— Думаю, — сказал тогда Митрофан, — ты в своём нынешнем состоянии можешь только всё усугубить для Ивана. Он и без того растёт — как бы не от мира сего, а под твоим воздействием ещё, чего доброго, и вовсе умом двинется.
И впустую Татьяна пыталась тогда возражать. Зря говорила, что тот, кто наложил чары на неё и на Петра Эзопова, уж точно не допустил бы хоть какого-то вреда для Иванушки. Митрофан был неумолим: или — она немедленно уедет из города вместе с Петром Филипповичем, или — делу об убийстве купца первой гильдии Кузьмы Алтынова будет дан законный ход.
5
Иван Алтынов успел уже истерзаться угрызениями совести по поводу того, что побудил Валерьяна звать на помощь однорукого колдуна. Сколько ещё времени оказалось потрачено впустую!
— Отец! — звал Валерьян. — Батюшка, Кузьма Петрович!
Никакого ответа.
— Батюшка, это Валерьян — ваш сын! Ваш — и Мавры Топорковой!
Хоть бы что! Только рваные тени, до этого маячившие в отдалении, словно бы начали спотыкаться на ходу — устремляя свое движение к двум живым людям, посмевшими поднять крик в их владениях.
А потом — что-то произошло. Валерьян ни с того, ни сего рухнул на колени (на миг Ивана охватила оторопь: он решил, что дядя-кузен устроил перед ним коленопреклонение) и принялся обеими руками рыть землю, словно пес в поисках спрятанной кости. Иван подхватил с земли лампу, поднял её высоко над головой — и почти тотчас Валерьян вскочил на ноги и тоже победно вскинул руку. На его перепачканной в грязи ладони испускал длинные искры сияющий гранями бриллиант.
— Нашёл?! — Иван Алтынов едва мог поверить собственным глазам.
— Нашел, — подтвердил Валерьян Эзопов — со странно насмешливой интонацией, а потом прибавил: — Помни о том, что ты мне пообещал, Ванятка на белой лошадке!
И после этого кулем повалился наземь — бриллиант, впрочем, не выпустив: стиснув его в кулаке. Иван кинулся к родственнику, стал трясти за плечи, но с минуту или даже более того ничего не происходило. А потом — Валерьян вдруг резко сел на земле, как если бы его внезапно разбудили во время глубокого сна.
— Что? — спросил он Ивана. — Почему ты так на меня смотришь?
— Ты ничего не помнишь. — Это не был вопрос.
Да и о чем тут было спрашивать? Только один человек на свете мог назвать Ивана Алтынова вот так — Ваняткой на белой лошадке. Так что — по всему выходило: купец-колдун всё-таки не оставил без внимания призывы своего незаконнорожденного отпрыска. Только оказать ему помощь он предпочел не извне, а, так сказать, изнутри.
— Погляди, что у тебя в правой руке! — велел Иван.
А сам вытащил из-за пояса брюк красный гримуар. И протянул книгу своему родственнику, который с нескрываемым изумлением разглядывал драгоценный камень, лежавший у него на ладони. В предрассветных сумерках бриллиант казался не чёрным, а серым — как серыми выглядели и те рваные силуэты, которые явственно приближались к Ивану Алтынову и Валерьяну Эзопову.
Глава 27. Оборотное заклятье
1
Валерьян Эзопов дураком самого себя отнюдь не считал. И хорошо понимал, почему вышло так, что он внезапно лишился чувств — здесь, на Духовском погосте. Это был совсем не тот нервный обморок, какой случился с ним давеча в доме Алтыновых. Тогда-то Валерьян памяти не лишился, а в этот раз, когда пришел в себя, не мог припомнить — хоть убей! — каким образом последний камень оказался зажат у него в руке. Тут и сомневаться не приходилось: на время он сделается одержим духом своего незаконного отца — Кузьмы Петровича Алтынова. И открытым оставался для Валерьяна лишь один вопрос: оставил ли этот дух его теперь? Или — просто укрылся где-то на самом донышке его, Валерьяна, сознания? Чтобы потом вынырнуть наружу в любой удобный для себя момент. Выскочить, словно чёрт из табакерки.
