Инженер и его собака оледенели явно уже несколько часов тому назад. И теперь начали потихоньку подтаивать, образуя на полу изрядную лужу воды, которая и протекала в квартиру Скрябина.

Когда Николай вошел в комнату, он сразу же услышал легкое потрескивание – как если бы кто-то ломал тонкие сухие веточки. Но теперь он понял, что происходило на самом деле: это трескался лед, заключавший в себе человека и собаку. На глазах Николая от глыбы с Сергеем Ивановичем внутри откололся небольшой фрагмент и упал на паркетный пол. От этого ледяного осколка куда более отчетливо исходило мерцающее сияние. И походило оно уже не на некое подобие светящего дымка, которое Скрябин видел у себя на пальцах. Это свечение было вполне себе ярким – так светятся в темноте фосфоресцирующие стрелки компаса. И оно имело форму: походило на круглый предмет с хвостиком – на что-то вроде крохотного клубка, от которого отмоталась длинная нитка.

Правда, форма эта оказалась нестойкой: почти тотчас распалась на множество крохотных светящихся точек. И все они начали медленно гаснуть.

Скрябин вытянул из ножен финский нож и его острием отколол от ледяной глыбы маленький кусочек. Ледышка полежала на его ладони, холодя её и испуская зеленоватое свечение, а потом тоже рассыпалась на крохотные искры. И Николай снова увидел нечто хвостатое в этом свечении, но так и не сумел понять – вникнуть, – что это.

– Ладно, – решил он, – пора принимать меры.

На стене в прихожей, возле большого прямоугольного зеркала в массивной золоченой раме, висел телефонный аппарат. Николай вытащил из кармана брюк носовой платок и через него взялся за эбонитовую трубку – хоть и был уверен: тот, кто побывал до него в квартире инженера, нигде своих отпечатков пальцев не оставил.

Номер, который набрал старший лейтенант госбезопасности, сам он знал на память. Но вот из всех прочих сотрудников, работавших в здании на площади Дзержинского, он не был известен почти никому.

Поприветствовав того, кто взял трубку, Николай назвал себя и потом говорил минут пять или семь – никто его не перебивал. Во входную дверь квартиры, правда, за это время раз пять звонили. И с лестничной площадки доносились встревоженные голоса управдома, дворника и домработницы Нюши. Но старший лейтенант госбезопасности их игнорировал. Ведь это явно было оно – то самое уникальное дело, о котором он столько грезил!

Наконец, повесив трубку, он подошел к входной двери и распахнул её.Но внутрь никого не впустил – сам немедленно шагнул за порог, проговорил:

– До прихода сотрудников НКВД никому не входить! Это – место преступления.

А потом плотно прикрыл за собой дверь, на которой красовалась медная табличка с затейливой гравировкой, напоминавшей росчерк каллиграфов XIX века: Хомяков Сергей Иванович.

16 июля 1939 года. Воскресенье

Сотрудникам НКВД СССР никто не гарантировал выходных дней. И даже те, кто привык по воскресеньям отдыхать, знали, что в любой момент их могут вызвать на службу. Но был человек, которого и не требовалось вызывать на площадь Дзержинского. То был руководитель проекта «Ярополк» – загадочной структуры Наркомата внутренних дел, входившей в состав его самого влиятельного главка: Главного управления госбезопасности.

Валентин Сергеевич Смышляев, известный большинству своих подчиненных под псевдонимом Резонов, все воскресные дни напролет проводил в своем служебном кабинете, куда со всей территории Союза ССР стекались сведения о событиях весьма специфического свойства. Одно упоминание таких событий могло бы стоить обычному сотруднику НКВД не только карьеры, но и места среди людей, не отягощенных подозрением в опасных и необратимых расстройствах психики. Ну, не могли происходить подобные вещи в великой стране атеистов и материалистов! Однако Валентин Сергеевич уж никак не входил в число обычных сотрудников Лубянки. Равно как и его молодой подчиненный, с которым он теперь беседовал.

Николай Скрябин состоял в «Ярополке» уже без малого четыре года – был приглашен в него восемнадцатилетним студентом юридического факультета МГУ. И Валентин Сергеевич признавал, что для такого приглашения имелись все основания. Golden Boy – так именовал его Смышляев мысленно. И мысленно же усмехался, представляя, как взбеленился бы Скрябин, если бы узнал про Золотого мальчика. Впрочем, наверняка он и сам отдавал себе отчет в том, что стал подлинной находкой для проекта.

