Двор выглядел совершенно пустым – даже дворник не махал своей метлой. И Лара наконец-то дунула в загадочный медный свисток. Она ожидала какого-то звука, быть может не мелодичного, но вполнес отчетливого. Однако вместо этого наружу вырвалось лишь несколько мельчайших водяных брызг. Так что девушка собралась уже дунуть повторно, когда из свистка вдруг заструился легкий дымок – как если бы он был папиросой, которую она поднесла к губам. Цвет этого дыма был не сизый, а блекло-голубой, как у раствора медного купороса очень низкой концентрации. И, в отличие от папиросного дыма, этот купоросный дымок не растаял в воздухе – потянулся от свистка вперед и чуть вниз, образуя некое подобие нити из клубка.

А когда Лара опустила руку со свистком, дымная нить почти что легла на землю. И, следуя её направлению, девушка вышла со двора и зашагала по Моховой улице в ту сторону, где находились её дом, Ленинская библиотека и улица Коминтерна. Люди, которых она встречала по пути, не обращали ни малейшего внимания на свисток в её руке, а дымной нитки явно не видели вовсе.

Когда Лара свернула на улицу Коминтерна, бывшую Воздвиженку, дымная струйка из свистка тут же влетела во двор одного из тамошних старинных домов. И Лара поспешила за нею следом. Хотя у неё и мелькнула мысль, насколько это может быть рискованно. Ведь именно в этом направлении скрылись давеча оба призрака: и невеста ямщика, и немецкая овчарка Дик! Однако мысль эта сотрудницу Ленинской библиотеки не остановила – пусть и заставила подумать о том, насколько её действия не одобрил бы Николай Скрябин.

Сперва Лара не поняла, куда её путеводная нить пропала: на асфальте во дворе только серела пыль – без всякого купоросного оттенка. И только потом она узрела переливчатое блекло-голубое свечение в одном из подвальных оконец. А заодно и обнаружила: низенькая подвальная дверка под скошенной крышей чуть приоткрыта.

В первое мгновение Лара решила: это под воздействием непонятного свистка каким-то образом материализовался ледяной призрак. И девушка, повинуясь разумным инстинктам, не совсем ею подавленным, едва не бросилась опрометью бежать со двора. Но потом она нащупала в кармане платья веер с рунами. И это немного успокоило её. Ей очень хотелось в этот подвал попасть, её влекло туда – невзирая на то, кого (что) она могла там увидеть.

Она сошла по короткой, из пяти ступенек, скрипучей дощатой лесенке – оставив низкую дверку распахнутой, чтобы внутрь проникал дневной свет. И тотчас же замерла на месте, глядя в самый отдаленный от себя подвальный угол – частично скрытый от неё невысокой баррикадой каких-то дощатых перегородок. Там, обвиваемый блекло-голубой нитью, словно ткущимся коконом, завис в паре сантиметров над подвальным полом её давешний знакомец – Дик. Фантомный пес держал в зубах призрачный мячик, ухватив его за призрачную веревочку.

И тут же, едва заметив Дика, Лара услышала тяжкое, надрывное движение воздуха неподалеку от себя – от одного этого звука кровь в жилах могла бы заледенеть. Пес наверняка тоже услышал его – потому как зашелся беззвучным лаем. И – похищенную игрушку из зубов выпустил.

А в следующий миг нечто бестелесное – тень от тени – рассекло призрачный кокон вокруг собаки. И будто чьи-то невидимые пальцы сомкнулись вокруг призрачной копии игрушки, когда-то принадлежавшей сыну Ганны Василевской. Сейчас, посреди дня, и призрачный пес, и призрачная невеста ямщика были едва видимы; Лара прежде вообще считала, что призрачные сущности не могут являться до захода солнца. Но блеклость очертаний ничего не меняла в их сути.

– Зачем только я пришла сюда? – прошептала Лара с запоздалым раскаянием. – Второй раз мне уж точно не повезет…

Она уже ощущала, как до неё докатывается волна холода. И видела, как произнесенные ею слова отлетают от её губ облачками пара – едва заметными в полумраке подвала. А невеста ямщика, только что – почти невидимая, явственно начинает обретать свои контуры – те, что были явлены им с Николаем позапрошлой ночью на Моховой улице.