Впрочем, у них с братцем Иванушкой совсем уже не оставалось времени в запасе. И, если они рассчитывали всё-таки обратить вспять тот обряд, который Валерьян столь самонадеянно осуществил накануне, приступать следовало немедленно. А все размышления и сомнения можно было отложить на потом. Если, конечно, это потом настанет для них двоих. Валерьян даже в предрассветных сумерках не мог не заметить, на что — на кого — безотрывно глядит сейчас Иван Алтынов.
Валерьян раскрыл красный гримуар на той странице, которую загодя заложил голубиным перышком его кузен-племянник. И, взяв в другую руку лампу, сначала просто пробежал глазами тот текст, который ему надлежало произнести. Без подготовки, с листа, читать заклятье vice versa — задом наперёд — Валерьян не рискнул бы.
— Поторопись! — крикнул ему Иван.
И — по его напружинившимся мышцам, по тому, как он стиснул ручку косы, — Валерьян мгновенно понял: их мертвые гости уже совсем близко. Однако даже не повернул головы, дабы проверить, где именно они сейчас. Странное чувство — походившее то ли на прострацию, то ли на экстаз — охватило Валерьяна. И он начал произносить слова, каждое из которых словно царапало его язык и забивало ему самому уши — так что он сам себя едва слышал. А Иван Алтынов между тем вскинул свою косу и застыл, чуть отведя её назад и слегка согнув колени.
2
Иван видел, когда листал гримуар, что латинский текст, который Валерьяну надлежало проговорить в обратном порядке, занимал не более одной страницы. Однако сейчас купеческому сыну казалось, что обратное заклятье выходит из уст его дяди-кузена столь медленно-тягуче, словно оно состоит из густой патоки. Или — хуже того — из застывающего клейстера. Слова как бы прилеплялись одно к другому — не желали отлетать в воздух.
А между тем первая из рваных теней, чье внимание они с Валерьяном к себе притянули, уже появилась рядом с алтыновским склепом. То был мужик лет сорока: с широкими плечами, с большой проплешиной на круглой башке. Эту башку Иван снес ему в один миг — стараясь не думать о том, мог ли он знать её обладателя, когда тот был ещё жив?
Следующий гость оказался куда более мелким — почти тщедушным. И вот его-то Иван мигом припомнил! А, припомнив, едва не опустил косу. Только лишь тот стыд, который был памятен ему после его промедления с Маврой, удержал купеческого сына от этого. Когда-то — для самого Ивана Алтынова уже очень давно — сей тщедушный господин, звавший Василием Галактионовичем Сусликовым, сделался домашним учителем Иванушки, когда того отчислили из гимназии. И надо же было такому случиться: теперь именно он объявился здесь! А Иван даже и не знал о его кончине.
— Пифагоровы штаны на все стороны равны... — прошептал купеческий сын, вспомнив фразочку, которую от Василия Галактионовича перенял; и снова взмахнул косой.
Только чудо заставило его чуть придержать руку: при упоминании Пифагоровых штанов тщедушный господин вскинул на Ивана хоть и мутноватые, но совершенно не мёртвые глаза.
— Что? Что вы говорите? — вопросил он заплетающимся языком.
Бывший домашний учитель Ивана, невесть как забредший в предрассветный час на Духовской погост, явно был вусмерть пьян. Но столь же явно он был жив.
— Черт, вот черт!.. — пробормотал Иван, холодея при мысли о том, что едва не прикончил изуверским способом своего бывшего ментора.
А тот вдруг запнулся на ровном месте, повалился на бок, да так и остался лежать — даже не попробовал подняться. Мало того: ещё и свернулся калачиком, оказавшись под раскидистым кустом сирени. И почти мгновенно захрапел. Как ему удалось добраться сюда целым и невредимым, представляло собой абсолютную тайну. Иван подумал: быть может, ходячим мертвецам пришелся не по нутру густой сивушный дух, которым даже с такого расстояния разило от учителя? Или — правду говорят: у всех пьяных есть свой ангел-хранитель?
Иван опустил косу и чуть дрогнувшей рукой отер пот со лба. А потом перевёл взгляд на Валерьяна.
