И, конечно, мешало купеческому сыну не только то, что перочинный ножик плохо подходил для завинчивания шурупов. Гораздо больше тормозило его работу то, что полотно двери беспрерывно сотрясалось от мерных ударов: восставшие мертвецы продолжали осаду алтыновского склепа с упорством древних гуннов, осаждавших Рим. Иванушка правой щекой прямо-таки ощущал взгляд Зины. И знал, что девушка хочет сказать ему: поторопись. Но изо всех сил сдерживается. И даже Эрик, который сидел у самых ног хозяина, обмотав лапы хвостом, словно бы безмолвно того поторапливал. Да Иванушка и сам отдал бы сейчас всё, что угодно, лишь бы только дело у него пошло на лад. Глупо и обидно было бы погибнуть сейчас — когда спасение казалось таким близким.
«Раздарю всех своих голубей, — пообещал он мысленно, — если только нам с Зиной удастся выбраться из этой передряги!»
Ему показалось, что его дед-колдун каким-то образом уловил эту его мысль. И в его единственном глазу промелькнуло насмешливое одобрение. А затем Иванушку словно бы толкнуло что-то. Он снова подпер спиной дверь, как давеча. Только теперь она худо-бедно была закреплена при помощи шурупов. И купеческий сын рассчитывал, что удержит её. А как только он прислонился к двери, Кузьма Петрович перестал её держать. Вместо этого он простер свою чудовищную руку к раскрытой ладони Зины, взял оттуда очередной шуруп и — прямо пальцами, без всяких инструментов, — удивительно ловко и быстро ввинтил его в дверную петлю. После чего так же поступил со следующим шурупом, а потом — с ещё одним.
6
Софья Кузьминична Эзопова, в девичестве — Алтынова, с самого утра ощущала, что в доме её старшего брата происходит что-то неладное. Да что там — в доме! Она испытывала непреложную уверенность: что-то неладное происходит и в самом Живогорске тоже. Если не во всем городе, то уж на Губернской улице — совершенно точно.
Собственно, неладное-то началось ещё давно — пятнадцать лет тому назад. И только часть этого составили тогда гибель их с Митрофаном отца и отъезд из города Софьиной невестки Татьяны. Даже мысленно Софья всегда именовала это бегство деликатным словом отъезд, как если бы Татьяна лишь на время отъехала из Живогорска с непременным намерением сюда вернуться. Как будто не сбежала она от мужа, бросив даже своего единственного сына, которому в ту пору и пяти лет еще не сравнялось.
«Впрочем, — тут же одернула сама себя Софья Кузьминична, — не мне её осуждать».
Во-первых, кто бы не сбежал после такой истории, какая приключилась тогда с её свекром? А, во-вторых, Софья и сама поступила немногим лучше. Ну, разве что, её собственное прегрешение было иного рода.
И вот теперь её Валерьян явно сотворил нечто такое, на возможность чего и намекал Кузьма Алтынов в разговоре с дочерью — тогда, пятнадцать лет назад, за несколько дней до своей гибели.
— А вот не зря есть присловье, батюшка: не говори обиняком — говори прямиком, — произнесла сегодняшняя Софья — молодящаяся состоятельная дама пятидесяти лет от роду. — Если бы ты не стал тогда темнить — может быть, жив был бы до сей поры. А теперь — ну, что, спрашивается, я должна с Валерьяном делать?
Но был еще один вопрос — не высказываемый, который Софья и самой себе боялась задать: можно ли еще было спасти её брата? Или хотя бы — племянника? А если ни того, ни другого спасти нельзя, то есть ли шанс у неё самой — спастись от Валерьяна?
7
Когда последний шуруп встал на место, Иван Алтынов отстранился от двери. Спина его всё еще продолжала дрожать после всех тех ударов, которые он ощущал даже сквозь дубовое полотно. Но — и дверь, и засов пока что встали на место. И купеческий сын рассчитывал, что эта преграда хоть ненадолго задержит тех, кто ломился сюда снаружи.
Он точно знал, что хочет сделать во время выгаданной передышки. Однако даже не успел задать деду свой вопрос. Он вообще ничего не успел.
