Словом, это был триумф, это было счастье, это бывает раз в двести семьдесят лет.

Но (как вскоре выяснилось) город и его отцы не желали понимать, что это бывает один раз в двести семьдесят лет. Всем так понравилось, что они, как царевна Несмеяна (помните, топнув каблучком, она говорила: «Хочу, чтобы печка вертелась!»), так вот они сказали: «Хотим, чтобы это повторилось снова».

Как будто в жизни что-то может повториться.

Для дочери Юлия Викторовича, Машки, каждое утро наступала весна. Меж тем приближался январь и вместе с ним зимняя сессия.

— Ты собираешься за ум взяться? — спрашивала мать.

Но Машка, похоже, не собиралась этого делать, она по-прежнему пропадала вечерами, прогуливала лекции и дома вела себя так, будто уже обрела некие самостоятельные права на себя.

— Что хочет, то и делает! — возмущалась жена. — Какое она право имеет делать что хочет?

Юлию Викторовичу становилось смешно, но, опасаясь гнева на свою голову, он предпочитал помалкивать.

А однажды случилось невообразимое. Дочь, как всегда, пришла домой поздно, и не одна. Юлий Викторович уже спал, но жена растолкала его и, не в силах вымолвить ни слова, только тыкала пальцем в стенку, за которой слышались звуки мужских шагов.

— Ты должен, ты должен, — выговорила она наконец. — Ты должен пойти и что-нибудь сделать!

— Что я могу сделать? — обескураженно возразил Юлий Викторович. — В конце концов ей двадцать лет. В ее годы ее бабушка, моя мать, уже родила меня.

Но это было слабым утешением для жены, и она всю ночь проплакала, уткнувшись в подушку.

Юлий Викторович тоже не спал от сознания, что ночью в комнате дочери — чужой человек.

— А он мне не чужой! — дерзко сказала Машка, когда наутро родители потребовали объяснения. — Вот он вернется, и мы поженимся.

— Откуда вернется? — спросил Юлий Викторович. — Он что, в армии еще не служил?

— При чем тут армия? — неопределенно ответила Машка.

Зимой наступило затишье после футбольной бури. Или скорей — перед футбольной бурей, потому что начинать сезон в ранге чемпионов — это что-нибудь да значит.

Что это значит — никто в городе не знал.

Юлий Викторович Потехин, как человек во всех отношениях опытный, предвидел неприятности.

— Тут как ни поверни, — жаловался он Никифорову, — окажешься в дураках.

— Да что тебя мучает? — беспечно говорил драматург. — Ведь выиграли же!

— На всю жизнь, что ли, выиграли? А как начнем проигрывать?

— Ну и что? Законы игры: если никогда не проигрывать, кто же станет выигрывать?

Потехин недовольно морщился.

— Опять ты со своей игрой! Тут уж не игрой пахнет.

— Почему вы так скупо пишете о команде? — спросил, вызвав Потехина к себе в кабинет, главный редактор. — Не слышу звона фанфар!

— Может быть, не надо больше фанфар? — высказал предположение Потехин.

— Нет, нет, нет, — решительно оборвал его редактор. — Город хочет читать о своих любимцах, о своих героях, наконец! Так что не скупитесь, пожалуйста!

Команда в это время находилась в зарубежной поездке, и сотрудники из отдела Потехина висели по ночам на телефонах, чтобы изловить тренера, возвращавшегося в свой зарубежный отель только под утро после очередного приема.

— Все хорошо! — весело отвечал тренер на вопросы ошалевших от бессонницы сотрудников.

Наутро нетерпеливые болельщики читали в газете, что команда чувствует себя прекрасно, все в отличной форме, Вячеслав Печеночкин особенно тщательно тренируется после полученной им легкой травмы, разрабатывая левую ногу, что тренерский совет предложил игрокам новые хитроумные комбинации и те их уже отлично освоили и т. д. и т. д.

Потехин хоть и сомневался в том, что все это следовало писать и тем более печатать, уговорил себя, однако, не расстраиваться, тем более что и дома вдруг наступила тишь и благодать. Машка вечерами сидела за учебниками, никуда не уходила, жена не могла на нее нарадоваться и чуть ли не каждый вечер пекла для дочери ее любимое печенье.

