Жизнь всегда подкидывает тебе удивительные, поэтические моменты. Но, как только моя задница коснулась стула и мне на колени положили гитару, я ворвался прямиком в бридж песни «Under Pressure», как делал всегда, выводя фальцетом: «Chippin’ around kick my brains around the floor! These are the days it never rains but it pours…», — и оглушающий рев толпы подтвердил, что эта музыка и этот текст, как ничто иное, подходят к этому незабываемому моменту. Такое нарочно не придумаешь. Это чистая радость. Это триумф. Это жизнь.

Мы продолжили песней «Learn to Fly», я опустил глаза на Юхана, который стоял передо мной на коленях, пытаясь изо всех сил удержать на месте мою ногу, пока я на адреналине размахивал гитарой во все стороны. Я заметил, что он уже не сидел неподвижно, а качал головой в такт музыке. «Круто, да?» — спросил я.

«ДЫАА!!!» — ответил он. Я и понятия не имел, что он еще и рок-музыкант, поэтому пребывание на сцене стадиона было для него чем-то особенным.

Через некоторое время скорая вернулась из больницы с шиной, оказавшейся гипсовым лангетом, который на меня натянули со скоростью экипажа механиков NASCAR на пит-стопе, и мы продолжили концерт. Мы играли песню за песней, и в какой-то момент я даже проковылял к центру стадиона, чтобы спеть «Му Hero» и «Times Like These». Любовь и поддержка публики, когда она яростно подпевала нашим песням, заставили меня прослезиться. К тому моменту, как прозвучали финальные ноты «Best of You», я знал, что мы только что пережили определяющий момент в карьере. Группа, которая родилась из разбитого сердца и трагедии нашего прошлого, стала воплощением любви и радости жизни и учила нас каждый день радоваться мелочам. А теперь она еще и стала воплощением исцеления и долголетия.

Сразу после концерта меня посадили в машину за сценой, и мы помчались в больницу в сопровождении полицейских машин с мигалками. Я заметил, что моя шестилетняя дочь Харпер, ставшая свидетельницей всех этих событий, тихонько заплакала. Сигнальные маячки освещали ее лицо, и я спросил: «Что не так, малышка?» Она молчала. «Тебе страшно?» — спросил я. Она медленно кивнула, и слеза скатилась по ее милому личику. Мое сердце обливалось кровью. Хотя мне и не было больно, я чувствовал ее боль. «Все в порядке! Мы едем в больницу, просто чтобы они сфотографировали мою ногу… Это даже круто!» — сказал я подчеркнуто радостным голосом. Харпер старалась храбриться и попыталась улыбнуться, но я видел, что ее маленькое невинное сердечко наполнено сочувствием и страхом, и старался делать все, что мог, чтобы ей стало легче. В конце концов, ты счастлив настолько, насколько счастлив твой самый несчастный ребенок. По приезде в больницу меня посадили в кресло-каталку, я взял Харпер на колени, и мы поехали на рентген. Я делал все, чтоб этот странный момент стал веселым.

Слава богу, она засмеялась.

Я неподвижно лежал на холодном столе для рентгена, пока врачи перемещали оборудование вокруг моей ноги, чтобы получить точный снимок. Все это было похоже на похищение инопланетянами: наполненная ярким светом комната, в которой я был один, и только окно отделяло меня от тур-менеджера и лаборанта. Тишина. Несколько раз что-то тихо прожужжало, и я увидел выражение лица Гаса за стеклом. Это не то, что я бы хотел увидеть. Он посмотрел мне в глаза и беззвучно произнес слово «операция». Блядь.

Боль наконец пришла, когда я вернулся в отель в Норвегии той ночью. И, лежа на диване с поднятой ногой в гипсе, я не мог не думать о тех летних днях моего озорного, гиперактивного и отчаянного детства, когда я бродил по улицам в поисках острых ощущений до протертых в кроссовках дыр, не обращая внимания на физическую боль. Только эмоциональная. И, читая сообщения, сыпавшиеся на мой телефон, я плакал от любви, которую дарили мне мои друзья, узнав, что случилось. Я знал, что должен делать.

ПОДНИМАЕШЬСЯ С ЗЕМЛИ. ИДЕШЬ ДОМОЙ. ШОУ ДОЛЖНО ПРОДОЛЖАТЬСЯ.

«Трейси, они приехали!»

Я стоял у подножия винтовой лестницы в шикарном холле усадьбы постройки рубежа веков, принадлежащей моей тете Шерри, и ждал свою суперклевую двоюродную сестру Трейси, чтобы наконец-то ее обнять. Хотя формально мы не родственники, я считал ее членом семьи.

