2

Валерьян Эзопов ощущал себя так, словно он очутился в какой-то кошмарной фантасмагории. Не то, чтобы это ощущение было новым для него — он чувствовал себя так ещё со вчерашнего вечера. Из него словно бы высасывал все силы демон-суккуб — похотливая сущность в женском обличье, которая поминутно покрывала все его тело ледяными поцелуями. Причем ясно было, что одними только поцелуями она не довольствуется. Однако появление нового Ивана потрясло его еще сильнее, чем все новости, какие он услышал накануне. И даже сильнее, чем известие о гибели Мавры Игнатьевны — по сути дела от его, Валерьяна, руки. Уж это-то он не мог не признать. Но вот чего он признавать не желал, так это особой связи, всегда существовавшей между ним и этой женщиной. Которая, однако, отдала свою жизнь, спасая своего воспитанника Иванушку. И ведь не могла же она не понимать, что этот самый Иванушка является теперь его, Валерьяна, первейшим врагом!

Так что — Валерьян очень быстро прогнал от себя и сожаление, и раскаяние. Да и некогда было ему теперь сожалеть и раскаиваться. Его кузен, так некстати спасенный дурой-экономкой, откуда-то узнал про красный гримуар. Хотя Валерьян ни одной живой душе об этой книге не рассказывал. А книготорговец, продавший ему книгу в красной обложке, никаким образом не мог сообщить о ней Ивану Алтынову. И что же тогда выходило? Его братец-дурачок сам обо всем догадался?

Впрочем, а такой ли уж он был дурачок? Демон-суккуб снова навалился на Валерьяна, заключил его в объятия, окатил его липким страхом с головы до пят. И, взбегая вслед за Иваном по лестнице, Валерьян почти оттолкнул с дороги Софью Кузьминичну, которая странным взором глядела вслед Ивану, быстро прошагавшему в свою комнату. Но грубости Валерьяна женщина словно и не заметила — прошептала рассеянно:

— Вот ведь чудеса... Это как будто и не он вовсе... Или — он всегда был таким, да мы этого не могли разглядеть?..

На Валерьяна она при этом даже не посмотрела. Но тот, пожалуй что, был этому даже рад. Почти бегом он устремился к себе — дядя разместил его в гостевой спальне, в противоположном конце коридора от комнаты Ивана. И дверь своей спальни Валерьян всегда запирал на замок — хоть в доме Алтыновых такое и не было принято. Ещё на ходу он нашарил в кармане ключ, выхватил его, а потом в одну секунду отпер дверь, проскользнул внутрь и тут же дверь захлопнул, привалившись к ней спиной.

Что ему делал дальше, Валерьян не знал.

Он окинул взглядом комнату, которую он так и не признал своей. Высокий — не меньше полутора саженей — потолок. Два окна, выходившие в Пряничный переулок. Массивный шифоньер красного дерева. Широкая кровать с резными столбиками по углам — разве что, балдахина над ней не хватало. Круглый прикроватный столик, тоже — краснодеревный. Горничная оставила на нем зажженную масляную лампу под абажуром из цветного стекла. Четыре мягких стула с гнутыми ножками — изготовленных на петербургской мебельной фабрике мастера Гамбса. Умывальный столик — с фарфоровой раковиной и фарфоровым же кувшином, который горничная каждый вечер наполняла горячей водой. Дядя явно не поскупился на обстановку для своего дома.

Вот только — для его племянника этот комфорт не значит ровным счётом ничего. Это был чужой комфорт, ему не принадлежавший. А ничто чужое не может иметь ценности. Только одна вещь в этой комнате составляла подлинную собственность Валерьяна. И лишь эту вещь он ценил по-настоящему. Поэтому-то и озаботился спрятать её так, чтобы даже ненароком она не попалась на глаза ни чрезмерно любопытной горничной, ни Мавре Игнатьевне, которая всегда неумеренно пеклась о его, Валерьяна, благополучии. Пусть даже ни горничная, ни экономка ничего не поняли бы в латинском трактате по чёрной магии.

