— Кексы, — сказала она. — Ты принес мне кексы.

Я опустился на место напротив нее, как делал это каждый день на этой неделе, хотя сегодня я не мог остаться. Несмотря на это, я не мог пережить день без дозы Марго. Возможно, она все еще была немного вспыльчивой рядом со мной, но цеплялся за то, чтобы видеть ее. Я официально пристрастился к тому, чтобы заставлять ее улыбаться, и трепетному чувству, которое я ощущал, когда мне это удавалось.

Теперь я достаточно хорошо знал, что со временем она потеплеет. Каждое наше занятие начиналось именно так — с ее настороженности и сдержанности, будто она только что закончила убеждать себя, что мне нельзя доверять. Но к концу она всегда оттаивала. Иногда это происходило в процессе работы, она была полностью поглощена моим обучением, ее глаза сияли энтузиазмом, когда она подводила итог главы, а ее лицо сияло от удовольствия, когда я правильно отвечал на ключевые вопросы.

Это было восхитительно.

И потом были моменты, когда только наши разговоры снимали напряжение. Я замечал, когда она ослабляла бдительность и говорила со мной так, будто я был ее другом — не квотербеком, не другом Джоэла и не ее соседом, с которым ей необходимо быть вежливой. Она шутила и заставляла меня смеяться, когда рассказывала мне забавные истории о своих друзьях, родителях или… о чем угодно. Действительно, о чем угодно. У нее была способность делать самые обыденные истории веселыми и интересными, и, что самое приятное, она говорила искренне.

После нескольких разговоров я понял, что больше всего в этой девушке мне нравилось то, что она была искренней. Она говорила беззастенчиво и, казалось, не заботилась о том, что подумают другие.

Она была глотком свежего воздуха в моем мире, который за последние несколько лет каким-то образом стал затхлым. Может быть, потому что она перестала быть частью этого, я не знаю. Все, что я знал, это то, что ее радость при виде кексов делала меня счастливее, чем я испытывал долгое время. Это заставило меня почувствовать, что я сделал свой день более значимым, как бы нелепо это ни звучало.

Так или иначе, я собирался сказать ей, что должен вернуться, но потом она нахмурилась, глядя на коробку, и отодвинула ее в сторону.

— Что случилось? — Спросил я. — Тебе больше не нравятся кексы? Потому что я отлично помню одну двенадцатилетку, у которой случился приступ гнева, когда ее мама не принесла на вечеринку по случаю ее дня рождения правильные кексы.

Она моргнула, глядя на меня, ее губы дернулись, когда она пыталась не улыбаться. Я знал, что она тоже помнит ту вечеринку. Как я узнал? Просто знал. Кто забудет вечеринку в честь дня рождения в стиле единорогов?

— Во-первых, мне было десять, а не двенадцать, — сказала Марго. — И я определенно просила фиолетовую глазурь.

Я успел поймать ее взгляд, пока она не вздрогнула.

— Да, хорошо. Оглядываясь назад, возможно, это был не лучший мой момент.

Я многозначительно посмотрел на кексы.

— Отсутствие фиолетовой глазури оттолкнуло тебя? Должен ли я вернуться и взять другой?

Она ухмыльнулась так внезапно, что у меня перехватило дыхание. Как никто не замечал, что она чертовски красива, было выше моего понимания.

— Нет, — сказала она, смеясь. — Это идеально. Мои вкусы перешли от фиолетовой глазури к шоколаду.

— О, — сказал я с притворной серьезностью. — Вижу, сейчас у тебя в довольно изысканный вкус.

От ее смеха мне захотелось сделать что-нибудь глупое, например, вскинуть кулак в воздух. Вместо этого я засунул руки в карманы толстовки.

— Так что я, э-э… мне, наверное, нужно пойти в раздевалку.

Она кивнула.

— Удачи сегодня.

Я открыл рот и сразу закрыл его, по глупости не зная, что сказать. Почему-то я не мог заставить себя просто уйти.

— Я хочу, чтобы ты пришла.

Она резко вскинула голову.

— Я буду там, просто буду сидеть, когда оркестр выйдет на поле, — сказала Марго.

