Приказчик Лукьян Андреевич был отнюдь не дурак — мгновенно смекнул, что хозяйского племянника лишило дара некое диковинное зрелище, созерцаемое им. Лукьян тотчас же высунулся из-под опущенного тента коляски — развернулся всем корпусом в ту сторону, куда Валерьян глядел. И — с уст приказчика сорвался радостный возглас:

— Иван Митрофанович! Слава Тебе, Господи!..

Выскочив из коляски, приказчик устремился навстречу подъезжающему Ивану, который вскинул одну руку, приветствуя его, и чуть придержал лошадь. Странный это был жест — не-Иванов. И, когда б ни слова приказчика, Валерьян, пожалуй что, решил бы, что обознался — принял за своего кузена какого-то неизвестного господина, старше летами и совершенно иного воспитания. И ощущение этого — что он всё-таки ошибся в опознании — усилилось у Валерьяна многократно, когда сидевший на козлах брички человек произнес:

— Возвращайтесь к дому, Лукьян Андреевич. На улице сейчас может быть не вполне безопасно. У меня много новостей, и я вам их все расскажу — как только приведу себя в порядок. Да, и распрядитесь, пожалуйста, чтобы лошадь выпрягли из брички и задали ей корму на конюшне. Лошадь эта — чужая, и за ней надобно надлежащим образом приглядеть.

Новый Иван Алтынов соскочил с брички и передал вожжи одному из работников своего отца, тут же подскочивших к нему. Валерьян решил: после этого его двоюродный брат сразу же захочет пройти в дом, и даже чуть посторонился на крыльце, чтобы дать тому дорогу. Однако Иван взойти на крыльцо не поспешил. Вместо этого он поднял взгляд — и, будто рыболовным крючком, зацепил им Валерьяна. Формально кузен смотрел на него снизу вверх — стоял перед высоким крыльцом, на котором переступал с ноги на ногу Валерьян. Однако это обстоятельство не помешало Ивану Алтынову поглядеть на своего двоюродного брата так, словно тот был ничтожным насекомым, которого энтомолог пришпилил булавкой к листу картона.

Наверняка и сам Иван при этом видел, каким взглядом смотрит на него кузен. Потому как на губах Ивана возникла на миг усмешка, которая выражала не только сарказм, но ещё и — удивительное дело! — брезгливую жалость. Впрочем, не исключено, что такое двойное значение саркастической усмешки Валерьяну просто примерещилось, поскольку его двоюродный брат сразу же улыбаться и перестал. Не сводя глаз с Валерьяна, в несколько размашистых шагов он поднялся на крыльцо. А потом, по-прежнему удерживая двоюродного брата своим взглядом-крючком, выговорил — едва слышно, так что его слов не смогли бы разобрать ни купеческие работники, ни отдававший им распоряжения Лукьян Андреевич:

— Сейчас я пойду умоюсь и сменю одежду, а ты, братец — шагом марш к себе! И приготовь свой гримуар — где бы ты там его ни прятал. Через десять минут я буду у тебя, и ты мне его предъявишь. Да, и не трудись убеждать меня, будто ты не понимаешь о чем речь. Я бы сдал тебя исправнику прямо сейчас, но –благодаря твоему гримуару ты мне пока нужен здесь.

И тут уж Валерьян не сдержался — прошипел в самое ухо своему обнаглевшему двоюродному братцу:

— Гляди, как бы тобой самим полиция не заинтересовалась! Где сейчас твой отец? Что ты с ним сделал?

1

Иван Алтынов непроизвольно отпрянул назад, когда Валерьян упомянул о его отце. И с неприятным чувством прочёл выражение злобного удовлетворения на лице своего кузена. Но тот, конечно, и предположить не мог, что повергло Ивана в смятение. То был отнюдь не страх, что его, сына купца первой гильдии, заподозрят в том, будто он чем-то навредил своему отцу. Ивана ошеломило, что он ухитрился почти по забыть о предстоящих поисках отца. Равно как почти позабыл и о том обещании, которое истребовал с него дед. И о данном самому себе обете: раздать всех своих голубей. Да и мудрено было бы всё это беспрерывно держать в памяти — когда столько времени прошло!

