— А мне здесь весело! — смеялась Катя.

— Она из-за Кольки приезжает! — с ехидством говорила Лиля.

Балованная Лиля была в семье ни на кого не похожа. Даже Саша, считавшаяся злой, до такого, как Лиля, не додумывалась. Этой все были нехороши и все не нравилось.

— И чего ты нашла в этом Кольке!

— Тебе какое дело? — взрывалась Катя, краснея.

— Ты чего в сестрины дела лезешь? — сердилась Серафима Семеновна, замахиваясь чем ни попадя на убегавшую Лилю.

— Мам, она ведь правду сказала, — Катя покраснела еще гуще. — Мы с Колькой пожениться решили. Я уж и распределение сюда, в нашу больницу, попросила.

Серафима Семеновна заплакала.

— Ты что, мам? — испугалась Катя. — Ты о чем?

Как объяснишь, что матери обидно, как объяснишь, что хотела она для дочери другой судьбы?

— Неужели в поселок вернешься? — сквозь слезы спросила Серафима Семеновна.

— Ну, а что ж такого? — удивилась Катя. — Зато с тобой рядом буду.

«Вот когда своих детей вырастит, поймет, — подумала мать. — Поймет, что мать готова тосковать в разлуке, лишь бы знать, что дочери хорошо».

— Да мне хорошо здесь будет, — говорила Катя. — Я прямо удивляюсь тебе, мама, может, тебе Колька не нравится?

— Да что Колька! — махнула рукой Серафима Семеновна. — Колька как Колька.

Колька был другом погибшего Толи. Так же как Толя, работал машинистом, они и на курсах учились вместе. Серафима Семеновна давно замечала, что Колька заглядывается на Катю. Но Катя, считала она, себе еще не такого выберет там, в Москве. Оказалось, выбрала Кольку…

Паровик до Москвы идет три часа. Кате хочется подремать, но она боится: заснешь — картошку из-под лавки вытащат.

Каждый раз Катя везет из дома в общежитие главные продукты: картошку, квашеную капусту, соленые огурцы. Девчонки ее уже ждут: «Приедет Катька — пир устроим». Мать, увязывая Кате мешок, говорит каждый раз: «Тяжело, конечно, да ведь едоков у тебя не ты одна».

Девчонок в комнате четверо: одна — из Рязани, другая — из Сталинабада, третья — из-под Могилева. И Катя. Девчонки завидуют Кате: она может ездить домой чуть ли не каждую неделю.

— Как приезжаю, перво-наперво снимаю туфли. До чего люблю босиком ходить! У нас луг возле дома, трава прямо шелковая…

На Майские праздники девчонки поехали с Катей в поселок. Соня в тот год окончила школу. Катя написала ей:

Это значит — добела. Катя моет полы с песком, голяк так и ходит под ногой.

Соня не только полы, но и стены бревенчатые намыла, и окна, и занавески накрахмалила — чтоб все как при Кате. Серафима Семеновна с вечера поставила опару, растворила пироги. Одна Лиля, как всегда, болталась без дела.

— Ты бы хоть утюг развела, занавески погладила, — сказала мать.

— Да ну ее, мам, — крикнула с крыльца Соня, домывая порожек, — она еще сожжет все! Я сама.

Девчонкам в поселке понравилось. Они бегали босиком по только что взошедшей траве, объедались пирогами с картошкой и с луком, смотрели, как поселковые пляшут «елецкого», и восхищались Катей, которая и здесь была лучше всех.

Колька, краснея, не отрывал от Кати глаз, девчонок боялся: вдруг не понравился — отговорят.

Но девчонкам он понравился. За ужином они шумно обсуждали его достоинства. Катя молчала, улыбаясь, а Серафима Семеновна сказала:

— Да что там, одно слово, хороший парень!

Ей и в самом деле вдруг показалось, что другого жениха Катя не могла себе выбрать. «А я-то, дура, плакала… Катя все правильно делает. Где нашел счастье, там и живи».

Побежали годы один за другим. По праздникам из города приезжала Саша. Она уже была закройщицей в ателье, рассказывала, сколько заказчицы (она называла их дамами) платят сверх счета.

— И ты берешь? — ахала Серафима Семеновна.