Я знал это. Я наблюдал за ней во время игры на прошлой неделе. Она пришла в своей оркестровой форме и сидела там, как солдат, пока отбывала свой условный приговор, что, судя по всему, в мире оркестра означало отсиживаться во время выступления.

— Все же, это отстойно.

Красноречивый — это про меня. Но я надеялся, она поняла, что я имею в виду. Отстойно, что она расплачивалась за чью-то идиотскую шутку. Отстойно, что она не могла делать то, что у нее получалось лучше всего на поле.

Она поджала губы и сделала смешное лицо, и я знал, что ей так же неловко из-за того, к чему все идет. С самого первого дня репетиторства в начале этой недели мы успешно избегали разговоров о Джоэле, фотографии и последующей за этим войне хэштегов.

Я начал отступать.

— Я рад, что ты будешь на игре, даже если тебе не удастся выступить.

Она пожала плечами.

— Каким лидером я буду, если не появлюсь перед своими товарищами по оркестру?

Этот жест и беззаботность в ее словах по-настоящему поразили меня. Как будто это пустяки, будь то унизительное сидение в стороне или нет, фальшивое наказание или нет — она будет там.

У меня в груди что-то сжалось, и я сосредоточился на этих дурацких кексах, чтобы больше не встречаться с ней взглядом.

— Ты серьезно не собираешься это есть? Только не говори мне, что ты на диете, — поддразнил я.

Она закатила глаза.

— Нет, но мне, вероятно, стоило бы.

— Ты не серьезно, — сказал я.

К моему удивлению, она начала краснеть. Не знаю, видел ли я когда-нибудь, как краснеет Марго, но когда она опустила голову и издала короткий безрадостный смешок, я понял, почему.

— О, да ладно, — сказала она. — Я думаю, ты и вся школа знаете, сколько веса мне нужно сбросить.

Ее фраза звучала незаконченной, и я практически слышал, как она добавляет «благодаря твоим друзьям».

Я боролся с тем, что мне говорить. Я имею в виду, как сказать девушке, что она горячо выглядит в бикини, и при этом не звучать как извращенец? Я прочистил горло. Я не знал, как сказать ей, что она самая красивая девушка в нашей школе — по крайней мере, в моих глазах, — но я также не хотел, чтобы она чувствовала себя плохо.

— Я не думаю, что тебе есть из-за чего беспокоиться.

Ее румянец стал ярче.

— Да, что ж. Тебе легко говорить.

Вообще-то, нет. Это было нелегко говорить, и я до сих пор не сказал правильных вещей. Я глубоко вздохнул и был готов попробовать еще раз, но она опередила меня, бормоча что-то себе под нос.

— Это не ты облажался на глазах у всего мира.

Я моргнул.

— Облажался?

Она склонила голову набок и поджала губы, словно призывая меня отрицать это. Я был почти уверен, что мое лицо выражало полное и крайнее замешательство.

— Облажалась, — повторила она, глядя на свое тело. — Знаешь, из-за своего большого живота.

Я изо всех сил старался не улыбаться и точно знал — смеяться нельзя.

— Поверь мне, Марго. Никто этого не заметил.

Ее щеки были краснее, чем я когда-либо видел, и я разрывался между защитным, собственническим инстинктом пойти и промыть мозги любому парню, который посмел увидеть ее в бикини, когда у них не было на то права, и совершенно другим желанием… которое заставляло меня хотеть поднять ее с этого места и заключить в свои объятья. Я глубоко вздохнул, когда понял, что хочу поцеловать ее. Жестко. Страстно. Мне хотелось поцеловать её так сильно, чтоб её взгляд затуманился, и она забыла о недостатках и розыгрышах.

Я тяжело сглотнул и увидел, как она с интересом наблюдает за мной.

— Не переживай, — наконец сказала она, вздохнув. — Тебе не обязательно стоять здесь и заставлять меня чувствовать себя лучше. — Она покачала головой. — Серьезно, Джейсон, иногда ты слишком милый даже для себя.

Я обнаружил, что ненавижу слово «милый», потому что оно звучало невероятно тупо. Так жалко и льстиво и… я не хотел, чтобы она видела меня таким.

— Я не такой уж милый.

Уголок ее рта немного дернулся.

— О, нет?

— Нет.