–Я тоже сомневаюсь, что он мог. Он был не такой человек, не склонный к этому, я хочу сказать.

Оля вздохнула с облегчением: не ей одной так кажется. И хотя это не вернет Егора, было приятно сознавать, что она не сходит с ума. Он тоже так думает!

–Но кому это понадобилось? Зачем убивать его? Вот чего я не могу понять…

Паша задумался:

–Думаю, нужно искать того, кому его смерть была выгодна. Но кому?

Оля приподнялась и уставилась на мужчину. Его глаза блестели в темноте, и, хотя лица не было видно, Оля могла понять застывшее на нем выражение. Паша помотал головой, словно отметая догадку как надоедливую муху.

«Да нет, – преувеличенно сомневаясь, протянул он. – Она такого не сделала бы!»

–Да, это ерунда, ты прав, – Оля отвернулась к стене и замолкла. Он некоторое время сидел, ероша волосы, а потом откинулся на спину и закрыл глаза. Часы отбивали секунду за секундой.

*** *** ***

Тоня положила телефон после разговора с мужем и закрыла глаза. Ее внутреннему взору предстала развязная картина грязных утех, в которых участвует ее муж и несколько женщин. Конечно, теперь, когда она беременна, он стал сдержать свои желания с ней, боясь навредить ребенку. Тоню сжигала ревность. Ей хотелось броситься домой, застукать его, увидеть собственными глазами всё, что он скрывал! Иногда ей хотелось закатить грандиозный скандал, чтоб он просил прощения и валялся в ногах, умоляя. Тоня знала, что так поступала его бывшая жена, и думала, что это поможет оживить их отношения.

Мама уже спала, когда Тоня помыла посуду и прильнула к экрану телевизора. Первая часть фильма закончилась и ей пришлось смотреть новостную программу. Седой, но молодящийся старикашка утверждал, что цены на жилье будут падать. Эта новость взбудоражила Тоню: она планировала вскоре продать квартиру на набережной и купить большую в другом районе города. Набережная ей не нравилась – депрессивно, серо, река завывает, люди снуют постоянно. Она раз за разом прокручивал эту новость, и в эту ночь ей приснилось небо, крыша и шестнадцать этажей обратным отсчетом.

Проснувшись ни свет, ни заря, дрожа от неприятного сна и мучаясь предчувствием чего-то плохого, неизбежного, Антонина направилась домой, проверить самочувствие мужа. Вынырнув из-за угла, она остановилась: ее муж стол на крыльце и беседовал с девушкой! Тоня прижалась к серой плите и пробралась под балкон первого этажа.

*** *** ***

Оля стояла на крыльце. Паша держал ее вещи в руках и думал о том, как она сейчас потащит это всё до вокзала. Она еле застегнула куртку и замок вот-вот разойдется на животике. Она смотрит на солнце и улыбается, такая милая, курносая.

–Во сколько у тебя электричка? – спросил он, поставив пакеты к ногам.

–А половину двенадцатого.

–Еще долго… – внезапно он подхватил вещи и махнул головой в сторону машины, – прыгай, я тебя отвезу!

Оленька потеряла дар речи – открывала рот, а слова не находились. Она беспомощно окинула взглядом двор. Тоня скрылась под балконом и прислушалась, взбешенная появлением Оли у нее дома.

«Вот дрянь мелкая! – она презрительно скривила рот, глядя на невесту брата, – Решила через Пашу зайти! Хрен тебе, а не квартира!»

–Я отвезу тебя в посёлок, – медленно и терпеливо повторил Паша, загружая пакеты в багажник автомобиля. – Ни к чему тебе столько ждать электрички.

Оля минуту колебалась, но быстро сдалась, и села на переднее сиденье. Автомобиль тронулся, и вскоре пропал между соседними домами.

Тоня вылезла из своего укрытия, громко чертыхаясь и потирая руки.

Поселок стоял на краю бескрайнего леса, где вековые сосны соседствовали с тонкими березами и осиновой порослью. Покосившиеся бревенчатые домики жались друг к другу, обиженно глядя на широкие новые улицы, обрастающие добротными подворьями. Оленька давно здесь не была, но память, сросшаяся навечно с каждой клеточкой ее мозга, легко указала верную дорогу. Автомобиль подкатил к заваленному забору и остановился.

Паша, поражённый убогим видом, несмело вышел из машины.