Во-первых, Николай Скрябин имел подтвержденные экспертами «Ярополка» способности к телекинезу и ясновидению, а также подозревался в скрытом обладании спиритическими способностями – хотя об этом данных у Валентина Сергеевича не было. Во-вторых, Скрябин обладал редким даром к разгадыванию сверхсложных интеллектуальных загадок. И неспроста в студенческие годы он получил от однокашников прозвище принц Калаф – в честь знаменитого персонажа «Принцессы Турандот». Не Golden Boy – но что-то близкое. Да к тому же Скрябин, подобно сказочному принцу, был невероятно красив – со своими нефритово-зелеными глазами, черной шевелюрой и лицом, как у голливудского киноактера.

Но всё же самым ценным для «Ярополка» являлось то, что Николай Скрябин умел направлять свой нетерпеливый ум на действия практического свойства. Уже почти год он возглавлял в «Ярополке» собственную следственную группу – с самого момента защиты своего юридического диплома на засекреченную тему «Криминология парапсихических феноменов». И эта группа всегда достигала в своей деятельности быстрых результатов. А главное – за минувший год никто из подчиненных Скрябина не погиб и не пострадал серьезно. Что было немалой редкостью для проекта – с учетом того, какого рода феномены становились предметом проводимых им расследований. Вот только – сам Николай Скрябин уже раз десять мог за это время погибнуть. Поскольку был, в дополнение ко всему остальному, самонадеян до крайности и упрям, как черт.

И вот теперь Скрябин говорил Валентину Сергеевичу, своему шефу:

– Я считаю, инженера Хомякова что-то сильно озадачило и даже напугало, когда он отдыхал у себя на даче. Опрос его дачных соседей показал, что вчера примерно в девять вечера он взял на поводок своего пса и с ним вместе пошел на железнодорожную станцию – к поезду, следовавшему в Москву. А ведь в гараже у него стоял личный автомобиль – «ЗиС-101»!

– Он ушел с дачи в девять? – переспросил Смышляев. – Сколько же времени идет поезд от дачного поселка до Москвы?

– По расписанию – один час и двадцать минут. И на Казанском вокзале мне сообщили, что поезд прибыл без задержек – в 22.40. Так что возникает вопрос: где инженер Хомяков провел время до половины третьего ночи? Именно тогда он разбудил дворника Феофила Силантьева, чтобы тот отпер ему ворота дома.

– И ответа на этот вопрос у вас пока нет.

– Полного – нет, – сказал Николай. – Но на перроне кое-кто обратил внимание на человека с немецкой овчаркой на поводке.

И Скрябин стал пересказывать то, что ему поведал седоусый пожилой носильщик с Казанского вокзала, носивший заковыристое имечко Евграф Галактионович.

Носильщик сразу же заприметил этого пассажира. С поезда тот сошел, ведя на поводке здоровенного пса. Наверняка ехал с ним в тамбуре – вряд ли его пустили бы в вагон с этакой псиной. Впрочем, пес этот выглядел как был присмиревшим. То ли получил только что нагоняй от хозяина, то ли просто боялся ездить по железной дороге. Но всё равно Евграф Галактионович глядел на овчарку с опаской: собака была без намордника, и Бог весть, что ей взбрело бы в голову? Благодаря столь пристальному вниманию носильщик и заметил это. А, заметив, решил, что у него с устатку просто двоится в глазах. И тщательно протер глаза кулаками.

Но, когда он посмотрел на собаку снова (она уже отдалилась от него вместе с хозяином шагов на пять-шесть), из спины у неё по-прежнему рос второй хвост. Ну, то есть, не овчарочий хвост – он у пса имелся один и располагался там, где положено. Другой хвост был иного качества: тонкая короткая загогулинка, поднимавшаяся у пса над спиной на высоту примерно двух спичечных коробков, поставленных один на другой на попа. И у носильщика не возникло никаких сомнений в том, что эта загогулинка светилась. Причем был это не отраженный свет вокзальных огней, а совершенно самостоятельное свечение – более всего напоминавшее зеленоватые огоньки болотных гнилушек.