— Доброе утро, сударь-с. Чего изволите отзавтракать-с? Имеются пироги с осетриной, яйца варёные, бекон французский, нежнейшее пате из утки, салат из раковых шеек…

— …Любезнейший, — торопливо перебил я официанта, захлёбываясь слюнями, — несите пироги с осетриной, яйца и… чего бы ещё такого эдакого отведать?

Голод уговаривал меня скупить все меню, но я поразмыслил немного и ограничился лишь несколькими блюдами да рюмочкой водочки в хрустальной, запотевшей стопке. И ел я по привычке весьма шустро, будто мой завтрак в любой миг мог прервать неожиданный приказ офицера.

Что же касается платы, то за всё про всё мне пришлось заплатить всего шесть рублей. Ну ещё один пятиалтынный я дал официанту. Он сразу же расцвёл, словно седая роза, а затем проводил меня до самой двери. А ту услужливо открыл швейцар и медовым голосом сказал:

— Рады будем снова видеть-с вашу персону в нашей ресторации, сударь.

— Увидите, — благодушно пообещал я, переступая порог.

И тут вдруг в мои уши ввинтился удивлённый женский голос:

— Никита?!

Быстро повернув голову, заметил два пухлых изваяния, которые изумлённо застыли на тротуаре перед окнами ресторации. Твою мать! Неужели Петроград такой маленький?!

Внезапно в моей голове щёлкнуло… «Серебряный бор» — это же любимое заведение Василия Лебедева! Вот почему это название показалось мне знакомым! Теперь понятно, как тут оказался Васька со своей невестой. Они буквально только что выбрались из автомобиля с гербами рода Лебедевых и сейчас таращили глазёнки.

Толстяк смотрел на меня с неприятным изумлением, а его пассия, Марфа Фёдоровна, — просто с удивлением. И надо сказать, что избранница Васьки была под стать ему. Её зенки почти потерялись на щекастом, румяном лице с маленьким носиком-пуговкой. Внушительная грудь выглядывала из декольте голубого платья с корсажем, а на плечах покоилась кацавейка, подбитая соболиным мехом. На пальцах же сверкали золотые перстни.

Если верить памяти Ника, то эта двадцатилетняя особа отличалась непроходимой тупостью, отменным аппетитом и страстной любовью к дорогим вещам. Ежели на колченогую табуретку поставить заоблачный ценник, то она будет считать её верхом искусства.

— Василий, ты же сказывал, что Никита отбыл на учёбу? — первая отошла от лёгкого удивления пышечка и глянула на своего женишка.

— Кхам… — издал что-то непонятное толстый хрен, будто его горло принялся душить весь наросший на него жир. — Дорогая, пройди в ресторацию. А я подойду чуть погодя.

— Нет, я желаю остаться, — капризно надула губки Марфа и требовательно спросила у меня: — Никита, ты ослушался приказа отца?

— Долгая история, сударыня, — холодно ответил я, заметив краем глаза мудрый манёвр швейцара. Он предпочёл войти в ресторацию, дабы не слышать наш разговор. А я наоборот — подошёл к парочке толстяков, раз неприятной беседы всё равно не избежать.

— Душа моя, прошу, оставь нас, — просюсюкал Васька, принявшись недобро поглядывать на меня.

В глазах девицы заблестело недовольство. Она запыхтела, как закипающий чайник на плите, а потом хмыкнула, задрала носик и с оскорблённым видом исчезла в ресторации. Панорамные окна позволили мне увидеть как Марфа с гневной миной на лице принялась что-то высказывать швейцару, а тот аж голову втянул в плечи. Бедолага. Ну, сейчас и мне предстоит выслушать порцию говна, но, естественно, не от этой самки жабы, а от самца.

Васька подался ко мне и навис, точно куча навоза. В нос сразу же ударил запах кислого пота, пропитавшего подмышки сюртука этого урода.

— Что ты себе позволяешь, кретин?! Почему ты ещё в Петрограде? Отец же ясно сказал тебе, что б духу твоего в этом городе не было! А ты вместо того, чтобы уехать подобру-поздорову, проматываешь деньги папеньки в ресторациях!

— Охолонись. У тебя вон физиономия как раскраснелась. Того и гляди, лопнет. Поль тогда точно станет главой рода, — спокойно проговорил я, сложив руки на груди.

