Бегство чувствительных дворян из деревни задолго до отмены крепостного строя обезглавило народ и разорило одинаково и барина, и мужика. Те же писательские вопли о "рабстве" народа русского приучили другую часть дворянства - с крутым характером - думать, что их крепостные действительно рабы, стало быть, к ним допустимы жестокие отношения, как к рабам. Преувеличенный либерализм, как все фальшивое, оказал плохую услугу народной жизни. Писатели не либеральные и, что замечательно, величайшие из наших писателей - Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Крылов, Достоевский, Лев Толстой, Гончаров - никогда не понимали крепостного состояния как рабства, хотя некоторые из них, например Грибоедов и Тургенев, и протестовали против жестоких его извращений. Извращения эти, нося явно преступный характер, далеко не были ни всеобщими, ни широко распространенными, но они поражали воображение и западали в память. Хотя на бумаге крепостные крестьяне и были ограждены в своих человеческих и отчасти гражданских правах, но крайне слабая наша государственность не умела осуществлять закон. В конце концов все увидели, что крепостные отношения коренным образом испорчены и что с освобождением дворян от государственной службы крепостное право потеряло даже юридическую свою основу. Испорченное и одряхлевшее, патриархальное право всем надоело и, полуброшенное давно, в 1861 году было брошено совсем.

Как я уже писал, ко временам Крымской войны огромное большинство крепостных "душ" были заложены у казны, то есть принадлежали в действительности уже государству. Являлась полная возможность, идя по стопам Павла I, Александра I и Николая I, отменить крепостное право без шума, рядом постепенных ограничений, как это было сделано в западных странах. Там крепостные отношения как-то растаяли, испарились в воздухе: там никому не приходит в голову вспоминать о них как о временах рабства и праздновать освободительные юбилеи. К сожалению, у нас история идет судорожными скачками: государственность наша то бесконечно отстает от новых условий, то катастрофически спешит к ним приспособиться, и в результате создаются события там, где достаточно было бы простого хода вещей. Революционное возбуждение после неслыханного до того времени военного погрома (в Крыму) наложило и на крестьянскую реформу оттенок революции. Всем хотелось, чтобы раскрепощение - вещь простая и издавна практикуемая - вышло "переворотом", "свержением ига", "освобождением", и ради этого был поднят совершенно напрасный и недостойный великого народа крик о "рабстве".

Что такое свобода? В день 50-летия освобождения России будто бы от рабства полезно народу русскому припомнить, в чем заключается смысл свободы и отчего слагаются отношения, близкие к рабству. Есть понятие о свободе, достойное великого народа и совершенно неприличное для него. Если свобода состоит в том, что я могу делать все, что хочу, то это толкование свободы глупое по неосуществимости его и низкое по нравственному характеру. Свобода в высоком смысле есть возможность делать не что человек хочет, а что он должен. У народа благородного, каким Божией милостью мы должны считать себя, мерилом свободы должна быть не своя воля, а воля Божья. Воля же Божья, то есть естественный закон жизни, открывается не желанием, мечтательным и преходящим, а совестью, чувством долга. И благородный человек, и благородный народ целью жизни ставят не столько осуществление случайных прав, сколько исполнение вечных обязанностей. Всякая вечная обязанность есть своего рода крепостное состояние, добровольно признаваемое. Пусть народ несет эти обязанности с непоколебимой верностью - и он будет чувствовать все счастье, какое может дать истинная свобода.

