Инженер уже много лет почитал себя атеистом. И гордился тем, что этот его атеизм был не вынужденный, обусловленный духом времени, а самый что ни есть натуральный, закрепленный в качестве глубинного убеждения. А сейчас все его атеистические постулаты даже не рушились, а как бы отзеркаливались, становились противоположностью самих себя. Он всегда знал, что Москва – как и все города, заложенные много веков назад, – в гораздо большей степени является городом мертвых, чем городом живых. В том смысле, что численность его умерших жителей давным-давно превысила численность живущих. И вот теперь он, человек, не верующий ни в какую мистику загробного мира, воочию созерцал нечто, пробившееся сюда, в Москву живых, из иного измерения: обители бестелесных душ, которые утратили свою материальную оболочку, но от этого не перестали существовать.

И – Сергей Хомяков впервые за много лет ощущал себя по-настоящему полным жизни, возвращаясь домой той ночью.

Его повредившийся атеизм едва не заставил его вытащить из папки картонный веер – поверить словам того старика. Но Сергей Иванович тут же представил себе, как это будет выглядеть: хорошо одетый, трезвый мужчина возрастом за сорок идет по улице, держа в одной руке собачий поводок, а в другой – такую вот бумажную фитюльку. И он, пересилив себя, эту идею отринул.

А тут еще дворник Феофил Трифонович, отпиравший инженеру ворота дома, продемонстрировал полную слепоту в отношении призрачного кругляша над спиной Дика. Так что – прежний Сергей Иванович, неколебимый атеист, тут же подкинул вопросик Сергею Ивановичу новому: а существовал ли этот круглый фантом взаправду?

В квартире, однако, инженер снова дал слабину: не пустил пса вместе с собой в гостиную – оставил обиженного Дика в коридоре, хотя тот уже почти просунул нос в дверной проем. Светящееся пятно, которое пес таскал над собой, всё время притягивало взгляд Хомякова, сбивало его с правильных соображений. А он хотел спокойно поразмыслить над тем, как ему поступить со злосчастной черной папкой. Завтра возвращалась с курорта его жена. И, не приведи Бог – могла в эту папку заглянуть.

Но принять решение спокойно у него как раз и не получилось. Дик, оставленный в коридоре, начал вдруг заполошно лаять. Даже не так: издавать надрывное, словно бы щенячье, гавканье. И Сергей Иванович не стал размышлять: решил использовать тот единственный тайник, какой имелся у него в наличии. Инженер еще при въезде в дом оборудовал его про запас, на тот случай, если во дворе вдруг остановится среди ночи, освещая фарами окна квартир, страшная черная машина НКВД. Сергей Хомяков был не дурак и опасался этого всегда.

И он едва-едва успел затиснуть кожаную папку в тайник за плинтусом, когда почувствовал: в гостиной он больше не один. Кто-то проник сюда из коридора, и это был не Дик – тот продолжал заходиться лаем за дверью.

Сергей Иванович заозирался по сторонам, но еще раньше, чем он успел разглядеть хоть что-то, его окатило волной холода. Да нет, какой там волной: девятым валом стужи! Инженер ощутил, как начала сохнуть и трескаться от мороза кожа у него на губах, как заныли разом все зубы, как лицо и руки онемели так, словно их обкололи новокаином.

И тут, когда неверие его рухнуло бесповоротно, инженер мог бы еще спастись. Мог бы – если бы не убрал веер с рунами в тайник, или если бы его руки не одеревенели от холода. А так – он сумел только сорвать непослушными пальцами скатерть со стола и метнуть её с размаху в блистающее, словно хрусталь на солнце, бестелесное существо. Да, теперь-то он увидел его – её. Увидел и услышал.

Брошенная скатерть пропала даром: повисла на рожках зажженной люстры, отчего та закачалась, а свет в комнате вдвое потускнел. Но инженер едва заметил это – так потрясло его дыхание призрака. Ну, не могло это бестелесное существо так тяжко, с присвистом, дышать. Нечем ему было издавать такие звуки! И Хомяков потратил несколько драгоценных секунд на то, чтобы понять: никакое это не дыхание. Это воздух вокруг призрака как бы раздвигался в стороны, принимая его с неохотой и натугой.