Толстяк отступил на шаг, жирными пальцами неуклюже расстегнул ворот рубахи и прохрипел:

— Лучше уезжай, иначе с тебя ещё и за Поля спросят. Мачеха в страшном гневе. Призывает на твою голову все кары небесные.

— Да Поль сам обоссался.

— Не доводи до греха. Уезжай! Ты же знаешь папеньку. Он на расправу скор! — выпалил жирдяй, кривя толстые губы.

Я задумался. Пообещать ему, что уеду, а самому остаться? Так Васька обязательно поведает Лебедеву о нашей встрече, а тот наймёт кого-нибудь, дабы проверить покинул я город или нет. Да и велик шанс того, что мне снова доведётся столкнуться с кем-то из семьи Лебедевых или их знакомых. Обещание покинуть столицу может дать мне только отсрочку. На самом же деле уезжать я совсем не собирался.

— И чего ты молчишь? — набычился толстяк и промокнул носовым платком влажно заблестевший лоб. — Отвечай, когда с тобой разговаривает настоящий аристократ!

— Василий, не смеши меня. Какой ты аристократ? Ты грубый, неотёсанный увалень с замашками мелкого царька. Отбери у тебя деньги — и ты завтра сгинешь, несмотря на свой дар. И папенька твой такой же. А Поль — это просто истеричная мразь. Мачеха же — зловредная сука, которой только деньги нужны. Вас всех сейчас собери в кучу да утопи в Неве, и никто плакать не станет.

— Да ты… да ты… — задохнулся от гнева братец Никитоса. Его выпученные зенки едва не выпали из орбит, делая парня ещё больше похожим на жабу.

— Ну чего я?! Не мямли, как обосравшийся кот! — рявкнул я, сжал кулаки и подался к парню. Ужасно захотелось съездить по его роже. Ещё и то кладбище вспомнилось…

— Ты окончательно рехнулся! — тоненько выдал отшатнувшийся Василий и вскинул руку, собираясь создать магию, но потом передумал и принялся возмущённо стрекотать: — Да что с тобой стряслось? У тебя даже взгляд поменялся. Какая муха тебя укусила? Ты оскорбляешь не только меня, но и папеньку. Он тебе такого не спустит!

— А он ничего и не узнает.

— Ох как ты ошибаешься! Я всё ему поведаю! Передам каждое твоё мерзкое слово! — злорадно выдал маг, тряся набором подбородков.

— Ничего ты ему не скажешь. Не в твоих это интересах.

— Почему это? — сощурил глаза парень и облизал губы.

— Да потому. Я ведь ниже не упаду, ежели расскажу правду о своём происхождении, а вот за твоим отцом прочно закрепится слава рогоносца. Оно тебе надо?

— Ты не посмеешь!

— Хочешь проверить или лучше сделаешь вид, что не видел меня? Я буду тихонечко жить своей жизнью в Петрограде или еще где. А ты продолжишь сопеть в две дырочки как ни в чём не бывало.

Васька нахмурился и стал усиленно морщить сально блестящий лоб. И пока он думал, я вроде бы от усталости опустил голову и прикрыл глаза ладонью, а на самом деле ухнул в транс, чтобы соорудить слабенькое проклятие. Интересно, получится ли? Уж больно много обжигающей ярости сейчас клубится в моей душе. Перед глазами так и стоят кадры с того кладбища, а во рту мрачно царствует вкус кладбищенской земли…

— Хорошо, будь по-твоему, — нехотя проговорил толстяк. — Я ничего не расскажу папеньке, но и ты держи свой поганый язык за зубами!

— За меня не переживай. Лучше невесту свою проинструктируй, дабы она ничего не разболтала, — насмешливо произнёс я, взглянул прямо в зенки этой свиньи и протянул ему правую руку, держа ладонь так, чтобы не было видно магического тумана. — Уговор.

— Уговор, — повторил Васька, скрестил свой взгляд с моим и с деланным омерзением пожал мою ладонь.

Проклятие тотчас переползло на Лебедева и исчезло. Толстяк вздрогнул и недоумённо глянул на руку. Кажется, он что-то почуял, хотя проклятие вышло совсем слабеньким.

Однако уже в следующий миг Васька покачал головой, точно выбрасывал из неё забредшую туда глупую мысль, а затем он одарил меня презрительным взглядом и вошёл в ресторацию. А уже внутри неё он запнулся ногой об ногу и грохнулся на живот. И даже я сквозь дверь услышал звон тарелок и вилок, подпрыгнувших на столах после крушения такого кашалота.