В 1923 году многие считали, что расстрел – слишком уж мягкое наказание для Василия Комарова и его жены. И что куда справедливее будет, к примеру, сварить обоих заживо в кипятке. А, коль скоро эти люди не сумели добраться до родителей Федора и Варвары, то запросто могли бы отыграться на них с братом. И неважно, что прошло уже шестнадцать лет с поимки душегуба. О таких, как он, долго не забывают. И проявляют огромную фантазию, изыскивая возможности для возмездия. Потому-то Варвара и заставила Федора минувшей зимой уничтожить архив их детского дома – где хранились сведения об их подлинной фамилии и родстве с Василием Комаровым. Ну, а что заодно со старыми бумагами сгорел и директор – так это и вовсе вышло очень удачно. Теперь-то уж точно во всей Москве не осталось никого, кто знал бы о них с братом полную правду.

Варвара верила: они с Федором просто обязаны исполнить то, чего не сделал их отец: сбежать с большими деньгами. И помочь им в этом, как ни странно, должен был проект «Ярополк», который Варвара Хомякова ненавидела всем сердцем. Ибо именно этот проект – со всей своей мистической чушью – так повлиял на мысли её брата, что избавиться от своих врагов нормальным, людским способом он уже просто не мог. Однако в данный момент все свои надежды они с Федором возлагали на одного из наиболее удачливых участников этого проекта – Николая Скрябина. Он, в дополнение ко всему прочему, являлся еще и сыном человека, который мог бы снабдить их документами на выезд из страны. И у Скрябина имелись чрезвычайно весомые основания им с братом помочь.

Но всё же Варвара и Федор даже мечтать не могли, что их дело начнет подвигаться так быстро. Потому-то Федор и отправился сейчас переговорить кое с кем – после того, как прямо посреди ночи в их квартире раздался телефонный звонок. Варвара тогда на мгновение вся заледенела от страха: решила, что этот проныра Скрябин каким-то образом прознал, где они находятся, и теперь звонит им, чтобы предложить сдаться. Однако на самом деле звонил Федору его злосчастный коллега: Отар Абашидзе. И он сообщил нечто такое, отчего помощь Скрябина оказалась им нужна вдвое меньше.

– То оборудование у меня, – заявил Абашидзе (Варвара сняла трубку на параллельном телефонном аппарате и слышала весь разговор). – Но я готов обсудить возможность обмена. Скажем, передача мне контроля над замораживающим призраком могла бы стать достойной платой за инструменты Данилова.

– Зачем тебе этот призрак? – Варвара уловила недоверие в голосе брата, что было и понятно: лишь дурак стал бы менять неисчерпаемое богатство на власть над каким-то бестелесным духом. – Да и есть ли у тебя это оборудование? Может, ты мне морочишь голову – по поручению Скрябина, к примеру.

– Скрябин о моем звонке ничего не знает, – сказал Абашидзе. – А что оборудование у меня, ты сам удостоверишься, когда приедешь ко мне домой – в компании с этой своей Ганной. Она заодно и твоим телохранителем побудет, ежели ты вдруг забоишься. – Грузин издал оскорбительный смешок. – Ну, а для чего мне нужен контроль над Ганной, ты и сам понял бы – если бы способен был кого-то любить. Все деньги мира не помогут мне вызволить Веру из тюрьмы НКВД. А при помощи твоего призрака у меня будет шанс это сделать. Уж в крайнем случае – я поторгуюсь с Валентином Сергеевичем: или он освободит Веру, или – в Москве наступит новый ледниковый период.

И Федор ушел – точнее, уехал на машине, которая принадлежа новопреставленному мужу Варвары. А когда в квартире снова задребезжал телефон, Варвара подумала: это брат звонит ей. Хочет поскорее сообщить хорошие новости: что обмен состоялся, и теперь им двоим денег хватит на то, чтобы всю жизнь прожить на каком-нибудь заграничном курорте. Но в трубке она услышала злой и скрипучий голос управдома Киселева.