Но сдаваться просто так сотрудница Ленинской библиотеки не собиралась. Она знала, что должна вытащить веер из кармана платья, вот только заледеневшие пальцы не слушались её – никак не желали в узкий карман попадать. Лара промахнулась раз, другой – и поняла: везение уж точно покинуло её. И как же это было некстати! А ведь Фортуна обычно расточала свои милости кому попало, без учета людских грехов или заслуг! И Лара, сама не зная, зачем, громко произнесла фразу – которую она вычитала сегодня в материалах комаровского дела, имевшихся у Николая Скрябина дома:

– Кому повезет – у того и петух снесет.

Один из репортеров, освещавших то дело, написал: это было любимое присловье шаболовского душегуба.

Невероятно, но при этих словах призрак, который уже начал свое движение к Ларе, вдруг дернулся, как если бы его хлестнули плетью. А затем резко отпрянул в сторону – в ту самую, где находился призрачный пёс. Дик немедленно оскалил зубы, прыгнул – зависнув на миг в воздухе – и попытался снова завладеть мячиком, который Ганна сжимала теперь в кулаке: сомкнул пасть на её запястье.

Лара не знала, ощутила ли Ганна при этом хоть какое-то подобие боли. Но повторно утратить бесценную для себя игрушку она точно не захотела.

Дик не разомкнул зубов, которыми сжимал Ганнину руку. Но, как видно, такая призрачная хватка мало что значила даже для другого призрака – бестелесную женщину она не удержала. Невеста ямщика устремилась прочь – прошла прямо сквозь подвальную стену, исчезла в мгновение ока. И ледяное сияние, наполнявшее подвал, тотчас же померкло.

21 июля 1939 года. Пятница

В пятницу, 21 июля 1939 года, в немногочисленных православных церквах, что еще действовали на территории Союза ССР, проходили праздничные богослужения в честь иконы Казанской Божией Матери. Прихожане возрастом помоложе входили в храмы, опасливо оглядывая окрестности. Но зато старушечки в платочках семенили по церковным папертям без утайки и даже успевали раздавать медяки тем, у кого еще хватало смелости просить возле храмов милостыню.

А советские газеты, вышедшие в то утро, наперебой писали о том, что через десять дней, 1 августа, в Москве торжественно откроется Всесоюзная сельскохозяйственная выставка, на которой будут представлены выдающиеся достижения колхозного строительства. И что специально к этому событию Исаак Дунаевский написал новую песню. И что двадцатипятиметровый монумент Веры Мухиной «Рабочий и колхозница» уже стоит перед входом на ВСХВ – готовый потрясти москвичей, как он потряс парижан на Всемирной выставке два года тому назад.

Но было и кое-что еще – о чем шептались утром той пятницы и в храмах Москвы, и в редакциях столичных газет, и в вагонах метро. Да что там: слухи о произошедшем уже облетели весь город. И связаны они были всё с той же ВСХВ – которая еще до открытия отметилась такими достижениями, от которых мороз пробирал. В буквальном смысле – не в фигуральном.

Вначале на ВСХВ обнаружили иней в летнем кафе на берегу пруда – оно уже открылось и принимало посетителей, жаждавших хотя бы отсюда обозреть монументальные сооружения Выставки. Повара, пришедшие спозаранку на работу, сперва решили, что кто-то рассыпал тонким слоем сахарную пудру по столикам кафе, по стульям и даже по деревянному настилу, на котором кафе располагалось. И только, прикоснувшись к сахару, работники кухни поняли свою ошибку.

Они долго гадали, что это за чудеса такие, но потом решили: выставочные холодильные засбоили и подморозили предприятие общепита. А тем временем руководству выставки уже докладывали о новом чуде, на сей раз – произошедшим с главным символом ВСХМ: статуей работы Веры Мухиной.

Какой-то зубоскал из числа оформителей выставки заявил при виде открывшегося зрелища: «Рабочий с колхозницей хоть и стальные, а задубели». Но никто его шутке не засмеялся. А потом и у самого шутника пропало желание упражняться в острословии. Выяснилось: иней облепил также и гигантскую статую товарища Сталина, установленную рядом с павильонами на площади Механизации. И то, что этот стальной объект задубел – уж точно было не смешно.