Впрочем, Иван ясно осознавал, что время-то это прошло только для него одного. Для всех остальных и суток не минуло с того момента, как Митрофан Кузьмич Алтынов покинул свой дом. Да и потом — Иван почти забыл. Внутри себя, в глубине своего сознания, он не расставался с этими воспоминаниями ни на минуту. И не только в его сознании мысли об отце продолжали существовать. Каждая клеточка его тела, казалось, прятала в себе частички того давнего ужаса, который он испытал в разоренном фамильном склепп. И уж точно не его кузену — преступнику и чернокнижнику — было смотреть на него сейчас с таким злорадством.

— Очень скоро я выясню, что именно ты сделал с моим отцом, — бросил Иван. — Начну выяснять уже через десять минут. Для того мне твой гримуар и потребен.

И, отстранив Валерьяна с дороги, он переступил порог отчего дома.

Внутри, как он и помнил, сладко пахло пряниками, а ещё — отчётливо ощущались ароматы кофе, чая, шоколада и сдобного дрожжевого теста. Иван сделал глубокий вдох, задержал дыхание, и секунды две или три ему казалось даже, что он этот дом никогда не покидал. По крайней мере, не покидал надолго. А потом он услышал голос Валерьяна у себя за спиной:

— Через десять минут вряд ли у тебя получится. Наша Мавра Игнатьевна куда-то запропала. Так что она, нянюшка твоя, не принесёт тебе ни свежую одежду, ни кувшин для умывания — как ты, братец, привык.

Иван, который уже сделал шаг к лестнице, ведшей на второй этаж дома, застыл на месте. Наверное, с четверть минуты он колебался: говорить ли? Но затем всё-таки повернулся к своему кузену.

— О Мавре Игнатьевне мне известно более, чем тебе, — сказал он. — В этот дом она уже не вернётся.

— Что, экономка сбежала? — Валерьян глумливо вздернул брови.

Однако Ивана это ничуть не обмануло. Он отлично понял, что сказанные им слова вогнали кузена в сильнейшее беспокойство. И от всей фигуры Валерьяна словно бы начало исходить не видимое глазу, не физическое, но при этом совершенно реальное трепетанье.

Но ответить на вопрос своего двоюродного брата Иван Алтынов не успел.

— Дружочек! — воскликнула его тётка Софья Кузьминична, невесть откуда возникшая на верхней ступеньке лестницы; он и теперь удивлялся этой её манере — без конца выражать дружеские чувства в равной мере и ему самому, и Валерьяну. — Ты вернулся! Я твой голос услышала, но даже испугалась поверить, что это и вправду ты! А что ты там говорил о Мавруше? И где сейчас Митрофан?

Иван подавил вздох: объясняться сейчас с тёткой он не имел ни времени, ни желания.

— Где сейчас мой отец, я не знаю, — честно сказал он. — А вот Мавра Игнатьевна совершенно точно — на Духовском погосте. Она погибла, спасая меня и Зину Тихомирову. Если я вернулся домой, то исключительно благодаря ей.

Он услышал, как у него за спиной Валерьян издал то ли вздох облегчения, то ли стон. Но Иван даже не повернул головы к своему кузену — слишком уж поразило его выражение лица тетки Софьи Кузьминичны. На миг — когда он только услышала слова племянника — лицо её озарилось ярким, как магниевая вспышка, торжеством. И только потом тетка Ивана изобразила на лице приличествующее печальное выражение.

— Что же у вас там приключилось, дружочек? — вопросила она, а затем, не дожидаясь ответа племянника, прибавила: — И как жалко, что Мавруша не дождалась приезда своей дорогой Танюши! Ведь твоя матушка телеграфировал сегодня, чтобы не позднее завтрашнего полудня мы ждали её в Живогорске. — А затем, будто спохватившись, она прибавила: — Но я надеюсь, дружочек, для тебя не сюрприз, что она жива? Ты ведь об этом уже знал? Я тебя этим известием не огорошила?

— Уже не завтрашнего полудня — сегодняшнего, — поправил её Иван. — А насчёт матушки вы меня нимало не огородили, тетенька. Я сам и вызвал её в Живогорск. — И он быстро, перешагивая через две ступеньки, стал подниматься по лестнице.

Если его тётка рассчитывала, что он скажет что-то еще по поводу ожидаемого визита, то она этого не дождалась.