Наши матери познакомились в старших классах в Бордмене, штат Огайо, и с тех пор были лучшими подругами. Они даже создали акапельную группу «Три красотки», с которой выступали в местных клубах вроде Kiwanis clubs или Women’s City Clubs и на школьных вечерах в начале 50-х (не говоря уже об утреннем кулинарном телешоу, в котором мама в качестве рекламы пила молоко, с трудом сдерживая рвотные позывы).

Вместе с их подружкой Джералин Майер трио, широко улыбаясь в одинаковых костюмчиках, слаженно пело песенки вроде «Tea for Two», «Bewitched» и «Alexander’s Ragtime Band». Они не хотели делать музыкальную карьеру и занимались этим лишь для души, весело проводя время с друзьями, разделявшими их любовь к музыке. После выпуска жизненные пути Шерри и моей мамы разошлись, но они поклялись встречаться каждое лето. И мы сдерживали это обещание, какое бы расстояние нас ни разделяло.

Преодолеть путь длиной 700 миль[17] из Спрингфилда, штат Вирджиния, в Эванстон — задача не из легких. Запихнув чемоданы, подушки, одеяло и холодильник со снэками в голубой «Форд Фиеста» 1981 года, мы с мамой и сестрой отправлялись в одиннадцатичасовую дорогу. Обычно по пути мы заезжали в Янгстаун, штат Огайо (неподалеку от городка Уоррен, где я родился), и останавливались там на пару дней у бабушки с дедушкой. Каждый год я с нетерпением ждал этой поездки: на север по шоссе Pennsylvania Turnpike, в живописные уголки Америки, проезжая по извилистой дороге через горы и длинные тоннели. Мы с мамой весело подпевали песням, звучащим по радио, останавливаясь на заправках, чтобы купить сувениры и съесть сэндвичи, взятые с собой. Это мое первое знакомство с эстетикой путешествий, и уже тогда меня восхищало то, как постепенно менялся пейзаж за окном по дороге к американскому Среднему Западу, пока мы теснились в крошечной машинке.

Я был в восторге: от нашего спокойного захолустья в Вирджинии — через горы Пенсильвании, мимо кукурузных полей Огайо — к огням мегаполиса Чикаго. Словно Изумрудный город из «Волшебника страны Оз», вид величественной башни Сирс-тауэр на горизонте восхищал меня, наполняя предвкушением приключений, которые приготовило для меня это лето. Я обожал Чикаго. Казалось, этот город, мультикультурный лабиринт вагонов метро и кирпичных зданий, открывает перед тобой все двери. Куда интереснее, чем спокойная жизнь моего родного захолустья в Вирджинии. У Трейси (самой рисковой из всех моих «кузенов» и «кузин») были еще три старших брата — Трип, Тодд, и Трой, и они всегда брали меня под свое крыло, открывая мне мир, который без них я никогда бы не узнал: от прогулок по городу до многочасовых игр на теплых пляжах озера Мичиган. Это был мой Диснейлэнд, моя Копакабана. А еще это стало моей первой пробой независимости. Со временем я стал сам ездить на метро, чтобы изучить самые отдаленные уголки города, и постепенно открывал в себе то, чего раньше никто и представить не мог. Эстетически и эмоционально я жил в классическом фильме 80-х о взрослении, снятом Джоном Хьюзом, совершенно не осознавая этого.

Я стоял и ждал, пока Трейси, как обычно в шортах и футболке-поло, спустится, как вдруг услышал странные звуки. Звон цепей, скрип кожи и стук ботинок, с каждым шагом грохочущих по полу, словно викинг, приближающийся к жертве. Может, это грабитель? Байкер? Дух Прошлого Рождества? Шаги приближались, и мое сердце выпрыгивало из груди. Они уже были на лестнице. Бум. Дзынь. Бум. Дзынь. Бум. Дзынь. И тут я увидел ее…

ТРЕЙСИ ТЕПЕРЬ БЫЛА ПАНК-РОКЕРОМ.

Блестящие «мартинсы», черные штаны с цепями, футболка Anti-Pasti и бритая голова — она была ужасающим, но в то же время восхитительным воплощением бунта. Прошлогодние шорты и поло были забыты. Трейси стала тем, что я раньше видел только в сериалах по телевизору. Но это был не мультяшный злодей с ирокезом, чинящий беспорядки с громкой музыкой на фоне, как в ситкомах. Нет. Это, блин, реально происходило. Охреневший, я смотрел на нее, будто она была с другой планеты, в радостном замешательстве изучая каждый шип, каждую булавку и каждый кожаный ремешок. Но шок и удивление прошли, как только она поприветствовала нас со своей обычной солнечной улыбкой. Это все еще была Трейси, просто выкрученная на максималку, словно постапокалиптический супергерой. Сказать, что я обрадовался, — самое большое преуменьшение в моей жизни. Я был просто вне себя. Во мне что-то проснулось — я просто пока не знал, что именно.