–Вот эти два окна наши, – указала Оленька на облупленные деревянные рамы. – Одно в кухне и одно в комнате. Ну, точнее, это не полноценная кухня: мы сделали перегородку и получилось подобие двух комнат. Вот там, с кирпичной кладкой – наша труба.

Паша нашел глазами почерневшую трубу с полуразвалившимися кирпичами в основании:

–Мда, не богато, Оль.

–А что же ты хотел?, – рассмеялась она в ответ, – Бабуля меня тянула как могла. Мы не шиковали никогда. Пойдем внутрь?

Они ступили в полумрак летней веранды, которую кто-то успел захломить так, что остался лишь узенький проход, куда с трудом мог протиснуться крепкий высокий мужчина. Оля дернула дверь, та со скрипом поддалась и в лицо девушке рванулся горячий застоявшийся воздух. В небольшой прихожей было накурено. Не веря своим глазам, Оля прошла дальше.

Посреди комнаты стоял большой грубо сколоченный стол. На нем стояли бутылки, беспорядочно высились рваные упаковки от еды. Тонкой струйкой на пол стекало что-то тягучее и липкое. У стола, развалившись на потертом диване, лежали в пьяном угаре двое мужчин потасканного вида. Ещё один спал прямо на полу под окном.

–Кто это? – Паша был изумлен: они ехали в пустой дом, а попали на застолье!

–Я не знаю, – трясущимися голосом ответила Оленька и закрыла лицо ладонями, – О, боже, что теперь делать?

Паша обнял девушку за плечи и прижал к себе. Он почувствовал, как круглый животик уткнулся в него.

–Мы пойдем в полицию, и они выгонят этих гадов. Не расстраивайся, Оля, мы отобьем твой дом!

Отделение полиции располагалось на первом этаже дома культуры. Здание советской застройки, широкое крыльцо с колоннами и бетонными лавочками-блоками стояло в самом центре посёлка. Перед ним лежали руины того, что должно было быть фонтаном. Метрах в тридцати левее высился памятник Великой Победе: прямой как шпала высеченный из камня солдат в бушлате и с мужем на плече. Плиты со списками погибших земляков истрескались, буквы перекрывались тонкой паутиной разрухи. Факел вечного огня был завален мусором и пустыми бутылками из-под спиртного. Оленька с содраганием сеодца смотрела на запустение родных мест. Ей становилось горько и обидно: на той плите высечено имя ее прадедушки, отца бабушки. Хорошо, что она не дожила до этого момента…

Деревянные ступеньки скрипели под ногами, из двери вырвался белесый горячий пар: с левой стороны чернел спуск в подвал, укутанный клубами пара. Паша шел впереди, Оля, прикрывая руками живот, семенила позади.

Кабинет участкового был прокурен настолько, что даже открытое окно не спасало. Высокий, худой, всклокоченный мужчина лет 45 вальяжно курил, развалившись на кресле. Увидев посетителей, он отбросил несколько листов, посыпанных пеплом, на стол и поднялся.

–Участковый Федорец, Анатолий Константинович, к вашим услугам. С чем пожаловали.

Оленька слезящимися от дыма глазами обежала кабинет и прикрыла нос и рот шарфом.

–Я Павел Петрович Никитин, а это – он вывел вперёд Олю, – Ольга Михайловна Чурова. Она проживала с бабушкой в вашем посёлке, потом бабушка умерла, а Оля уезжала учиться….

Участковый снисходительно скривился, глядя на живот девушки.

«Учиться… ну-ну…»– хмыкнул он себе под нос.

Паша сделал вид, что пропустил мимо ушей ухмылку участкового, и продолжал:

–А сегодня Оля вернулась домой, чтобы обустроиться снова и жить, но там живут сомнительного вида люди!

–Как так? – преувеличенно ахнул Федорец, закуривая новую сигарету. – Прям в вашем доме, Ольга Михайловна, живут другие?!

Оленька чувствовала, что участковый издевается над ней, и спряталась за спиной Паши.

–Вот меня вы чего хотите? Опоздали вы, раз другие живут! У нас бесхозного не бывает: либо разберут, либо займут! – участковый прошёлся по кабинету и швырнул в окно окурок. – Оленька, вам хоть 16 лет -то есть? Или этот дядька за совращение сесть должен? Откуда ты, такой заступник обездоленных, выискался? Натворил делов, а теперь девку кинуть здесь хочешь?