На том участке кровельного железа, куда впитались часы, начало вдруг сквозить светом возникавшее невесть откуда круглое отверстие. Вначале оно было небольшим, и Лара подумала даже: брегет просачивается обратно. Но затем диаметр светового круга начал плавно расширяться – как если бы он представлял собой золотое блюдечко, по которому катают наливное яблочко, всё увеличивая обзор, этим блюдцем открываемый. И Лара с Николаем почти одновременно поняли, что они видят перед собой.

– Окно! – закричала Лара.

– Иллюминатор! – воскликнул Николай.

Но никакой это оказался не иллюминатор. Движение наливного яблочка отнюдь не прекратилось, когда световой круг достиг размера корабельного окна. Он продолжил себе расширяться дальше. И вот – возле их ног зияло уже отверстие, равное диаметром деревенскому колодцу. Затем – оно увеличилось до размера хоровода, в котором участвуют человек десять, не меньше. Потом этот хоровод (сходство с ним было особенно сильным из-за непрекращающегося движения по краю светового круга) стал вовлекать в себя всё новых и новых танцоров, и стал по величине приближаться к цирковой арене. Или, быть может, к землеройному метрощиту – каким прокладывали круглые туннели под Москвой.

– Мы же сейчас туда упадем! – Лара даже отступила на шаг.

– Нет. – Николай схватил её за руку и потянул вперед – за собой. – Мы сейчас туда – спрыгнем!

23 июля 1939 года. Снова суббота

В театре Вахтангова полночь, разделявшая пятницу и субботу, наступила ровно тогда, когда Николай и Лара выпали из светового столба прямо в театральное фойе. И они оба ясно поняли это – что в настоящей Москве время не двигалось, пока они отсутствовали. При этом никакого падения – даже прыжка как такового – они не ощутили вовсе. Вот – они шагнули с зеленой крыши в круг света, а затем уже стояли на паркетном полу театрального фойе.

Они одновременно запрокинули головы, но никакого круга света над собой не узрели. Прямо над их головами свешивалась с потолка массивная золоченая люстра с множеством белых плафонов. Тусклых, естественно: никто к их прибытию освещение в театре не включал. И видеть хоть что-то они могли только благодаря тому, что сквозь высокие окна фойе проникал свет электрических фонарей с улицы.

– Слава Богу, мы дома! – Николай притянул Лару к себе, хотел поцеловать её в губы.

Но она отстранилась от него – не могла оставить всё вот так.

– Коля, послушай меня. – Девушка попробовала заглянуть ему в глаза, и это оказалось не так просто: он был выше её почти на целую голову. – То, что я пыталась сделать – это была не совсем я. Но в то же время – и я тоже. Какая-то часть меня хотела там остаться. И я не думаю, что только из-за тех часов – которые тебе подсунул Анаразель. Мне там было хорошо – в том мире. Я это с самого начала ощущала, вот в чем дело.

– Это неважно. – Николай наклонился к ней и всё-таки поцеловал её – в самый уголок рта, так нежно, как если бы прикасался губами к крылу бабочки. – Главное – ты всё-таки пошла со мной. А тот мир – он просто не предназначен для живых. Может, именно потому, что он способен их затянуть, а не из-за агрессии его обитателей в отношении тех, кто жив.

– Они не просто проявляли агрессию. Они хотели, чтобы я стала одной из них.

– Мы все – одни из них. Или они – одни из нас, если хочешь. Души-то человеческие – бессмертны. Среди них нет деления на живых и мертвых. Но – да: я полагаю, они хотели, чтобы ты осталась с ними. Каким-то образом поняли, что ты знаешь много историй – которые сможешь им поведать.

– Что я могу рассказать о происходившем после них! – ахнула Лара.

И она поняла, откуда обитатели сведенборгийской Москвы узнали о её информированности. Степан Александрович Талызин, конечно же, никого не извещал напрямую о своей встрече с ней на улице Коминтерна, бывшей Вздвиженке. Однако сверхинтуиция существ из другой Москвы явно предполагала и наличие у них телепатических способностей.