Сегодня, в день 50-летия своей воли, народ хорошо сделает, если припомнит, каким путем его предки делались крепостными. Свободные люди входили в долги свободными и не уплачивали этих долгов в срок. Чтобы расплатиться, должники работали на заимодавцев, но чтобы существовать, брали у них же еще в долг и т. д. В конце концов слагался неоплатный долг и вечная повинность одного свободного человека работать на другого. Крепостное право возникло из неточного исполнения принятых на себя обязанностей. Причиной тому были или недобросовестность должников, или их бессилие. Вот два состояния, которых народу нужно бояться как огня, если он дорожит свободой. Нельзя быть недобросовестным, и преступно быть бессильным. Законы общества продолжаются до сих пор, кабальный процесс идет и теперь в крестьянстве. Вместо двадцати миллионов крепостных, освобожденных от помещиков, имеются десятки миллионов слабосильных крестьян, заметавшихся в долгах у разных кулаков. Давно у них все пропито, заложено, распродано, и "свободный землепашец" пашет уже не свою землю, а землю "хозяина", то есть более состоятельного соседа, от которого получил в долг хлеб или деньги на внесение повинностей. Своя надельная земля на долгие годы перезаложена, и деньги давно растрачены. Что остается делать такому недобросовестному или слабосильному мужику? Ему приходится или быть вечным батраком в деревне, отрабатывая все растущие долги, или бежать с места родины, как бежали в древности от помещиков неплательщики.

Почему пришлось в XVI веке прикрепить крестьян? Потому что они вследствие непрерывного убегания от долгов и перебегания от одного кредитора к другому целыми массами начали приобретать характер беглых людей. Это были вечные беглецы. Оседлое состояние начинало сменяться каким-то кочевым, даже бродячим, что угрожало государственному племени анархией и полным упадком культуры. Правительство прикрепило крестьян к земле для того, чтобы спасти и их, и их заимодавцев от конечного разорения. Вместо того чтобы крестьянину всем помещикам должать и всех обманывать, вместо того чтобы бродяжить, не имея ни кола ни двора, увиливая от всех повинностей, сочтено было необходимым сосредоточить все обязательства крестьянина в одном лице и, дав оседлость при помещике, сделать бродягу платежеспособным.

Прошло пятьдесят лет после отмены крепостного права, и что же мы видим: десятки миллионов крестьян опять завязли в долгах. Опять они в постоянном бегстве из деревни, опять гуляют на отхожих промыслах, часто крайне шатких, и опять водворяется хуже, чем кочевой, а именно бродячий быт. Что заработает такой крестьянин, то обыкновенно и пропьет. Долги крестьянские погашаются плохо, чаще всего они растут, то есть петля обязательств затягивается на шее и заставляет такого крестьянина вступать вновь в полукрепостные отношения. Правительство, как кажется, еще не видит этого анархического процесса - вернее, последний так неприятен, что его не желают видеть, между тем он развертывается все шире. О возвращении к крепостному праву не может быть, конечно, и речи, но что же остается делать? Приходится принимать разные меры - или стесняющие свободу крестьян, или крайне разорительные для государства. Приходится, например, поддерживать устарелую паспортную систему, устарелую общину, круговую поруку и т. п. А если не поддерживать их, то приходится отказывать состоятельной части населения (заимодавцам) в защите их прав, то есть, не взыскивая долги, разорять наиболее экономически прочный класс. Приходится тратить огромные общегосударственные средства на хлебные, переселенческие, землеустроительные и разные другие субсидии, то есть заставлять производительный класс народа содержать непроизводительный.

Нельзя назвать такую систему экономических отношений образцовой. При развитии своем она неизбежно приведет к краху цивилизации, к общему запустению. Так как государство и трудовые классы вполне естественно обнаруживают сопротивление этой системе, то бытовая анархия угрожает войной и государству, и обществу. С необыкновенной быстротой и на Западе, и у нас распространяется вера в социализм, то есть такое состояние общества, при котором труд принудителен, но нет собственности, где "каждый работает по способности, а тратит по потребности". Нигде еще не испробованная, созданная мечтой, эта система в положительной части сильно напоминает крепостное право. Крепостные дворяне ведь тоже работали по способности, тратили по потребности. Их место, по-видимому, рассчитывают занять новые лентяи, обслуживать которых доведется трудовой и сильной части общества. Народу - если он не хочет крепостных отношений - придется отстаивать свою свободу от насилий снизу, пожалуй, более трагических, чем они были когда-то сверху.