— Пока эти штучки-шмучки с разведкой, нас там перелупят, как мышей в западне… — Ветров фыркнул. — Дать бы сразу, в лоб.

— Кругом руины, магазинные люки. Всех в подвал, и пусть отсыпаются, в окопах — только часовые. Через полчаса я с людьми подойду. Все ясно?

Уже вползая на бруствер, Ветров матюкнулся, зарывшись в снег, пережидая ракету.

— Ну, пока… чтоб Лида была. Пока, кудрявенький. Даст бог встретимся.

«Это он мне», — подумал Елкин.

— Харчук! — позвал Кандиди. — Живо в блиндаж, Королева и Вылку сюда…

— Есть, живо, — сказал Харчук весело, — а то сидишь, сидишь, усе ноги змерзлы.

Они остались вдвоем, закурили. Кандиди чиркнул спичкой, упрятав ее в зарозовевшие ладони, и Елкин, прикуривая, почувствовал, что сигарета дрожит в руках.

— Да, — сказал Кандиди, — напористый мужик, прямо таран…

— В обход пойду я, — пыхнул дымком Елкин. — По-моему, достаточно двух отделений. Меньше шума. — Он говорил не спеша, намеренно медленно затягиваясь, в то же время чутко ловя каждое движение Кандиди. Решение было внезапным. И по тому, как стало легко и ясно, словно соскочила с него какая-то ноша, окончательно понял, что решение это единственно верное. Короткий бросок, подползти незаметно — на это его хватит. На войне люди верят командиру, а он должен поверить в себя. Рано или поздно через это нужно пройти. Так говорил Бещев.

— Все правильно. Прошу разрешить.

Кандиди неторопливо, о чем-то подумав, кивнул.

— Сартакова надо тебе придать в помощники. Мало ли что. Он надежный. Ну что ж… — Трубка вспыхнула под ладонью. — Пусть будет так.

Уже на подходе к блиндажу Елкин увидел все ту же фуру с задранными оглоблями. Женщина вдруг лихорадочно и как-то бессмысленно рылась в корзине. Сбоку в полосе света возникла девчоночья фигурка в шубке. Потом за спиной возникла другая, чья-то рука потянула шубку в темноту.

Он еще не успел сообразить, в чем дело, когда Кандиди крикнул: «Стой!», и одновременно Елкина обжег стыд и еще какое-то смешанное чувство любопытства, гадливости и щемящей тоски.

Перед ними переминался Рыба. Молодуха торопливо метнулась к женщине у корзины, и обе притихли.

— Сволочь! — тихо сказал Кандиди. — Скотинья твоя д-душа… под суд пойдешь, под трибунал!

Автомат Рыбы очутился в его руках, резкое движение — ремень на Рыбе треснул, а сам он, отлетев, распластался на снегу. Поднялся, тяжело дыша и сплевывая на снег.

— Значит, так, — выдохнул он, — значит, они нас могли — топтать и вешать, а я их пальцем не тронь? Они нас…

— А ты что, соревноваться решил, кто подлей? Мстить на бабах, да? Мародерничать?

И снова Рыба вдруг как бы поскользнулся и исчез в темноте, у блиндажа. Кандиди подошел к женщинам, торопливо запихал барахло, захлопнул крышку:

— Ходите отсюда, быстро, шнель, нах хауз, где он у вас? Что вы тут стали — поперек войны? Давай! От господи, Харчук, проводи их в любой дом, пусть там переждут эту карусель.

— Задача ясна?

Елкин поднял глаза. Четверо отобранных — Вылка, Королев, Нуриддин и солдат Горошкин, шофер капитана Бещева, обосновавшийся вновь во взводе, — смотрели на него молча, испытующе. На пустой канистре в углу сидел Вадим. В сутолоке Семен не разглядел его.

— От вас зависит успех операции, жизнь товарищей. Королев — старший.

— Будет сделано, — сказал Королев. — Живыми или мертвыми.

— Лучше живыми, — сказал Султанов, глядя на Нуриддина.

— Э, — отозвался Нури, блестя огромными глазами. — Первый раз слишу от ученого умную речь. В тридцать пять лет — не так уж удивително.

Нури с Султановым коротко обнялись. Четверо стали собираться, Королев вскинул за спину вещмешок с толом, пробуя ремни.

— А добровольцу можно? — отозвался из угла Рыба, не поднимая головы. — Пять — хорошее числи… Я искуплю…

— Перед законом искупишь, — оборвал Кандиди. — Отделениям Нуриддина и Султанова остаться. Часовым сменяться каждые двадцать минут. Два часа отдыха. Остальные в роту.

Люди поднялись, бряцая оружием. Часть — к сержанту к дверям, другая — в смежный отсек.

— Тут вот… еще товарищ с вами просится, — негромко сказал Кандиди.

Сквозь мелькание шинелей Семен увидел дрогнувшие Вадькины ресницы. Щетка усов на белом, как бумага, лице казалась приклеенной.

Семен опустил глаза. Он вдруг почувствовал страшную, томительную тяжесть, точно на каждый погон взвалили по пуду. Время будто остановилось.

«Чего я тяну? Ведь все очень просто. Все зависит от словечка. Одного только слова «да» — и Вадька спасен». Его даже зазнобило при мысли, что он еще может колебаться. «Да» — и Вадька спасен. Искупить вину, даже если в конце — смерть. А какая его вина? В чем? Что он делал там, у немцев? И почему он здесь и только сейчас решился? А что, если…» Мысль эта промелькнула мгновенно, как вспышка, и, перегорев, осела в душе все той же смутной тревогой. Он не искал ей названия, не хотел искать, просто в темной, как ночь, внезапно обволокшей сердце задуми, возникли ползущие тени — в двух шагах от врага. Люди, чья жизнь зависела от каждого его шага. Он не имел права ошибиться. Не мог. Он надеялся на них: на Нуриддина, Сартакова, даже на Харчука… А что у Вадьки на уме?.. Семен вздрогнул, точно вдруг поскользнулся на краю пропасти, лишь сейчас заметив осыпавшуюся сзади кромку. Она еще не кончилась, эта кромочка, она еще тянулась, пропадая во мгле, у бугров чужой траншеи, таившей неведомую опасность.

— Я все понимаю, Сеня, — вдруг сказал Вадим, вставая. — Все, я все… — Он сделал судорожное движение, словно ему не хватило воздуха.

Зеленая конфедератка мелькнула у выхода, смешавшись с серыми шапками. Последнее, что Семен видел, — суженные Вадькины глаза, сверкнувшие пронзительной укоризной.

— Кто он такой? — спросил Кандиди, поднимаясь. Голос его гулко прозвучал в опустевшем блиндаже.

— Человек, кто… — Семен разжал кулаки и тупо посмотрел на ладони в синих метинах ногтей.

— Товарищ старший сержант, — донесся из угла тусклый голос Рыбы. — Разрешите тут подневалить, до прихода разведки? Все людям больше отдыха, а от меня — толку.

— Ладно. Ты, Лидок, можешь тоже пока остаться. Все в тепле. Работенка у тебя впереди…

Уже в дверях сержант замешкался, что-то дрогнуло в смуглом его лице. Елкина точно толкнули в спину. Но он устоял.

— Желаю удачи, товарищ лейтенант. Сартакова пришлю.

— До свидания…

…Храп стоял в полутемном отсеке, завешанном брезентом. Солдаты спали вповалку на матрацах. Спали как ни в чем не бывало. У Елкина отлегло от сердца.

«А я не смогу, — подумал он. — Наверняка не смогу».

Двенадцать человек на шести метрах — некуда было ногой ступить, а над ними, как в челноке над волной, белел у стенки топчан со свернувшейся калачиком Лидой. Она спала, откинув голову и зажав в коленях ладошки. Курносое лицо под сдвинутой на ухо шапкой, утратив привычную сдержанность, было ясным, спокойным. Она не шевельнулась, когда он прилег рядом. Подумалось: не будь войны — не знал бы, что она существует. Сколько их на земле, разных? А тут столкнулся и будешь, наверное, помнить о ней долго и беспечально. А ведь это только случай. Что же тогда чувство, любовь? Верно, совсем другое. Когда стынешь по ночам у калитки, глядя в заветное окошко, за которым нет-нет и мелькнет знакомый силуэт. И не спишь, мучишься, умираешь и вновь воскресаешь от мимолетного взгляда, улыбки. Уж она-то и не подозревает о существовании подобных сложностей. Наверно, нет. Да, нет. Чепуха… И что это лезет в голову? Удивительно, и человек еще может думать обо всем этом, когда ему, может быть, осталось жить до утра.

И вдруг он увидел перед собой ее глаза — зеленовато-серые, очень прозрачные. В них таилось удивление, почти испуг.

— Ох, — поежилась Лидочка. — А я дреманула. Что ты там бубнил, так и не расслышала, как в омут…

Приподнялась на локте. Не спеша натянула на плечо сползавшую шинель. Он тоже поднялся.