— Разговоров о том, что вы нашли ребенка, прямо девать некуда. Сумонные таргалары во главе с Алдай-оолом шум подняли: дескать, даже скот и тот числится в списках, а тут чужого ребенка присвоили. Так что будь готов. Скоро, видать, посыльный к вам прибудет, потребует объяснения. Я человек честный, мое дело — предупредить... На всякий случай... И вообще этот Алдай-оол плохой человек. Властью своей кичится. Видите ли, это благодаря ему разбили в ущелье Агылыга белую банду. А что это за банда? Кто ее видел?

Мыйыс-Кулак отхлебнул чаю.

— Кто на чьей стороне — не поймешь. Тот же Алдан-оол... А теперь, видишь ли, праведником заделался, народ возглавил. И на тебя вот ни с того ни с сего напал. Темное дело. Я всегда всем правду говорю. Так что, мне думается, будет лучше, если вы заранее сообщите о малыше в хошунное[11] управление. Пожар легче тушить вначале.

С тем Мыйыс -Кулак и уехал.

— Нет, он все-таки чудной, этот Мыйыс-Кулак! — сказал Оюн Херел, оставшись наедине с женой. — Намолол всякой всячины, что к чему — не поймешь.

Долго советовались. Нет, власти ничего худого им не сделают. Теперь, когда у них появился ребенок, можно вступить и в тожзем, отдать коня и овец в общественную собственность. Сколько можно кочевать с дырявой юртой! Сотни лет предки их бродили по степи, а к чему пришли, чего добились? Теперь же простой арат обрел свободу. Никто его не смеет ударить, забрать овец за долги. Так когда же и работать по-настоящему, если не сейчас!

Херел сказал:

— Мы наверняка думаем правильно. Я так решил: перекочуем в долину Шивилига, там и осядем.

— А почему не в долину Агылыга? Испокон веков там жили.

Херел пожал плечами.

— Что-то затевает этот Мыйыс-Кулак. Не зря он прикидывается таким добреньким. Отчего он меня на сумонного таргу Алдай-оола натравливать стал? Нет, подальше от греха.

— Раз ты что-то подозреваешь, заяви властям.

— Э-э, — отмахнулся Херел. — Он человек ученый, грамоту знает, а я... Нет, не нам с ним тягаться. — Достал из-за пазухи трубку, кисет с табаком. Долго сидел молча, смежив веки. В юрте плавал сизый дым.

— Да, — произнес он наконец, словно подводя итог своим мыслям. — Подальше от этого Мыйыс-Кулака. В Шивилиге живет мой верный друг Ирбижей. В позапрошлом году муку нам давал. Работящий человек, хороший! У него и друзья из русских крестьян.

— Быть по-твоему, — вздохнула жена.

Наутро стоянка опустела. Ворота кошары были забиты. На сухом столбе сидела ворона, словно нанявшись сторожить покинутое место. В черном круге земли, где прежде стояла юрта, копошились сороки.

Олени бежали так быстро, что казалось, самих животных не было впереди, мелькали только ветвистые рога. Из ноздрей оленей, как из кипящего чайника, валил пар, тут же расплывавшийся в морозном воздухе.

Старик чукча изваянием сидел на санях, держа в руке длинную палку.

Рядом с ним примостился молодой человек в дохе из собачьих шкур. Глаза его, устремленные вдаль, были грустны. Стараясь отвлечься, он вспоминал товарищей, которые несли свою нелегкую службу на границе.

— Мир так уж устроен, Эрес, ничего в нем нет вечного, — утешали его друзья на прощанье.

Жизнь не баловала Эреса, и все-таки он не мог привыкнуть к тому, что остался один, без отца, — чувствовал себя потерянным, одиноким.

Сани качало, как лодку на волнах Улуг-Хема. Дорога была трудной, олени бежали прытко. Оба путника молчали. Эресу это было особенно кстати — дорога и молчание... Перед мысленным взором проходила вся его недолгая жизнь.

Его родители были бедными. Единственное богатство отца — лошадь. Ни летом, ни зимой не спускал ее с аркана. Во всей округе Шивилига люди говорили, с какой заботой относится к своему немудрящему коню старик Оюн Херел.

Когда Херелы перекочевали в Шивилиг, соседями их оказалась семья Ирбижея. Степенный, хозяйственный Ирбижей был добр, справедлив. Семьи подружились: как взрослые, так и дети.

