Сергей Сергеевич при этих её словах понурился, но и исподлобья бросил на свою бывшую пассию злобный взгляд. А та между тем прибавила, обратясь к Зине:

— Но Кузьму Алтынова я, внучка, не убивала.

— Это правда, — подтвердил Иван Алтынов, не дожидаясь вопроса Зины. — Однако и сам господин Краснов убийства не совершал — с формальной точки зрения.

— Так что ж вы всё, право, интересничаете! — снова возмутился было исправник, но Иван взмахом руки призвал его к молчанию; и — чудо из чудес: Денис Иванович, сам не зная почему, этому жесту подчинился.

А Иван тем временем сунул руку в карман пиджака и вытащил оттуда что-то маленькое — размером со школьный мелок, — завернутое в полотняную салфетку.

— Вот это, — сказал купеческий сын, — я нашёл в углу комнаты, из окна которой выпал мой дед. И, поскольку в этом же номере я обнаружил брошенный головной платок Мавры Игнатьевны, картина для меня вырисовалась абсолютно ясная.

Положив маленький свёрток на стол перед собой, Иван салфетку развернул. И все увидели засохший, пропыленный, но непреложно узнаваемый предмет: леденец на палочке — красного петушка, каких живогорские детишки так любили покупать в кондитерских лавках купцов Алтыновых.

Не меньше минуты в зале царило полное молчание. Но, наконец, исправник Огурцов снова подал голос:

— Благоволите объяснить: что эта фитюлька означает?

— Она означает, — сказал Иван, — что Мавра Игнатьевна Топоркова не одна пришла в ту злополучную комнату, ключ от которой ей передала одна из живогорских дам. С нею вместе пришёл ребёнок. И он не просто видел, что случилось с моим дедом. Он ещё и стал ключевым участником тех событий. Но не актером, как двое других, нет: марионеткой в их руках.

[1] О мёртвых или хорошо, или ничего (лет.).

1

Если бы Иван Алтынов допускал мысль, что его покойный дед мог повелевать силами природы, то решил бы: Кузьма Петрович умышленно подстроил всё так, чтобы в его внука, Ванятку на белой лошадке, ударила шаровая молния. И чтобы благодаря этому внук его загадочным образом прожил десять вневременных лет. Узнал всё то, что ему довелось узнать. Выучился тому, чему прежде даже и не помышлял учиться. Ведь без всего этого он, Алтынов Иван Митрофанович, никогда не сумел был проникнуть в тайну той комнаты на верхнем этаже фамильного доходного дома.

Но, сколь бы ни была велика вера Ивана в могущество собственного деда, до управления молниями оно вряд ли простиралось. Так что, по всему выходило: только счастливый случай да собственное озарение помогли Ивану Алтынову увидеть картину всего, что произошло с его дедом пятнадцать лет назад. Увидеть так ясно, будто он сам присутствовал при этом.

Вот — Мавра Игнатьевна вошла в комнату, ключ от которой ей передала Аглая Тихомирова, а вот — следом за нею туда вприпрыжку вбежал десятилетний мальчик: темноволосый, долговязый, с леденцовым петушком в руке. Иванушка не знал, сама ли алтыновская ключница додумалась привести сюда своего отданного на воспитание Софье Кузьминичне сынка — Валерьяна, или её надоумила сделать это Агриппина. Однако рассчитывал, что сегодня он это всенепременно выяснит.

— А кукловодами для этой марионетки были вы с доктором Красновым, правда, Агриппина Ивановна? — обратился Иван к бабке Зины Тихомировой.

Сергей Сергеевич Краснов предостерегающе вскинул руку — явно призывая свою бывшую пассию не отвечать. Однако ведунья явно уразумела, что значит — срок давности. И выговорила с прежней своей усмешечкой:

— Ты, мил друг, правильно всё понял. Но, быть может, тебе известно также, для чего нам эта марионетка понадобилась!

Иван ответил раньше, чем успел свой ответ обдумать. И — уж точно раньше, чем представил, как слова его воспримут все те, кого он пригласил на свой торжественный приём.

— Полагаю, — сказал он, — вам было известно, что моего деда сможет убить лишь тот, в чьих жилах течёт его собственная кровь.

