком вкопанных в землю. Свободного места между жильём для беспрепятственного прохода было достаточно. Ещё и кое-где встречались пустые участки со следами недавной стоянки: ямки от кольев, оставленный мусор в виде разбитых мисок или ветхой ткани, обглоданные собаками кости.

— Люди-то где? — спросила Дунечка, кивая на пустоты.

— Ушли, — пожала плечами служанка. — Весна. Кочевать пора.

— А эти?

— Осели. Пашут, торгуют, делают… — Айше пнула глиняный черепок.

— Посуду?

— Да! По-су-ду, — радостно улыбнулась девушка, старательно повторив слово. — Мало-мало русский знаю.

— Ещё что-то делают? — вернула Дуня нашу провожатую к интересующей её теме.

— Ещё… эээ… шерсть, — и она, не зная, как сказать, потёрла одну ладонь о другую.

— Валяют? — переспросила моя подружка и дотронулась до войлочной стены ближайшей юрты.

— Да! Ва-ля-ют. — Было видно, что Айше нравится учить новые слова.

— Ты бы не только её учила, но и сама на тюркском говорить пыталась, — мысленно посоветовала я Дуняше.

Несмотря на то, что наше шествие привлекало к себе внимание — люди выходили из жилищ, рассматривали нас, приложив козырьком руки ко лбу прикрываясь от яркого солнца — но близко никто не подходил. Встретили торжественно, покричали, поскакали, радость свою показали и занялись делами. Даже собаки, лежащие в тени юрт, не бежали следом, облаивая чужаков.

Стойбище было немалым. Шли мы больше получаса. Хоть и слышала, что Зеки-ага предложил поставить мою юрту в отдалении, но всё же опасалась, что захотят поблизости устроить. А жить в этой сутолоке и вони, появляющейся от скопления жилья, необорудованного канализаций — хм, интересно, что это и где такое водится? — не хотелось. Но увиденное развеяло страх и превзошло ожидания.

От крайних юрт и домов белоснежный шатёр стоял не ближе трёхсот метров. К нему уже успели протоптать свежую тропу, но, в основном, растительность вокруг была не тронута.

— Даша, — едва дыша прошептала Дунечка, — это сон?

Картина впечатляла. До самого горизонта простиралось поле цветущих тюльпанов. Сочные лепестки алого, жёлтого, сиреневого цвета блестели под лучами полуденного солнца, и казалось, что моё новое жильё парит над россыпью драгоценных камней.

— Только ради этого стоило сюда приехать! — выдохнула подруга. — Смотри, какой простор необъятный, Даша. И всё это твоё.

— С ума сошла? — одёрнула я девушку и мысленно, и за руку. — Это не моё, а кагана.

Не хватало мне ещё, чтобы кто-то подумал, что я тут буду за власть бодаться. Нет уж, мне такого и даром не надь, и с деньгами не надь!

Мне бы домой к деду, в «Стрекозку» — как-то они там без меня? — в лабораторию или к столу раскройному. Да, согласна, красота вокруг невероятная, но полюбоваться этим дня два — и хватит. Мне же здесь жить предстоит. Тюльпаны отцветут и исчезнут. Что останется?