Елизавета оказалась страстной женщиной, давно позабывший о стыде. Она полностью отдалась процессу, в первую очередь заботясь о своём удовольствии. Её пальцы погружались в мои волосы, ногти царапали кожу, а зубки впивались в плечо, да ещё столь сильно, что я даже в пылу страсти заметил на губах девушки разводы крови.

Романов облизала зубы проворным язычком, закатила глаза и со смешком простонала:

— Я вампир… как в той… кинокартине.

Тут-то я и понял, что она чуток сумасшедшая по части секса. Но разве меня это остановит? Наоборот… Чую, к утру уже она будет называть меня сумасшедшим, когда на неё обрушится весь запас моих знаний по части плотских утех. Всё-таки я — человека из разнузданного двадцать первого века, где сиськи мелькают на каждом углу и лезут изо всех гаджетов.

Спустя какое-то время Елизавета хрипло взмолилась, отодвинувшись от меня к краю кровати:

— Всё… дай мне отдохнуть… иначе… я умру, mignon ami.

Её обнажённая грудь бурно вздымалась, ресницы трепетали, бисеринки пота покрывали впалый живот, а волосы разметались по подушке. Я сам устал не меньше, чем она. Тело Никитоса порядком охренело от такого секс-марафона. В ушах набатом грохотал пульс, пересохшее горло царапал воздух и буквально каждая мышца подёргивалась от перенапряжения. Однако я вроде бы добился того, чего хотел. Мне нужно было во что бы то ни стало поразить Романову. Подчинить её и заставить видеть во мне своего постоянного и желанного любовника. И, кажется, у меня получилось удивить её…

— Воды… пить, — жалобно прошептала девушка, оглядев досадливым взглядом пустую прикроватную тумбочку.

— Один момент, — просипел я и встал с кровати. — Сейчас принесу.

Ноги подгибались, но я всё равно сумел добраться до гостиной, где на журнальном столике, рядом со вчерашней газетой, красовался графин с водой. Он таинственно поблёскивал в льющимся из окна лунном свете, скальпелем взрезающим тьму, царящую в комнате.

Сколько сейчас вообще времени? Туман за окном успел рассеяться, а город погрузился в тревожный сон. По улицам полз шевелящийся мрак, а где-то вдалеке брехали собаки и на самой грани слышимости раздавался плеск речных волн, лижущих гранитные плиты берегов.

Внезапно мне сделалось не по себе. Появилось ощущение чьего-то присутствия и пристального взгляда, но дверь в спальню была закрыта. Елизавета не могла смотреть на меня. Тогда какого хрена?

Я напрягся, сжал кулаки и краем глаза заметил колыхнувшуюся портьеру. Следом на стене мелькнула изломанная тень. Что за чертовщина?! Вор? Но он не может двигаться так бесшумно и быстро. В голову сразу же полезли безумные мысли о демонах и прочих дьяволах.

— Эй, есть здесь кто? Выходи, не бойся, — процедил я, схватив графин. Он весил не так много, но если его удачно запустить в голову, то можно оглушить.

Неожиданно что-то мягко запрыгнуло на стол, и я едва не швырнул графин в это существо, но вовремя остановился.

— Мяу, — презрительно бросил рыжий кот по имени Цербер, насмешливо сверкая зелёными глазищами.

— А-а-а… так это ты. А я о тебе уже и забыл, — выдохнул я и расслабился. Кот. Всего лишь кот…

— Никита! — неожиданно раздался недовольный возглас Романовой. — Ты где запропастился? Хочешь, дабы я померла от жажды прямо на твоём ложе? Тиран!

— Иду!

Взял со стола стакан, налил в него воду и быстрым шагом вошёл в спальню.

— Еnfin (наконец)! — встретила меня Романова, жадно протянула руку к стакану и приняла сидячее положение. Её крупные груди качнулись, а соски в свете луны вызывающе уставились на меня.

— Лучше поздно, чем никогда, — с усмешкой произнёс я и вручил ей воду.

Она залпом опорожнила стакана, поставила его на тумбочку, протянула ко мне руки и промурлыкала:

— La vie est belle (жизнь прекрасна). Кажется, я передумала умирать. Иди сюда, мой жеребец.

