Потапович рванул машину так, что Виктор от неожиданности влип в сиденье. Тут же в смотровом зеркальце поймал свое отображение и… улыбнулся. Ну да, его можно найти по усам. За трое суток, пока дивизия гнала по горам отказавшегося капитулировать противника, он успел порядочно обрасти, черные усы распушились и торчали, как у кота.

Все это вспомнилось ему теперь, когда он разговаривал с Потаповичем.

— Побриться бы надо, что ли, — сказал Виктор, не отвечая прямо на вопрос ординарца об Ижине. — И вообще, не мешало бы ее отыскать. Все-таки выручила… Как думаешь? Может, пойти порасспросить у того вон чеха с ружьем. — За изгородью вдоль возов прохаживался старик в партизанской кожанке и высоком картузе.

— Это в омязанности ординарца не входит.

— Какая тебя муха укусила? — спросил Виктор, не узнавая своего тихоню-ординарца. За чрезмерную преданность командиру злые языки в роте называли Потаповича Санчо-Панчо, и никто не подозревал, что вызволенный из плена Потапович, подобно Виктору не имевший родни, питал к Мелиху своеобразную привязанность. После войны он надеялся уехать вместе с ним на Волгу: работать, а может быть, и учиться.

— На сердитых воду возят, — сказал Виктор, оправляя гимнастерку. — Устал — так ляг да выспись.

— А и что же ты, Санча, эдак с начальством-то разговариваш? — Над кабиной появилась худая фигура наводчика Вяткина, пожилого солдата в пилотке, натянутой до ушей.

Из-за спины Вяткина выглянула широкая благодушная физиономия его помощника Степы.

— Слыхал, Степа, какая нашему лейтенанту благодарность от ординарца за простой характер? Вот уж впрямь… черта погладь, а он за палец хвать.

— Ладно, — хмуро перебил Виктор, не терпевший простоватой вяткинской лести. — Сейчас же почистить оружие, чтобы блеск!

Лейтенант медленно пошел к дороге.

Справа, из-за поворота, в облаках радужной пыли показалось стадо коров, пестрой лентой сползавшее с гор: колхозники, пришедшие с армейскими тылами, возвращали домой из Германии угнанный скот. Впереди ехала телега. Среди бидонов восседали девчата в цветных косынках. Из ворот дома уже спешили к телеге чешки с кастрюльками и кувшинами.

Придерживая на груди автомат, за Мелихом вразвалочку следовал Потапович.

Виктор протиснулся в пролом забора, как вдруг над самым его ухом раздалось грозное: «Хальт!» Вздрогнув, он схватился за кобуру… Перед ним вырос тот самый старик в кожанке, с берданкой наперевес. Полосатые брюки его были заправлены в сапоги.

— Свои, русские! — пробормотал Виктор, не зная, смеяться ему над потешным часовым или уходить подобру-поздорову.

— Цурюк! — гаркнул старик, и его бурачный нос повис над курком.

— Дурень старый! Мы русские, понял? Русские. — Потапович кинулся вперед, загораживая лейтенанта.

Виктор оттолкнул ординарца и увидел направленный прямо в лоб зрачок ствола. Зажмурившись бросился к часовому и вдруг очутился в крепких объятиях, оглушенный стариковским басом:

— Русски. Га! Червена Гвезда. Ай, глупак, ай, дурень! Я думал, немцы, — кричал старик, бросаясь от одного к другому и тыча пальцем в пилотку и фуражку. — Гвезда! Русски. Га! Пришли? А я тут трофеи сторожу, не знал!

Поняв, что опасность миновала, Потапович исчез. А старик еще долго не мог успокоиться, все тискал Виктора своими шершавыми, желтыми от махорки пальцами и влюбленно глядел на него из-под косматых бровей.

— Ай, русски, русски! А мы вас ждали. Га? Войне конец. Гитлер капут. Можно теперь гулять, отдыхать. Надлуго до нас?

— Надолго? Неизвестно.

Он в самом деле ничего толком не знал. Часть, в которой он служил, была сильно потрепана в последних боях; поговаривали, что ее оставят в городе гарнизоном. Один взвод был при штабе дивизии, а два здесь — до особого распоряжения.

— Га! Нельзя говорить. Военска тайна? Понятное дело. На, закури…

Старик почти силком усадил лейтенанта рядом с собой на отвалившееся от забора бревно. Вытянув ногу, достал из кармана обтертый кисет. Мельком поглядывая в щель на толпившихся у телеги с бидонами солдат и домохозяек, Виктор рассеянно отвечал. Услышав, что он волжанин, старик всплеснул руками.

