Но, как видно, Московский уголовный розыск в то время еще не овладел тонкостями работы «под прикрытием». А, может, такова уж была дьявольская, непостижимая удача Комарова. Он сам рассказал во время следствия: один раз, когда он вез к Москве-реке мешок с трупом, его остановил милиционер. И спросил Комарова «Что везешь?». А тот, недолго думая, предложил стражу порядка мешок прощупать. На что он при этом рассчитывал – постичь было невозможно. Но – милиционер обследовал мешок снаружи и беспрепятственно пропустил Комарова. И в этом подлинном факте, пожалуй, мистики содержалось куда больше, чем в духовских бутылках Валерьяна Ильича или в призрачном мячике Ганны.

И всё же, после долгих неуспешных поисков, удача улыбнулась муровцам. Или, может, она просто отвернулась от Василия Комарова. Один из «хомутов» – он так именовал своих жертв – оказался ловчее других. А, может быть, просто не успел опьянеть так сильно, как остальные, во время пирушки в доме Комарова – которую тот всегда устраивал, прежде чем приступать к делу. От удара по голове мужик уклонился, выскочил во двор и начал вопить благим матом – зовя на помощь. После чего душегуба и повязали – совместными усилиями его соседей и прибывших милиционеров.

– Я тоже помню комаровское дело, – сказал Смышляев. – О нем писал в свое время Миша Булгаков. То есть – Булгаков Михаил Афанасьевич. И он упоминал, кстати, что у Василия и Софьи Комаровых остались дети.

– А вас не смущает, Валентин Сергеевич, – спросил Скрябин, – что шаболовский душегуб оказался вдруг причастен к нашей истории?

– Имеете в виду тот факт, что покойный Хомяков хотел вызвать именно его дух? А потом выяснилось: призраку Ганны достаточно было услышать любимое присловье Комарова, чтобы прийти в смятение?

– И вы верите, что всё это просто так, случайно совпало?

– Не верю. Но возникает вопрос: что может связывать между собой призрачную Ганну и Василия Комарова? И, если уж вы с товарищем Кедровым не сумеете в этом разобраться, то я уж и не знаю, кто сумеет.

– Хорошо, – Скрябин без улыбки кивнул, – мы разберемся. Но у меня к вам будет одна просьба, Валентин Сергеевич. Нужно сделать так, чтобы ни Абашидзе, ни Великанов не покидали здание Комиссариата, пока мы наше разбирательство не закончим. И нужно установить негласное наблюдение за обоими – контролировать каждый их шаг. Причем так, чтобы ни тот, ни другой ничего не заподозрили.

– Об этом не беспокойтесь, – сказал Смышляев. – Ваша задача – как можно скорее положить конец бесчинствам призрака. Иначе пострадать могут уже не только те, кого заморозит Ганна. И я не хочу, чтобы кого-то расстреляли за вредительство, пока мы медлим.

В то самое время, когда руководитель проекта «Ярополк» Валентин Смышляев, бывший актер, режиссер и худрук Московского драматического театра, инструктировал Скрябина и Кедрова, возле запертого на лето парадного подъезда другого театра – Вахтанговского – остановился рослый привлекательный грузин. Граждане, а особенно – гражданки, проходившие по улице Вахтангова, почти все на него взглядывали. Но, сами того не осознавая, почти сразу же о нем и забывали, некоторые – не успев отойти от него и на десять шагов. Грузин улыбался: улыбка словно бы приклеилась к его пунцовым губам.

Минут пять он провел перед фасадом театра, изучая красочные афиши – с интересом, а не просто для отвода глаз. Они сообщали и о премьерах следующего сезона, среди которых были и «Ревизор», и «Соломенная шляпка», и о спектаклях, так сказать, заслуженных – вошедших в репертуар уже давно: о «Гамлете», о «Принцессе Турандот». А ещё – о пьесе Шиллера «Коварство и любовь».

«Жаль, что мы с Верой ни разу сюда не выбрались», – подумал Отар Абашидзе, а потом развернулся и двинулся в обход здания – в поисках черного хода.