Все, кто сидел за столами, перестали есть при этих словах: заахали, зашушукались. Исправник Огурцов сурово нахмурился. Софья Кузьминична приложила к груди левую руку — правая-то была у неё на перевязи. А Валерьян Эзопов воззрился на Ивана так, словно тот объявил ему, что он, Валерьян — дракон о семи головах. Или бомбист, готовящий покушение на особу Государя Императора.

— Ты что такое говоришь? — У Валерьяна вдруг сделался голос, как у маленького мальчика: жалобный дискант. — Я не убивал Кузьму Петровича Алтынова, могу присягнуть в этом!

Агриппина же Федотова глянула на него с прежним ироническим выражением и даже махнула на него рукой:

— Да ещё бы ты не присягнул! Ты ведь позабыл о том напрочь! Уж я расстаралась: дала тебе потом такую настойку, что у тебя память напрочь отшибло. А ты, Сереженька, не хватайся за голову! — Теперь она повернулась к доктору Краснову. — Тебе же сказали: за всё, что мы тогда сделали, привлечь нас к суду уже нельзя!

Исправник Огурцов даже крякнул от досады, а Иван подумал мимолетно: как бы узнать, о чем ему только что сообщил городовой? Но вслух спросил о другом — и спросил опять-таки Агриппину Ивановну:

— Но как вы добились того, чтобы мой дед подставил свою спину под нож? Неужели вы и его чем-то опоили?

И тут, удивив Ивана, заговорил Сергей Сергеевич Краснов — его будто прорвало:

— Его опоила Мавра — подала ему чай, в который я добавил настойку лауданума. Однако ваша ключница ничего не знала о том, что в этом чае — опиат. Она пришла в тот день сюда, в этот доходный дом, рассчитывая как-нибудь уговорить Кузьму Петровича вернуть ей сына. Ведь она узнала, что Софья Кузьминична намерена ехать за границу, и понимала: Валерьяна она, Мавра, может не увидеть долгие годы. А мы с Агриппиной сказали ей: пусть Кузьма Алтынов выпьет нашего чаю — сразу станет сговорчивым. Правда, Кузьма Петрович сперва впал в сильнейшее раздражение, когда поднялся в ту комнату и обнаружил: дама, назначившая ему свидание, оставила его с носом. Но потом увидел Валерьяна и перестал бушевать: видно, неловко ему стало устраивать скандал при собственном ребенке. Ну, а когда он тот чай выпил, то, само собой, очень быстро уснул.

— Тогда-то вы с Агриппиной Ивановной и велели Валерьяну ударить его ножом в спину... — прошептал Иван.

Какие бы номера ни откалывал его дед, что бы он ни вытворял, он уж точно не заслужил того, чтобы его закололи вот так — сонного. А потом ещё и выбросили из окна.

— Точно! — Доктор Краснов будто обрадовался догадливости Ивана. — Мы уложили вашего деда грудью на подоконник, чтобы мальчишке было сподручнее достать до его спины, а потом...

— Я этого не делал! — Валерьян вскочил со своего места, опрокинув бокал с красным вином, и по белой скатерти тотчас начало расплываться багровое пятно. — Никто бы меня не заставил этого сделать! Ни вы, ни Мавра, ни эта ведьма! — Он ткнул пальцем в Агриппину.

— А ты не понимал, что это нож, — всё тем же насмешливым тоном выговорила та. — У тебя в руках был леденец на палочке, и, когда я его поменяла на нож, ты этого даже не заметил. Я тебе сказала: "Подойди к Кузьме Петровичу — угости его своим леденчиком!" И ты пошел. Мавра, правда, пыталась тебя остановить, кричала: "Не надо!", так что пришлось нам с Сереженькой затолкать её в ванную комнату и там запереть. И ты сделал всё, что нужно было: подошёл к старому волку и ударил его в то место, которое мы тебе указали. Но, правда...

Агриппина вдруг запнулась, и ясно было: ей не особенно хочется выдавать какую-то особенную деталь того происшествия.

— Мой дед очнулся в последний момент? — спросил Иван, осененный очередным озарением. — Увидел, что это Валерьян нанес ему удар?

— Очнулся! И весь изогнулся! — Это продолжил свои откровения Сергей Сергеевич Краснов. — Потому-то, видно, спину ему потом так и не смогли разогнуть. Но видел он только Валерьяна. Может быть даже — одну только его руку. А едва только Валерьян его ударил, мы тут же сбросили старого волка вниз.