– Ваш Скрябин пять минут назад ругался с дворником прямо под моим окном, – заявил управдом. – Допытывался у него, как он мог не увидеть человека, который опустил конверт в его почтовый ящик. Потом Скрябин вошел в подъезд. И я через глазок увидел, как он бросил в свой собственный ящик то ли открытку, то ли картинку какую-то расписную. Надеюсь, наш договор остается в силе? Мне деньги ох, как пригодятся – с должности меня вот-вот попросят, раз уж дом наш передают посольству.

– Договор в силе, – заверила его Варвара и повесила трубку.

Она почти пожалела о том, что этот Абашидзе выдвинул такое странное условие обмена. Ганна Василевская могла бы в два счета аннулировать все их с Иваном Кузьмичом договоренности. Но – Скрябин-то сдался: готов был предоставить им документы на выезд! И он еще не знал, что золотоносное оборудование они с братом смогут заполучить и без его помощи. Так что – он будет считать, что всё еще нужен им живым.

И Варвара рассмеялась – тоненьким довольным смешком; его могла бы издать пятилетняя девочка, какой она попала в детский дом.

– Вот уж кому повезет, – смеясь, произнесла она любимое присловье своего отца, – у того и петух снесет!

Федор постоянно повторял его, даже в присутствии призрачной Ганны, отчего ту каждый раз корежило: её фантомная фигура шла мелкой рябью. Брат объяснял это тем, что машинально произнес эту фразу, когда успешно заточил Ганну в бутылку – еще тогда, в Белоруссии.

И Варвара, продолжая усмехаться, пошла доставать из тайника своего мужа пакет, который они с Федором заранее заготовили для Скрябина.

Михаил Кедров попросил разрешения осмотреть место преступления, и Денис Бондарев без возражений провел его в квартиру Отара Абашидзе. Вот только муровец не предупредил, в каком состоянии находится мертвое тело, и Миша, войдя в прихожую, споткнулся на ровном полу и едва не упал.

– Прямо «Пестрая лента»… – прошептал он. – Этого тоже ужалила его собственная змеюка…

В дверях комнаты – вероятно, спальни Абашидзе, – стоял соляной столп, в который обратился Федор Великанов. Ну, то есть, не соляной – ледяной. Однако сути дела это совершенно не меняло. Великанов запрокинул голову – как если бы разглядывал нечто, находившееся на потолке. И вскинул правую руку – но не с пистолетом, а со стеклянной бутылкой. Судя по всему, пустой. А в левой своей руке он держал чуть наотлет служебное удостоверение – в раскрытом виде. Что и позволило произвести его опознание так быстро.

– Жуткое зрелище, правда? – Произнес за спиной у Кедрова Денис Бондарев, и Миша вздрогнул от неожиданности: он почти забыл о присутствии муровца. – И ведь я уже не впервые такой труп вижу, но всё равно привыкнуть не могу.

– К такому не привыкнешь, – пробормотал Миша и сделал шаг вперед, обозревая картину с другого ракурса – чуть сбоку. – Похоже, на Великанова напали, когда он предъявлял кому-то свое служебное удостоверение.

– То-то и странно, – заметил Бондарев. – Абашидзе, как я понял, состоял с ним в одной следственной группе. Зачем бы Великанов стал показывать ему «корочки»? Выходит, во время его встречи с Абашидзе появился кто-то еще – тот, кто захотел получить подтверждение личности Федора Великанова?

– Я другого не пойму, – проговорил Кедров, – для чего Великанов вообще сюда пришел? И почему он сам замерз? При осмотре квартиры вы обнаружили что-нибудь необычное?

– Ну, это как сказать! Слизь блестящая, зеленая – считается?

– А кроме слизи?

Бондарев подумал с полминуты, потом сказал:

– На боковине входной двери имеется свежая выбоина – как будто в дверь протаскивали что-то тяжелое, возможно – металлическое. Но в самой квартире мы ничего похожего не нашли. Зато соседи показали, что возле подъезда незадолго до происшествия остановился черный «ЗиС», из которого и вышел человек, похожий по описанию на Великанова.

– А кто на этой машине уехал? – Кедров не помнил, чтобы лимузин стоял возле дверей подъезда.

– Вот этого никто не видел, к сожалению. Надо объявлять автомобиль в розыск. И хорошо бы сообщить товарищу Скрябину о новом эпизоде.

23 июля 1939 года. Суббота