— Волга, Волга… Га? Саратов… Я там был, знал русски язык.

И хлынул каскад полурусских фраз. Вскоре выяснялось, что дядя Карел — так потребовал называть себя старый чех — в гражданскую войну был на Волге, во время мятежа ушел «до красных», потом женился на русской и увез ее к себе на родину… Жену и сына год назад замучили в гестапо, за связь с партизанами. Осталась дочь.

Старик вытер глаза большим клетчатым платком, шумно высморкался:

— Вечером заходи до меня. Га? — сказал старик поднявшемуся Виктору. Тот согласился: вечером заодно и выяснит, как отыскать Ижину.

— Видишь дом, за оградой. Пята квартира! Салют!

У телеги с бидонами царило оживление. Потапович, ухмыляясь во весь рот, оттаскивал от повозки какую-то девушку в белом, пытавшуюся взять молоко без очереди. Девушка отбивалась. С прутиком в руке показался тонконогий, стройный Неженцев, прикрикнул на Потаповича, и тот под общий смех отступил в гущу солдат. Девушка, тряхнув копной золотистых волос, протянула возницам посуду — и Виктор замер: Ижина! Быстро пересек дорогу и, укрывшись в тени каштана, стал ждать.

Ее все не было. Может быть, еще там, с Неженцевым. Он почувствовал смутное беспокойство. Ну вот… Наконец-то! Ижина шла быстро, опустив стриженую голову и держа на весу термос. Светлое платье, туго стянутое в талии, открывало крепкие загорелые коленки. Она прошла мимо, что-то напевая, он догнал ее у самой калитки, дернул за повязанный на спине полотняный бант.

— Здравствуйте, не узнали? — И, улыбаясь, прикоснулся к ее загорелой руке. Она тотчас переложила в нее термос. Он засмеялся и тоже поддел пальцем за скобу. — Вот я и нашел вас.

— Да, нашел, — с легким акцентом, кокетливо повторила Ижина и ускорила шаг.

В саду оба очутились под зеленым сводом. Песчаная аллея была в золотых солнечных накрапах. Видимо, желая казаться спокойной, Ижина запрокинула голову. Лицо в легких тенях от опущенных ресниц казалось прозрачным.

— Я рад, что мы встретились, — повторил Виктор.

Трудно было узнать в этой девушке бойкую санитарку. Точно вместе с кожаной курткой ушла и вся ее смелость. Он испытывал к ней какое-то новое, ни разу не изведанное чувство покровительственной нежности. Как будто рядом с ним была не девушка, а малый ребенок, которого нужно за что-то пожалеть.

— Я… я тоже рада, — пробормотала Ижина, осторожно ступая по дорожке. — Мы все… вас ждали. В этом доме живут добри люди, рабочи и служащи… текстиль…

— Текстильщики?..

— Да, текстиль… щики.

Он не знал, о чем говорить. Вот уже и подъезд.

— Вы очень любите молоко?

— Не… не я. Муя тетка…

— Значит, нам придется пить не чай, а кофе? — перебил Виктор. — Помните, вы приглашали, я вечером приду. Ладно?

— Тетка боли, она вельми кашля, — краснея под его настойчивым взглядом, досказала Ижина. — Чего вы так глядите на меня?

— Красивая, вот и смотрю.

Девушка тихо ахнула, заспешила. Он удержал ее за руку, быстро спросил, чтобы замять неловкость:

— Что это за беседка, вон там, за кустами? Кажется, в ней рояль? Не ваш?

— Не, то хозяйки дома. Пане бежала за границе.

Из открытых дверей подъезда повеяло каменной прохладой.

— Знаете что, — торопливо сказал Виктор, — вечером я принесу вам сахару. У нас много. Для тетки, ладно? На каком вы этаже?

— На другим, — улыбнулась Ижина. И, тряхнув головой, исчезла в дверях.

Гулко простучали каблучки.

«Черт, совсем забыл спросить номер квартиры! Ничего, найду, все равно найду».

От легкого ветра, колыхавшего деревья, по аллее бродили солнечные блики, и казалось, будто земля плывет под ногами. Мир внезапно стал удивительно красочным, только сейчас Виктор заметил за деревьями пестрые клумбы, кусты белых роз, желтые купы акаций.

Солдаты отдыхали на траве; блестели штыки составленных в копенки ружей. Курилась походная кухня, разнося запах пшенного концентрата. Машины с зенитными установками стояли теперь фронтом вдоль шоссе. На пеньке возле техлетучки сидел Потапович и чистил зажатый в коленях автомат. Завидев лейтенанта, многозначительно кашлянул: