Лежавший на траве у машины Потапович оперся на локоть, выставив бронзово лоснящееся плечо.

— Именины у вашей крали, товарищ лейтенант. Майор только-только был, отдал я ему нашу флягу со спиртом. Зря. Думал, вы тоже там.

Не ответив ординарцу, Виктор направился к летучке. Оттуда, осторожно нащупывая палкой ступеньки, спускался майор. Досиня выбритый, пахнущий одеколоном. Виктор поддержал майора, помог сойти.

— А, это ты? Спасибо.

— На именины? От меня там поздравление передайте, — хрипло сказал Виктор.

— Да. Понимаешь, славные люди. Долг вежливости… — Майор замялся, переминаясь возле своей клюшки. Брючный карман его топырился от фляги. — А ты, значит, не идешь? И правильно. Кому-то из офицеров надо остаться, — возможно, из штаба…

— Не беспокойтесь, не пойду! А захочу — и пойду, — упрямо всматривался в гладкое лицо майора с остатками щетины на скулах. — Стало быть, мне нельзя? Грубиян? Или что-нибудь похуже она обо мне сказала, а? Ведь сказала. То-то вы меня брать не осмеливаетесь. Не приглашали. Плох.

— Почему же плох, — хмыкнул майор. — Напротив. Это как раз меня и тревожит. У тебя что же это, серьезно? А, ну да. Конечно. Загорелось. Прямо огонь бенгальский. Кажется, у вас чуть до драки не дошло? — Майор покачал головой. — А девушка эта, по-моему, интересовалась тобой. Если я чего-нибудь не напутал.

Виктор постоял, глядя вслед удаляющемуся майору, выкурил одну за другой две сигареты.

По аллее бродили сумерки, в просветах ветвей синело закатное небо. Остановился. За дощатым самодельным столом, уставленным тарелками с хлебом, огурцами, сидели Ижина, Неженцев, спиной к выходу — майор. Дядя Карел, растрепанный, красный, что-то втолковывал Неженцеву, размахивая пустой рюмкой. Увидев Виктора, весь просиял:

— Га! Пропащий. А ну, седай, а ну, як то… штрафну, налить ему штрафну.

Очутившись возле стола, Виктор какой-то, миг колебался, еще не веря себе, поймал приветливый взгляд продолговатых мерцающе-синих глаз, сел рядом с капитаном и залпом опрокинул подсунутую кем-то пузатую чашку со спиртом. Внутри обожгло. Он стал закусывать, не решаясь взглянуть на Ижину.

— А я так скажу: пришла свобода — человек сам себе господаж! — гудел дядя Карел, тыча в Неженцева плескавшейся рюмкой.

Тот, снисходительно улыбаясь, разводил руками, назидательно говорил о каких-то законах и субстанциях. Нос у дяди Карела багровел. Неожиданно сбоку, у плеча, просунулось лицо Потаповича. Он что-то зашептал майору, и тот поспешно вылез из-за стола, исчез вслед за солдатом.

— Но… но позвольте, — сердился Неженцев, утирая платочком обрызганную спиртом щеку. — Свобода — категория относительная. Человек подчиняется законам общества.

— Я без тебя знаю! Гишь ты, млеко под носом, а старика учить?

Ижина умоляюще сложила руки, переводя взгляд с отца на Виктора.

— Попусту вы спорите, дядя Карел, — неожиданно для себя сказал Виктор, легко выдерживая упорный взгляд старого чеха. — Он философствует, а вы говорите то же самое простыми словами. А путь у нас, дядя Карел, один. Жить так, чтобы война не повторилась.

— То правда, правда. — Дядя Карел грузно привалился к столу, заморгал тяжелыми с нависшей складкой веками. — Били, насилували… Склад немецки, трофейны… Там и златы часы, и картины, и костюмы детски… детей наших. Обрали народ догола, на посмешку! — ударил себя кулаком в грудь, мотнул кудлатой головой, тоскливо заглядывая в лицо Виктору. — Или мы люди, или невольники. Трети дороги нету.

— Ну, вот, и хватит спорить.

— За дружбу, — хрипло сказал дядя Карел. — Надо больше дружбы, взаемности. И так люди перестрадали, ох как перестрадали! Семья наша — где? А? — Голос у старика дрогнул. Он всхлипнул, подперев кулаком щеку. — Где жена, сын… Ижинке осмнадцать року. Учиться надо, а одеть нечего. Едне платешко.

Только сейчас Виктор заметил — платье на Ижине старенькое, местами посеклось. Он и мысли не допускал, что ей может быть плохо. Девушка вдруг напустилась на отца. Гневно блестя глазами, затараторила по-чешски. Тот виновато растопырил пальцы.

— Так за дружбу? — улучив момент, сказал Виктор и робко покосился на Ижину.

— Да, — робко сказала Ижина. Рюмка ее приблизилась к чашке Виктора.

Он засуетился, зачем-то встал, запинаясь произнес:

— Поздравляю вас. Желаю счастья… — Горло сжалось, и он спросил без всякого перехода: — А где этот склад с трофеями?

План мгновенно созрел в его голове: ему захотелось сейчас же сделать Ижине подарок.

— Га? Склад? — очнулся дядя Карел. — За мостом, в Раде окрестовой, пропади он совсем.

— Я сейчас. Я скоро, — пробормотал Виктор. Выбрался из-за стола и со всех ног помчался к воротам.

Майора в летучке не оказалось. Сидевший на приступке Потапович сообщил: командира увезла штабная машина.

— Наверно, уйдут они от нас.

— Если явится, скажи, я взял «оппель». Буду через час или раньше.

— Командир сказал: никому не отлучаться.

Забравшись в машину, Виктор привычно нажал на стартер. Легкая дрожь мотора отдалась во всем его существе нетерпеливым, томительным ощущением.

Выехав на дорогу, машина помчалась к городку, набирая скорость. Вечерело. Сквозь зубчатую кромку лесистых гор пробрызгивал червонный закат. Пламенели окна коттеджей, сонные, разлапистые каштаны пестрили асфальт длинными тенями… Внезапно со стороны Карпат донесся прерывистый гул, похожий на раскат грома, потом еще и еще — глуше.

В руках запрыгала баранка. Мощенная булыжником центральная улица встретила Виктора пестротой витрин, флагов, шумящей праздничной толпой и неожиданным лязгом и ревом моторов. По городу проходила какая-то воинская часть, начисто запрудившая дорогу.

Навстречу, высекая из мостовой искры, двигались танки, самоходки, облепленные смеющимися, радостно горланящими автоматчиками, шли обсыпанные цветами тягачи, орудия. Пришлось съехать на обочину к тротуару и ждать. Виктор нервничал: потоку машин не было конца. С трудом развернувшись, он попытался выбраться на магистраль окольными путями, но и боковые улочки были забиты.

На людном перекрестке «оппель» был прижат грузовиком к ограде сквера. Виктор крикнул шоферу: «Подай назад!» Из переполненного кузова, где разухабисто играл баян, высунулись офицеры, молодые ребята в полинявших от солнца пыльных гимнастерках.

— Эй, земляк, куда торопишься?

— Слышь, кто прямо ездит, дома не ночует.

— Ему видней, где ночевать. Верно, лейтенант?

Грохнул смех.

У Виктора спросили закурить. Из короткого разговора с офицерами Виктор узнал, что соседняя резервная дивизия брошена в горы на помощь главным силам: отрезать путь немецкой группировке, пытавшейся уйти на запад.

— От нас не уйдет!

— Наша тринадцатая, непромокаемая, непродуваемая, не раз битая, на немца сердитая, — шутили ребята.

Наконец выбрался на главную магистраль. Вот и знакомый мост, под ним пенящийся поток. Дорога пошла вдоль берега, плавно огибая подножие горы. Невдалеке зажелтело прилепившееся к скале здание Окрестовой рады. Виктор выжал последнюю скорость и вдруг весь похолодел. В нескольких метрах из-за поворота показался небольшой отряд партизан, двигавшийся ускоренным шагом. Блеснули штыки, перекрестья патронных лент. Разминуться было нельзя. Слева, под обрывом, клокотала река. Виктор крутнул инстинктивно вправо, сбросил газ и, едва успев тормознуть, ткнулся в телеграфный столб. Лбом ударился о баранку. В глазах зарябило. Несколько человек бежали к нему на помощь. Но Виктор уже оправился, выпрыгнул из кабины и, потирая вспухший лоб, крикнул:

— Ничего не случилось. Ерунда! Привет!

Партизаны помахали ему и, придерживая ружья, кинулись догонять отряд. Бегло осмотрев машину, Виктор успокоился. Немного погнут бампер, помято крыло. От выпитого вина или от удара слегка кружилась голова. На починку ушло не более получаса. Развернув машину, он подрулил к самой скале. Запер дверцу и бегом направился к зданию рады.