– Но – знаешь что? – Лара наконец-то заглянула Николаю в глаза: тот смотрел он на неё серьезно, без малейшей улыбки. – Пусть лучше они узнают что-то не от меня. Или – вовсе ничего не узнают. Далеко не всем я могла бы сообщить отрадные известия, знаешь ли.

– Я рад, что ты вернулась, – сказал Николай и снова поцеловал её, теперь уже – куда более долгим поцелуем.

– И я рада, – сказала Лара, когда сумела восстановить дыхание. – Но как же твое обещание? Сделка насчет Василия Комарова теперь аннулирована?

– Да с чего бы это? Вовсе не аннулирована! Беречь их подарок, не уничтожать его, я уж точно не обещал.

– Но время – как же ты теперь узнаешь, к какому сроку тебе нужно поспеть?!

– В точности так же, как и раньше узнавал – до всего этого. – Скрябин широко улыбнулся, а потом отступил от Лары на шаг и деланно небрежным жестом сдвинул вверх манжет рубашки на своем левом запястье.

– Ты думаешь, – спросила Лара, – твои наручные часы по-прежнему синхронизированы с теми, другими? Ну – с брегетом, который ты раздавил?

– Нет. – Николай покачал головой и принялся подводить на своих часах стрелки. – Время на них сместилось, когда мы перешли обратно. Но я посмотрел на стрелки брегета – перед тем, как его раздавил. У нас в запасе еще почти шестнадцать часов. Этого больше, чем достаточно.

Лара чуть было не сказала ему: «Не будь настолько самонадеян»; дурное предчувствие будто крапивой ожгло её. Но тут в фойе раздались гулкие мужские шаги: кто-то явно услышал их разговор и поспешил к ним.

Николай считал, что найдет в театре и Самсона, и Валерьяна Ильича, и Отара Абашидзе. Но оказалось, что там находится один только Давыденко – которого их появление в фойе обрадовало и удивило в равной мере.

– Товарищ Скрябин? – спросил он – как если бы не вполне доверял собственным глазам. – Лариса Владимировна?

Он остановился от них в двух шагах – с рукой, протянутой к выключателю на стене.

– Да мы это, мы, Самсон! – заверил его Николай. – Только свет, пожалуйста, не включай – нехорошо, если нас увидят с улицы. Лучше проводи нас туда, где мы сможем спокойно поговорить.

И пять минут спустя они все трое уже разместились на стульях вокруг вахтерского столика, на котором тускло горела настольная лампа. Самсон подтвердил ощущения Николая и Лары: в этом мире и вправду только-только начиналась суббота. И Николай подумал, что, может, получил благодаря этому дополнительную фору в двадцать четыре часа. Ведь его сделка с троицей демонов формально была заключена в ночь с субботы на воскресенье. А инфернальные сущности – первостатейные формалисты, это он отлично знал. Однако следующие слова Самсона мигом загасили весь оптимизм Скрябина.

– А я ведь звонил вам – и на службу, и на домашний телефон! – сказал Давыденко. – Хотел сообщить, что старик – в смысле, Валерьян Ильич, – пошел вместе с Абашидзе к нему домой. Наш Отар Тимурович пообещал передать ему оборудование из лаборатории Данилова.

Николай чуть со стула не упал.

– Самсон, ты шутишь, что ли? С какой стати сотрудник НКВД СССР решил передать важнейшие улики по делу вахтеру из театра Вахтангова? Я же сказал – ничего не предпринимать до моего прихода!

На лице Самсона отобразилось нечто вроде недоумения.

– Странно… – пробормотал он. – Я почему-то решил: передать оборудование Валерьяну Ильичу будет всё равно что – передать их Андрею Назарьеву. Сыну вахтера, в смысле. И счел, что вы не будете против.

Николай с трудом сдержал себя, чтобы не выругаться, а Лара с нервным смешком произнесла:

– А мы-то думали, Самсон Иванович, что ваш дар внушения обращен только наружу! Но выходит, вас тоже может убедить кто угодно и в чем угодно.

– Нет, Лара, – сказал Николай. – Не кто угодно. А лишь тот, кто его таким даром наградил – рассчитывая потом использовать это в собственных интересах. Timeo Danaos et dona ferentes.