После писем Лара вытянула из папки что-то вроде картонного веера. Девушка раскрыла его, и стало видно: одна его сторона покрыта какими-то замысловатыми черными значками, более всего напоминающими скандинавские руны.

И, наконец, она извлекла наружу старинную географическую карту. Сверху значилось: Карта Минской губернии, а рядом с масштабной линейкой было указано: Масштаб 10 верст в английском дюйме. На карте этой темнело не меньше десятка карандашных пометок: звездочек и кружочков.

Глядя на всё это, девушка в задумчивости кусала губы – и сама того не замечала. Иначе наверняка прекратила бы это делать: карминовая помада на её губах размазалась так, словно она с кем-то страстно целовалась.

– Какой странный набор… – прошептала, наконец, Лара, а потом снова глянула на Николая: – Это улики по какому-то новому делу, которое ты будешь расследовать?

– Угадала. Эту папку жертва преступления убрала в тайник за несколько минут до своей смерти.

– А могу я оставить это у себя – для изучения? Я понимаю, что не состою на службе в НКВД, но всё-таки…

Николай перебил её:

– Именно об этом я и хотел тебя попросить: изучить содержимое папки и дать свое заключение – профессиональное. – Он уже больше месяца безуспешно уговаривал её перейти из Ленинской библиотеки в проект «Ярополк», и втайне рассчитывал: участие в этом деле сломит Ларино упрямство. – Но что ты об этом думаешь прямо сейчас? Что тебе пришло бы в голову, если бы ты нашла такую папку, скажем, на библиотечной полке?

– Я решила бы, что в прошлом веке кто-то проводил некие рискованные изыскания близ Минска. И хотел сделать их результаты максимально анонимными. Но вот насчет этого предмета, – она постучала пальцем по вееру, – я высказала бы не предположение, а совершенно определенное мнение. Вот эти руны – Альгиз, Турисаз – скандинавские эзотерики традиционно использовали в критических ситуациях для активной защиты. А веер напрямую связан со стихией воздуха. Так что его владелец наверняка хотел обезопасить себя от кого-то или чего-то, что могло подобраться к нему не по земле и не воде – воздушным путем.

17 июля 1939 года. Понедельник

Евграф Иевлев, пятидесяти девяти лет от роду, служил на Казанском вокзале носильщиком уже больше тридцати лет – с тех пор, как давно, еще при царском режиме, приехал в Москву из своей деревеньки под Рязанью. Он сошел на этом самом вокзале с поезда и поначалу взялся здесь разгружать вагоны – за кусок хлеба и крышу над головой. Да так тут и остался.

А сейчас у него было аж целых две комнаты в коммунальной квартире! Правда, проживали в них, помимо него самого, еще его дочь и три её малолетних сына. Их отец – которому эти комнаты и выделили – был рабочий-метростроевец, крепкий мужик, надежный. Да вот беда: погиб он два года тому назад, когда затопило при прокладке один из метротуннелей. И осталась дочка Евграфа Галактионовича вдовой. Детям, правда, назначили пенсию за погибшего родителя, и на их пропитание денег худо-бедно хватало. Но уж на одежу с обувкой – извиняйте! Старшенький-то ничего – ему всё доставалось новым. Среднему – так-сяк: поношенные вещи, но не позорные. А вот когда они попадали к младшенькому внуку, Алешеньке, дедову любимцу, но были это уже натуральные обноски.

Вот, жалеючи дочку с внуками, Евграф Галактионович и пахал на вокзале в две смены и почти без выходных дней. Так что и в понедельник вечером он еще не покинул свой пост на перроне, хоть и трудился всю ночь напролет и в субботу, и в воскресенье. А вчера днем еще и давал показания нежданно нагрянувшему сотруднику НКВД. Молодому, вежливому, но всё равно – страшному для всякого, кто смотрел на его удостоверение с вытисненной золотом надписью на красной обложке: НКВД СССР Главное управление государственной безопасности.

Неудивительно, что Евграф Галактионович изрядно перетрухнул, рассказывая обходительному наркомвнудельцу о пассажире с собакой, которого он видел давеча на перроне. А потом еще надо было пойти с ним в кабинет начальника вокзала, где молодой человек, назвавшийся Николаем Скрябиным, запротоколировал рассказ носильщика и дал тому на подпись. Иевлев едва-едва сумел на листе бумаги расписаться: читать и писать он почти что не умел.