Из густой тени рядом с дверной притолокой — оттуда, где стоял его дед, — до Иванушки донеслись звуки, слышанные им сегодня с полдюжины раз: частые сухие пощелкивания. И купеческому сыну даже не нужно было всматриваться в сумрак, чтобы понять: рука его деда снова втягивается обратно — в его плечо.
В шаге от Иванушки тихонько охнула Зина и встревожено мяукнул Рыжий.
— Дедуля? — Иван Алтынов отчего-то перешел на едва слышный шепот. — Ты еще здесь?
И вместо ответа перед Иванушкой в тот же миг выметнулась из темноты страшная оскаленная харя: с единственным глазом, с многоцветными пятнами на темных щеках и на лбу — от лучей заходящего солнца, проходящих сквозь витражные стекла. Из-за согбенной спины Кузьмы Алтынова возникла эта харя не вровень с лицом самого Иванушки, а где-то на уровне его пояса. И воображение мгновенно нарисовало купеческому сыну картину — как зубы деда разрывают на нем рубаху, вгрызаются ему в живот, начинают пережевывать его кишки.
Иванушка резко прянул назад, уже зная: это не поможет. Он только со всего маху треснулся спиной о дубовую дверь. Отцовский нож лежал на полу чуть ли не у самых ног Иванушки — брошенный дедовой рукой. Но наклониться за ним — означало бы оказаться с Кузьмой Алтыновым лицом к лицу. В буквальном смысле. И купеческий сын откуда-то знал: случись такое — загляни он в единственный глаз своего деда — и от его собственной воли не останется ровным счетом ничего. Всё, что он сможет тогда — это выполнять безмолвные приказания купца-колдуна, как давеча выполнял их Эрик.
И тут голова Иванушкиного деда резко дернулась назад — как если бы её с силой рванули за волосы. В первый момент Иван решил: это Зина сумела подобраться к его деду со спины. Но нет: девушка стояла всё там же, где и тогда, когда подавала шурупы руке.
«Дедуля сам себя дернул!» — мелькнуло у Иванушки в голове. И эта мысль совсем не показалась ему невероятной.
А в следующий миг согбенный мертвец сорвался с места и дерганой, жучиной побежкой засеменил к дальней от входа стене склепа. Там, не замедляя бега, он перешагнул через край колодца, из которого недавно вытаскивал своего внука. И ухнул вниз — с едва слышным всплеском.
Глава 15. Лестница
1
Иванушка ринулся бежать к колодцу раньше, чем успел осознать, что именно произошло. По сути, он даже и не бежал: сделал несколько длинных скачков и очутился у дальней от входа стены. Помещение-то было невелико! Купеческий сын позабыл о том, что его мёртвый дед только что едва не выпустил ему кишки. Не желал думать, как тот едва не погубил Зину. Всё, что понимал Иванушка: он решительно не желает, чтобы его дед утонул в этой жуткой впадине в полу — затопленной водой, с человеческими костями на дне. Ведь ясно же было: и до Кузьмы Алтынова там уже нашли свой конец многие.
Но купеческий сын не успел ещё к колодцу подскочить, как в голове у него словно бы раздался чей-то голос — странно знакомый. Хотя Иванушка в первый момент не смог сообразить, кому именно он принадлежит.
«Даже если твой дед и утонет, — произнес этот голос отчётливо, — вряд ли это так уж сильно ему навредит. Он и так уже мёртв почти пятнадцать лет».
И купеческий сын разобрался, чей это был голос: его собственный!
— Ванечка! — крикнула у него за спиной Зина. — Постой!
Но он уже и сам уже остановился — примерно в шаге от колодца. Этот шаг он все-таки сделал — но чуть помедлив. И заглянул вглубь чёрного провала.
Снизу на него пахнуло той затхлой сыростью, которой ему уже пришлось надышаться сегодня — пока не объявился его дед со своей немыслимой рукой. Но теперь к запаху застоявшейся воды прибавился ещё один: тяжёлый дух мокрой грязной одежды. Только этот новый запах, пожалуй, и подтверждал, что купец-колдун и в самом деле сиганул вниз — что Иванушке это не пригрезилось. Разглядеть хоть что-то в глубине чёрного провала купеческий сын не мог, сколько ни таращил глаза.