Отдавать гримуар двоюродному брату Валерьян, уж конечно, не собирался. И первым его желанием было — снова замкнуть на ключ дверь своей спальни. Хоть ненадолго поставить преграду между собой и тем чудовищным, изматывающим страхом, который мог в любой момент его задушить — не в фигуральном смысле, а в самом буквальном. Но, во-первых, его двоюродный братец вполне мог бы раздобыть запасной ключ от этой двери — как-никак, это был его дом. А, во-вторых, он запросто мог бы войти и без ключа — просто вышибив дверь своим плечищем. Конечно, дверь можно было бы чем-нибудь подпереть, однако Валерьян даже не успел додумать эту мысль: в дверную панель, находившуюся у него за спиной, кто-то трижды стукнул — негромко, но с явными признаками нетерпения.

"Да ведь не прошло ещё десяти минут!" — мелькнуло у Валерьяна в голове.

И тут он услышал женский голос:

— Валерьян, друг мой, я могу войти?

Парализующий страх сдавил всё существо Валерьяна, и в голове у него помутилось. Он понял: вожделеющая его демоница-суккуб, которую он себе навоображал, теперь материализовалась и рвётся в его спальню. Но тут, не дожидаясь его ответа, на дверь надавили из коридора, так что Валерьяну, хочешь — не хочешь, пришлось податься назад и впустить незваную визитерку. И он почти уже готов был произнести латинское заклятье, которое вычитал в одной книге семнадцатого века — для возвращения демона в его (её) инфернальное обиталище. Даже набрал в грудь воздуху, чтобы начать это магические формулы произносить. Но — в спальню его проник отнюдь не суккуб.

— Что вам угодно, маменька? — сухо спросил Валерьян, когда женщина вошла и прикрыта за собой дверь.

— Ты о чем-то говорил на крыльце с Иваном. — Она опустилась на один из мягких гамбсовских стульев. — И я хотела бы знать, о чем.

— Я спросил его, известно ли ему, где сейчас находится дядя Митрофан Кузьмич. Но вразумительного ответа не получил.

— И это всё?

— По-вашему, этого недостаточно? Вас-то разве не беспокоит вопрос, куда подевался ваш брат?

— Меня много что беспокоит.

И Валерьян подумал: она сказала чистую правду. Её ухоженное лицо как-то внезапно постарело, будто опало. Резкие носогубные складки придали ему выражение даже не озабоченности — скорби. А карминная помада на губах смотрелась так неуместно, что создавалось впечатление: женщина в кровь искусала себе губы. Или — только что лобызала ими чью-то кровоточащую рану. Так что мысли о демонице-суккубе снова нахлынули на Валерьяна. Окатили его ледяной волной — такой обжигающей, что она казалась нестерпимо жаркой, а не холодной.

— Ну, так и расспросите вашего племянника сами. Он вот-вот появится здесь.

— Что он появится, я поняла, — кивнула Софья Кузьминична Эзопова. — Я слышала окончание вашей беседы. Только не уразумела, о каком гримуаре Иван вел речь? Об одном из тех, что остались от его деда? Или о какой-то книге твоего отца, которого все так упорно считают покойным? Но ты-то хотя бы на сей счёт не заблуждаешься, друг мой?

— Полагаю, он не заблуждается, — раздался голос от двери.

Валерьян и Софья Кузьминична обернулись одновременно. Иван Алтынов — умытый, в чистой пиджачной паре, белоснежной сорочке и новых чёрных ботинках — закрыл дверь так же беззвучно, как до этого её открыл. А потом протянул руку к Валерьяну — ладонью вверх:

— Ключ! Лучше нам запереться, чтобы нам не помешали — пока мы будем обсуждать дела нашей семьи.

3

Софья Эзопова появлению такого Ивана не удивилась. Она уже уразумела: за минувший день с её племянником произошло нечто такое, что навсегда его преобразило. Но вот чему она и вправду удивилась, так это тому, что Валерьян без звука отдал ему ключ. Так что Иван тут же запер дверной замок на два оборота, после чего опустил ключ в карман своего пиджака. И тоже уселся на стул — на некотором отдалении от Софьи Кузьминичны. А потом указал на один из двух стульев, оставшихся свободными, своему двоюродному брату.

— Присядь и ты, кузен, — сказал он. — Время у нас пока что есть — до рассвета ещё почти четыре часа. Я сверился с календарем. А побеседовать нам есть о чем.