И вот теперь, в начале новой трудовой недели, Евграф Иевлев ощущал себя вчистую измочаленным. В серых сумерках летнего вечера он медленно катил по перрону тележку для багажа, пока что – пустую, испытывая сильное искушение: бросить всё на сегодня, не ждать прибытия следующего поезда, а пойти домой, к дочке и внукам. И он решил уже: вот сейчас он сделает разворот и пойдет со своей тележкой в противоположную сторону, к вокзальному зданию. Но тут прямо перед ним на перроне возник человек: худощавый мужчина довольно высокого роста, в светлой пиджачной паре. Лицо его скрывали не только сгущавшиеся сумерки, но и поля летней сетчатой шляпы.

«Откуда ж он взялся? – мелькнуло у Иевлева в голове. – Нешто – прямо с рельсов выбрался на платформу?..»

А мужчина в шляпе шагнул к нему, так что одна низкая тележка оказалась между ними.

– Евграф Иевлев? – спросил он.

Носильщик медленно кивнул. Его внезапно обуял дикий, непереносимый ужас. Он заметил, что платформа, на которой они двое стоят сейчас, совершенно пуста – чего на вокзале и не бывает-то никогда. А незнакомец в сетчатой шляпе вдруг резко отпихнул ногой тележку, что худо-бедно создавала между ними преграду. Тележка больно ударила по пальцам Иевлева, который всё еще сжимал её ручку, и с громыханьем откатилась вбок. А толкнувший её человек опустил правую руку, которую до этого держал за спиной.

И Евграф Иевлев с непереносимой ясностью понял две вещи. Во-первых, до него дошло, что уже встречал этого человека прежде – видел эту чуть сутуловатую фигуру, этот востренький носик, торчащий из-под полей шляпы. А, во-вторых, он уразумел, что находилось в руке у востроносого человека. Носильщик издал горлом сухой, щелкающий звук – попытался закричать, позвать на помощь! И, развернувшись кругом, прыгающей побежкой пустился наутек: вдоль диковинно безлюдного перрона, вонявшего жирными котлетами и креозотом.

Вечером понедельника Николай Скрябин позвонил из наркомата в Ленинку, Ларе – был уверен, что она допоздна засидится на работе. Будет корпеть над загадкой, которую он ей подкинул. И точно: её сразу же позвали к телефону.

– Кое-что что мне удалось узнать, – сказала ему Лара.

Но говорила она так скованно, что перед глазами Скрябина словно красная лампочка замигала. Ясно было: рядом с Ларой находился кто-то из её коллег. Прислушивается. Выискивает в сказанном ею тайные смыслы.

– Давай встретимся завтра, – сказал Николай. – К завтрашнему вечеру ты успеешь завершить свои изыскания?

И девушка заверила его, что – да, успеет.

На том их разговор и завершился. И старший лейтенант госбезопасности занялся тем, к чему следовало бы приступить еще накануне. Перед собой на столе он в ряд разложил папки с личными делами тех сотрудников «Ярополка», которые посетили Минскую область в мае. Он раскрыл эти папки так, чтобы иметь перед глазами фотографии всех потенциальных фигурантов по делу. И принялся читать. Из-за своих собственных командировок, которые пришлись на это же самое время, Николай понятия не имел ни о «сигнале», полученном из Белорусской ССР, ни о результатах проведенного там расследования.

Белорусскую следственную группу возглавлял человек, который Скрябину был более или менее знаком и состоял в одном звании с ним: старший лейтенант госбезопасности Назарьев Андрей Валерьянович, 1905 года рождения. В «Ярополке», надо думать, он очутился благодаря своему подтвержденному дару психометрии: он умел считывать с материальных объектов сведения обо всех людях, которые хоть раз брали их в руки. Николай слышал о том, как Назарьев не раз и не два давал заключения по официальным делам, что велись за пределами «Ярополка». И заключения эти зачастую полностью обрушивали собранную до этого доказательную базу. Но – всегда принимались во внимание.