Великанов Федор Васильевич стоял посреди обширного подвала, где находился морг судебно-медицинской экспертизы МУРа. И патологоанатом в белом халате – молодой, подтянутый – докладывал ему:

– Оба тела были заморожены практически мгновенно. И это ставит меня в тупик. Мне неизвестна технология, которая обеспечивала бы столь быстрое и полное замораживание живых тканей. Жидкий азот в расчет можно не принимать: он дает совершенно иной эффект. А здесь, как вы видите, – он откинул простынку, прикрывавшую один из оцинкованных столиков, – мы имеем полное сохранение эластичности мягких тканей после оттаивания.

И в доказательство он взял руку лежавшего на цинковом столе голого мужчины, несколько раз согнул и разогнул её в локте.

– А что насчет трупа собаки? – спросил Великанов.

– Такая же картина.

– Но вы же не ветеринар.

Патологоанатом оскорблено хмыкнул.

– Поверьте мне, – сказал он, – моей квалификации вполне достаточно, чтобы оценить посмертное состояние любого млекопитающего – хоть человека, хоть макаки, хоть слона.

– И все же, – Великанов извлек из нагрудного кармана рубашки сложенную вчетверо бумагу с печатью, – я уполномочен забрать из лаборатории МУРа тело собаки и перевезти его для исследования в Московский зооветеринарный институт.

Патологоанатом взял у него документ, прочел, поморщился, но – тут же и смирился.

– Немецкая овчарка – как вам её упаковать? – спросил он.

– Я захватил с собой брезентовый мешок, – сказал Великанов. – Но вы не одолжите мне какой-нибудь старый халат? А то как бы мне не испачкаться…

Забрать отсюда эту улику было необходимо. Ведь в проекте «Ярополк» еще накануне прошел слушок, что будто бы пассия самого Николая Скрябина взяла шефство над поразительной фантомной сущностью: призраком немецкой овчарки инженера Хомякова.

Самсон Давыденко вроде как видел раньше этого человека в здании НКВД. И вроде бы помнил, что тот – один из участников проекта «Ярополк». Но имя его и фамилию он теперь назвать не смог бы – знал только, что они какие-то грузинские. Что, впрочем, легко было бы понять при одном взгляде на того, кто припал сейчас к мутноватому стеклу двери служебного входа театра.

Первой мыслью Самсона было: товарищ Скрябин кого-то прислал за ним. Но это предположение он тут же и отмел. Николай Скрябин знал номер телефона, возле которого Самсон почти безотлучно дежурил. И наверняка он сперва позвонил бы, предупредил Давыденко о визитере.

Лампа на столике Валерьяна Ильича не горела. Так что человек, заглядывавший внутрь с улицы, мог увидеть в стекле только свое собственное отражение. И все же – визитер не уходил. Прижав ладони к обоим вискам – соорудив себе подобие лошадиных шор – он почти утыкался носом в пыльное дверное стекло.

Давыденко встал из-за стола и быстро, чтобы не дать себе времени передумать, пошел к двери. Причем человек на улице явно его заметил: быстро переменил позу. Однако не поспешил уйти. Он только сделал полшага назад и убрал от лица ладони.

Самсон распахнул дверь, и незваный гость (Отар Абашидзе – не вспомнил, а как-то внезапно понял Самсон) глянул на него прямо и цепко.

– Здравствуйте, Давыденко, – сказал он, – я так и думал, что найду вас именно здесь. В «Ярополке» чуть ли не все знали, что у вас был роман с той актриской – сожительницей Данилова.

Самсону и секунды не понадобилось, чтобы разглядеть: под расстегнутым летним пиджаком грузина темнеет наплечная кобура, и сейчас она пуста. А ствол «ТТ» нацелен ему, лейтенанту госбезопасности Давыденко, в солнечное сплетение.

21 июля 1939 года. Пятница

После совещания Скрябин отправил Ларису в Библиотеку Ленина на черной «эмке» НКВД. И вечером шофер на этой же машине должен был приехать в Ленинку повторно: отвезти девушку домой. Пусть даже она и считала, что Ганна не станет нападать на неё в присутствии фантомной собаки – Дика, который вел себя точь-в-точь как живой пес – даже хвостом то и дело начинал вилять. И Скрябин гадал: сколько времени пройдет, прежде чем немецкая овчарка осознает специфику своего нового состояния? Лара же обращалась с Диком так, словно тот и вправду был её живым питомцем: исподтишка поглаживала его – хотя рука её проходила сквозь его голову, что-то ласковое ему шептала. Разве что – угощать сахаром его не пыталась.