Своего сына Лапчара старики Ирбижеи пестовали, как могли.

Лапчар был на год старше Эреса, но считались они ровесниками. Вместе пасли овец, рыбачили. В школу пошли тоже вместе. На этом настаивали старики Ирбижеи: не хотели разлучать маленьких друзей.

Вспомнил Эрес и то, насколько справедлив был Ирбижей даже тогда, когда дело касалось его единственного сына. Однажды Лапчар, желая показать, какой он смелый, стал подговаривать Эреса убежать с уроков.

— Это не смелость, а глупость, — сказал Эрес.

Лапчар надулся и назвал Эреса подкидышем. Обиженный и подавленный, Эрес в ту же ночь убежал в Шивилиг. Рассказал дома о своей ссоре с Лапчаром и о том, как тот его обозвал... Поникший Оюн Херел поплелся к Ирбижеям. Отец Лапчара от слов старого Оюна, как от огня, бросился к коню и запылил по дороге. Приехав в школу, Ирбижей подошел к сыну и при всех молча хлестнул его бичом.

На следующий же день к Ирбижеям приехал посыльный и передал, что старика вызывают в сумонный суд.

Суд был коротким. За рукоприкладство старый Ирбижей семь дней колол дрова для сумонного управления.

В аал Ирбижей вернулся спокойным, утихомиренным.

Сыну не сказал ни слова, но тот все понял: обижающему других отец не прощает.

Друзья же вскоре забыли о размолвке, еще больше сблизились и стали, как родные братья.

После семилетки Лапчар стал работать в колхозе. Эрес поступил в кызыльский сельскохозяйственный техникум. Ему давно хотелось стать агрономом. Лапчара призвали в армию. Через год, когда Эрес учился на последнем курсе, пришла пора и ему отправляться на военную службу. Но в тот год ему дали отсрочку из-за того, что у него престарелые родители.

Он только-только приступил к работе агрономом в своем колхозе, как умерла мать. Эрес остался вдвоем с отцом. И тут старик не выдержал:

— Послушай, Эрес. Настоящий мужчина должен беречь и защищать честь своего Отечества и честь своего отца. Не забывай этого, сынок!

Эрес наклонил голову.

— Чего тебе со мной делать? — продолжал Оюн Херел. — Не пропаду... Для меня народ — одеяло, общество — рубашка. Не пропаду, проживу...

Эрес посмотрел на отца: «Расхрабрился, как горный козел...»

— Выполни, сынок, свой долг перед Родиной. Святой долг. Не опозорь старого Херела. Не дай мне краснеть за тебя. Перед людьми я не совершал ничего постыдного. Не забывай этого, сынок. — В глазах старика стояли слезы...

Той же осенью Эрес уехал служить на Чукотку.

...Когда трудные участки дороги были позади, старик чукча наконец спросил:

— Так, значит, у вас, в Туве, такие же олени?

— Да, только ездят на них не в упряжке, а верхом.

— Надо приучить их к упряжке. На санях путь легче.

— Если бы Тува была такая же ровная, как Чукотка. А то горы, густой лес и снова горы. На санях не выйдет...

Старик молча согласился, поддерживая тем временем стремительный бег оленей.

— А как выглядят верблюды? — помолчав, спросил старик.

— В тайге их нет. Они в степях, около границы с Монголией.

— Верблюжье мясо едят? Молоко пьют?

— А как же!

— Запрягают? Верхом ездят? — интересовался возница.

— Кони, быки с верблюдом — ни в какое сравнение. — Эрес тут же поймал себя на том, что его мнение о верблюдах похоже на хвастовство, и поправился. — Но, правда, до оленя ему далеко: уж больно высокий и неповоротливый.

— Как же на него садятся?

— Надо сказать «сёк-сёк!», и он ляжет. Потом надо сесть между двумя горбами.

Старик прищурил свои без того узкие глаза. Его жидкую бородку прихватило инеем, и она казалась Эресу метелочкой степного типчака. Он улыбался и продолжал:

— Летом верблюд целый месяц может обойтись без воды, зимой — без еды. В его горбах — целая кладовая.

— Слышал. Хорошее животное. Нашим оленям быть бы такими!

— Зачем?! Вашим оленям — цены нет!

Через три часа прибыли на аэродром. Старик попрощался с Эресом, оказавшимся таким разговорчивым, пожелал ему счастливого пути и уехал.