— Успеется, — отмахнулся я, уселся голой задницей на кресло и закинул ногу на ногу. Наверное, сейчас самое время сыграть роль пылкого юноши, которого калёным железом жжёт страшный секрет. Игра продолжается…

Я мучительно нахмурился, пару секунд помолчал, а затем порывисто, с горячечными нотками, проговорил:

— Лиза, я должен тебе кое в чём признаться… В груди всё свербит и требует выхода. Я не могу тебя обманывать, хотя это и не обман.

— Ты женат? Болен? У тебя сифилис?!

— Нет. Дело в другом. До недавнего времени у меня была иная фамилия. Шипициным я стал совсем недавно, а раньше был Никитой Ивановичем Лебедевым.

— Из рода тех самых Лебедевых, магов огня?! — округлила глаза Романова, растерянно приоткрыв ротик. — Но как?

— Вот так, — тяжело вздохнул я, отвернулся к окну и стал глухо рассказывать, словно на исповеди: — Недавно выяснилось, что моя покойная матушка согрешила с каким-то мастером проклятий из числа высших аристократов. С кем именно — неизвестно. Узнав это, я с радостью покинул опостылевший мне дом Лебедевых. Ты была права. Это ужасные люди. Я чувствовал себя среди них белой вороной. Но надо отдать должное главе рода Лебедевых, он, несмотря на измену моей матушки, помог мне выправить документы на имя Никиты Алексеевича Шипицина.

— Ого! — ошарашенно выдохнула девушка и тут же вполне логично спросила: — Но почему ты решил, что твой отец пренепременно должен быть высшим аристократом?

— В документах я указал вторую ступень дара, но на самом деле она у меня четвёртая. Ты же наверняка знаешь, что начальная ступень дара ребёнка зависит от родителей. Среднее арифметическое. Моя мать имела первичный дар третьей ступени, следовательно, чтобы у меня получился начальный дар четвёртой ступени отец должен был обладать пятой ступенью дара.

— Так ты не просто сын высшего аристократа! Dieu (Боже)! Ты один из трёх первых детей, ведь после третьего ребёнка передаваемый дар теряет ступени! Будь ты четвёртым ребёнком, то твой дар имел бы третью ступень или даже ниже.

— Ты абсолютно права.

— Никита, прости за нескромный вопрос, но откуда же ты берёшь средства? В этих апартаментах квартироваться совсем недёшево. Лебедев передал тебе какие-то деньги?

— Лебедев? Он за копейку удавится. Мелкий и жадный человек, — презрительно фыркнул я, сморщил нос и прямо посмотрел на взбудораженную девушку. — Матушка оставила некий счёт на моё имя, к которому я получил доступ лишь после семнадцатилетия. На нём хранится приличная сумма. И я не знаю, где матушка взяла её.

— Это могут быть средства твоего отца! — тут же предположила Романова, азартно заблестев глазёнками. — Он мог оставить их тебе, душа моя, дабы ты не знал бедности. Но своей личности он по каким-то причинам не раскрыл. Кем же может быть твой папенька? — девушка нахмурила лобик, прикусила кончик указательного пальца, а спустя пару секунд жарко протараторила: — Мне ведомы имена парочки мастеров проклятий, кои не особо утруждают себя верностью жёнам! Всего же среди высшей аристократии, то ли четверо, то ли пятеро мастеров проклятий, могущих по возрасту годиться тебе в отцы.

— Хм… А почему ты думаешь, что мой отец кто-то из них, а не какой-нибудь иностранец?

— Ох! И вправду!

— Но, ежели честно, меня сейчас мало интересует личность отца. Нынче важно другое… Что скажет дворянское общество, когда откроется правда о моём рождении? А она рано или поздно станет известна всем. Её не получится утаить.

— Ты можешь покинуть столицу, уехать в Европу, говорят, там особенно хорош Париж. Или жить в Петрограде, но тихонечко, как мышка.

— Мышиная жизнь не по мне! — вскинул я голову, раздувая крылья носа. — И свой родной город я не оставлю! Пусть от меня и отвернётся дворянство, но кто-то же останется. Вот они-то и будут моими друзьями по гроб жизни!

— А что же Лебедевы? Правда выйдет им боком.

— Да и шут с ними! Поделом им. Мерзкие люди, — прошипел я и глянул в резное зеркало, висящее на стене. В нём отражалась окутанная лунным светом мордашка Романовой. Ну же… давай уже рожай. Предлагай свою помощь! Тебе же самой будет интересно.