Инженер отпрянул от сияющего призрака вбок – уходя от девятого вала лютого мороза и одновременно продвигаясь к двери. Призрачная женщина тут же метнулась за ним следом, и Хомяков – опять же, по инстинкту, – зашвырнул в неё диванной подушкой. Ни малейшего урона фантомной сущности это не нанесло, однако на мгновение образовало преграду между ней и инженером. И тот успел выскочить из гостиной в коридор и захлопнуть за собой дверь.

Последнее, впрочем, наверняка не могло помочь: инженер помнил, что в гостиную ледяная тварь попала, оставив дверь закрытой. Но все же – этот маневр остановил Дика. Тот продолжал издавать полный неописуемого ужаса лай, но всё же попытался пролезть в гостиную: исполнить свой собачий долг до конца, сразиться с непрошеной гостьей.

– Нет, мальчик. – Сергей Иванович коротко провел ладонью по спине своего любимца, над которой призрачный кругляш больше не висел – наверняка перекочевал к Снежной Королеве. – Ты будешь жить – ты останешься тут.

И с этими словами инженер оттолкнул пса от себя, а сам в один прыжок достиг спальни и укрылся за ее дверью.

И – да: он все правильно понял, решив, что фантомным созданиям двери не требуются. Та женщина – дух его дальней родственницы Ганны Василевской, которую обидели когда-то бабушка и дедушка Сергея Ивановича, – последовала за ним не через дверь. Она и в коридор-то не стала выбираться – просто просочилась прямо сквозь стену, которая разделяла гостиную и спальню в квартире инженера.

А потом Сергей Иванович сделал еще одно открытие: призраки-то, оказывается, могут еще и говорить! Правда, не в обычном, человеческом смысле. Просто – в голове у себя, не в районе ушей, а где-то за затылочной костью, Сергей Иванович вдруг отчетливо услышал приятный и молодой женский голос. И голос этот произнес: «Позови сюда свою собаку!»

– Нет! – закричал Сергей Иванович, а затем прибавил и вовсе бессмысленное: – Убирайся прочь!

И тут в спальню, выбив головой дверь, вбежал-таки Дик: сам, без всякого зова. Вбежал на подгибающихся лапах, поджимая хвост, но всё равно – скаля зубы.

Скрябин так погрузился в свои мысли, что расслышал лишь окончание рассказа Валерьяна Ильича:

– А когда я узнал, что ваш сосед скончался, то пошел на Донское кладбище и повторно вызвал дух Дарьи Салтыковой. Думаю, ваш товарищ уже связался с вами и рассказал, что видел его в Театре Вахтангова. Самсону Ивановичу пришлось, конечно, пережить несколько неприятных минут, но теперь Салтычиха снова стережет Ганну.

– Салтычиха?! – Николай чуть было не расхохотался. – А вы когда-нибудь слышали о том, чтобы у Салтычихи разверзалась башка, и оттуда выползал хобот?

На сей раз странный звук горлом издал не Миша – ему Скрябин уже поведал историю своего ночного приключения в метро. Теперь сухое карканье вырвалось у Валерьяна Ильича.

– Так вы тоже её видели?!

– Да, я тоже видел её: демоническую сущность, которую не сумел идентифицировать. Хоть я, конечно…

Николай не договорил: умолк на полуслове. Упоминать о Ларе и обсуждать свои дальнейшие шаги при постороннем человеке он уж точно не собирался. И Валерьян Ильич тут же уловил его настроение.

– Ну, что же, – он встал со стула, одернул пиджачок, который неловко сидел на его тощей и сутуловатой фигуре, – если вы захотите поговорить со мной о том, кого – что – вы видели, то вы знаете: я буду возле сына.

– Хорошо, – кивнул Николай, тоже вставая.

Старик вышел, а Скрябин с Кедровым отправились по неотложным делам, которые ожидали их. Но сперва Николай набрал свой домашний номер – коротко переговорил с Ларой. И попросил её найти среди бумаг, оставшихся со времен его учебы в университете, подборку газетных статей о Василии Комарове.

20 июля 1939 года. Четверг

Москва