— А чего ж не брать? — презрительно удивлялась Саша. — Это же за работу.

— За работу-то небось зарплата тебе идет.

Зять громко хохотал, эти разговоры его забавляли.

— Ну, мамаша, вы даете! Кто же теперь живет на зарплату?

У Саши с мужем мотоцикл с коляской, кооперативная квартира.

— В комнате — на стене ковер, — рассказывала Саша бывшим подругам, заходившим в гости.

Серафима Семеновна жалела Сашу: скучно живет, детей нет, все ковры да хрустали — какая с них радость?..

Против больницы, где работает Катя, выстроили пятиэтажный дом. Кате, Коле и шестилетней Ирочке дали в этом доме квартиру из двух комнат. Телевизор Катя, переезжая, оставила матери.

— Мы себе большой купим, правда, Катя? — радостно спрашивал Коля.

Матери было тоскливо, что они уезжают. Без Кати в доме всегда становилось так, будто свет вынесли.

— Да ты что, мама! Мы же недалеко, — сказала Катя, увидев слезы в глазах матери.

— Ты уж почаще приходи, — попросила Серафима Семеновна. — Мне с Лилькой одной не справиться.

Сони уже не было в доме, она уехала в Сибирь, на стройку. Писала оттуда редко. Однажды прислала телеграмму: «Смотрите телевизор девятого». В тот день Серафима Семеновна даже обед варить не стала, чтобы от телевизора не отходить, а Соню показали только вечером в программе «Время». Мелькнуло на экране ее смеющееся лицо, потом показали, как кладут шпалы, и снова Сонино лицо рядом с другими девичьими лицами.

Серафима Семеновна только расстроилась: неужели, чтобы шпалы класть, надо было в такую даль уехать?

— Да подожди ты, мам, — успокаивала Катя. — Это вначале, а я уверена, Сонька там выдвинется, она молодец.

За Соню сердце не болело. Она в самом деле молодец, серьезная. Сердце болело за Лилю. Что с ней будет? И не приучена ни к чему. Баловали, баловали и добаловали. Однажды — ей еще тогда было пятнадцать лет — пришла с танцев, и в избе запахло, как от отца. Выпила!

У Серафимы Семеновны все слова пропали. Она молча, со страхом смотрела на дочь. Та тоже молча, нетвердо ступая, прошла мимо матери и прямо в туфлях легла на кровать.

А потом чего только не было! Гулянки до утра, выпивки. Когда Саша и Катя росли, этого в помине не было.

— А теперь все так! — дерзко говорила Лиля матери.

После школы она было уехала в город к Саше и поступила там в индустриальный техникум. Первый год училась хорошо, даже послали с группой студентов в ГДР, на двадцать дней в молодежный лагерь. А на второй год, ничего не сказав Саше, бросила все и уехала домой.

Серафима Семеновна даже не поняла сначала, что она совсем приехала. Только тогда поняла, когда Саша, бледная, взволнованная, появилась в дверях и с порога, не отдышавшись, спросила:

— Лилька здесь?

Опять начались гулянки, танцы, выпивки. Лиля устроилась на фабрику, но не в цех, в контору.

Сколько слов сказала Катя, сколько ругалась Саша, сколько плакала мать — ничего не помогало: Лиля жила по-своему, сестрам отвечала дерзко, с матерью чаще молчала, а жила по-своему.

Как-то летом вообще не пришла ночевать. Серафима Семеновна извелась: вдруг под поезд попала или кто ударил, ножом пырнул. Бог знает с кем водится Лилька!

Утром, только рассвело, собралась к Кате. Вышла в клеть, где раньше скотину держали, и вдруг увидела, как Лиля слезает с сеновала. Скотины давно уж никакой не было, молоко брали в магазине, а сеновал как стоял, так и остался.

— Ты что ж это? — крикнула Серафима Семеновна. — В дом не могла взойти?

— Тише, — сказала Лиля, улыбаясь, — у меня там муж спит.

— Кто?

— Муж. Я замуж вышла.

— Как это замуж? За кого?

С сеновала спускался высокий парень в солдатской гимнастерке.

— Здравствуйте! — сказал он, ни капли не смущаясь.

— Так что же это? — растерянно спросила Серафима Семеновна. — Вы что же, расписываться собираетесь?