— А что случилось? — спросил Юлий Викторович жену. — В Машкиной команде — замена?

Потом случайно услышал, как дочь говорила по телефону одной из своих подруг:

— Если он все время будет уезжать, так мне это на фиг надо!

«Ужас! — подумал Юлий Викторович. Его даже не лексикон поразил, а само существо фразы. — Любить, что ли, теперь не умеют? Ведь разлука — это тоже прекрасно!»

Впрочем, он уж давно не понимал свою дочь («Старею, должно быть»), не понимал ее вкусов: вдруг решила украсить ванную пустыми флаконами из-под шампуня. Они висели на трубе под потолком.

— А это что еще? — спросил он у жены. Обычно ничего вокруг себя не замечал, а тут заметил.

— Это Машка, — ответила жена.

— Снять все к чертовой матери, — вспылил Потехин. — Что за безвкусица, что за дура растет, господи!

В другой раз так же случайно стал свидетелем Машинного разговора с этим якобы женихом, когда тот наконец вернулся и позвонил.

— Да ну тебя! — говорила ему Машка. — Дурак ты, что ли? Да ты опупел! Уши вянут!

Потехин представил себе, что это разговаривает с ним Искра Василькова (Василек), с которой учились на первом курсе, а потом ездили вместе на заготовку торфоперегнойных горшочков. Искра на втором курсе уехала с родителями на Дальний Восток и в конце концов перестала отвечать на его письма. Но тогда, когда были влюблены, чтобы вот так: «Опупел, уши вянут»? Да что же это такое?

Благоденствие, однако, кончилось очень быстро. Команда вернулась, и Юлий Викторович, приехав на базу, где футболистам, как не раз писала газета, созданы все условия для занятия спортом и полноценного отдыха, понял: команда не та.

— Что случилось? — спросил он тренера.

И тренер в ответ пожал плечами.

— Что это вы все какие-то не такие? — поймал Потехин пробегающего мимо Печеночкина.

— А что? — смутился тот. — Я ничего. «Перегуляли, — догадался Юлий Викторович. — Я же всегда говорил: труд делает из человека футболиста. Труд, а не пожинание лавров».

Расстроенный, он вернулся домой. В квартире звонил телефон.

— Звонят беспрерывно, — сказала жена, передавая ему трубку. — Что опять случилось?

— Команда вернулась, — устало сказал Потехин.

Из комнаты выскочила дочь и протянула отцу ногу.

— Посмотри, что у меня есть! — сказала она, демонстрируя какого-то необычайного вида кроссовки.

— Очень мило, — пробормотал Юлий Викторович, берясь за телефонную трубку.

Первый же матч, сыгранный в родных стенах, команда проиграла.

— Редактор просил вас сразу зайти, как придете, — встретили его наутро сотрудники.

«Я теперь — что, после каждого проигрыша на ковре стоять буду? Век бы им не становиться чемпионами», — ожесточенно подумал Потехин. Плохое настроение усугублялось тем, что ночью у дочери (такая наглость!) опять ночевал «этот тип». Утром Юлий Викторович, набравшись духу, вышел из комнаты, намереваясь сказать «типу» все, что он о нем думает, но того уже и след простыл.

— Где? — грозно спросил Юлий Викторович у спящей дочери.

— Кто? — сказала она, не просыпаясь.

— Тот, кто здесь был! — загремел Потехин, радуясь, что необходимость вести разговор с «типом» отпала.

— Здесь никого не было, папочка, — кротким голосом ответила дочь.

Удивительно: когда она успела превратиться в столь наглую девицу?

— Плоды твоего воспитания, — шипела жена, жаря яичницу.

И вот теперь еще редактор.

— Вы что же? — спросил он, без улыбки глядя на Потехина.

— Что? — переспросил Потехин.

— Проигрываете, — констатировал редактор и после некоторой паузы сказал: — Я надеюсь, Юлий Викторович, что это в первый и последний раз.

Потехину стало смешно, захотелось крикнуть: «Да вы что, с ума сошли?» — или хотя бы расхохотаться громко, но он молча, пожав плечами, вышел из кабинета.