Я смотрела на поблескивающие в свете фонарей осколки и буквально чувствовала, как эта глыба обрушивается мне на голову с высоты шестнадцатого этажа. Удар, боль — и темнота. Умереть в такой день… ну блядь…

Меня начало трясти, сперва мелко, потом по-настоящему колотить.

— Вы в порядке? — к нам подбежал все тот же сосед с пуделем. — Это надо жалобу на них писать. Превратили двор черт знает во что!

Я тупо кивнула и пошла к парадной, едва не навернувшись снова на ледяном крошеве. В лифте мы стояли, как два истукана, но едва сосед вышел, Ник стиснул мою руку — крепко, до боли. Лицо его было похоже на гипсовую маску с двумя черными провалами глаз. Я уткнулась носом ему в грудь и жалобно заскулила.

Это был совсем не тот адреналин, который бодрит. Не тот, который когда-то искала сама, бросаясь в рискованные приключения. Похожий ужас я испытывала, встречаясь с очередным маньяком. Ужас, смешанный с острым, как игла, пониманием: от тебя ничего не зависит.

Руки дрожали так, что я не могла вставить ключ в замок. Ник отобрал, открыл дверь сам, и, захлопнув, прижал меня к ней. Его поцелуи были полны бешеной ярости, и это желание передалось мне, нахлынуло, накрыло с головой, темное, неумолимое, как смерть.

Нет… как отрицание смерти, противостояние ей. То, что дает жизнь, против того, что отнимает. Наверно, так трахаются на войне, после боя, не думая ни о чем, подчиняясь одним инстинктам. Хотя «трахаются» — это слишком мягкое слово, тут подходит только другое, от которого вянут уши у стыдливых фиалок.

Мы срывали друг с друга одежду, не морочась расстегиванием пуговиц. Дойти удалось лишь до диванчика в холле, маленького и узкого, но это уже не имело никакого значения. Резко, грубо, больно, с криками и стонами, вбиваясь, вколачиваясь, вгрызаясь и впиваясь друг в друга. Еще сильнее, еще глубже, еще полнее! Мы и раньше практиковали под настроение жесткий секс, но сейчас все было иначе. Такое не может быть часто — возможно, всего один раз в жизни. Не просто против смерти — вместе против нее, вдвоем.

От оргазма буквально разрывало в клочья, не раз и не два. Как будто каждая мышца, каждая клеточка в теле сжималась в сверхплотную точку и разлеталась темными искрами. Чтобы тут же вернуться и завопить: мало-мало-мало, еще, еще!!!

Мы все-таки добрались до дивана в комнате и даже умудрились его разобрать. Как и когда — провалилось в черную дыру. И как уснули — тоже. Утром я проснулась разбитая в хлам, словно в глубоком похмелье, хотя выпили в ресторане всего по бокалу вина. Все тело болело, и это не была приятная ломота после хорошего секса. Больше напоминало зверскую крепатуру после ударной нагрузки в спортзале. На внутренней стороне бедер наливались синяки, на груди сверкали фиолетовым засосы, губы, по ощущениям, превратились в вареники. Ну и в целом… сплошная секс-травма.

Мда… Нехило потрахались.

Тут я снова вспомнила сосульку и зажмурилась так, что под веками поплыли лиловые пятна, а в ушах тоненько запищало.

Ник, проснувшись, поморщился, со свистом втянул между зубами воздух и затейливо выматерился. И пояснил в ответ на мой вопросительный взгляд:

— В спину вступило.

— Да, дедушка, — поддела я с намеком, — похоже ты уже не торт. Да и я тоже. Наверно, такие аттракционы не для нас.

— Дедушка бы тебя и сейчас трахнул разок-другой, — он положил мою руку на материальное подтверждение своих слов. — Это вчера, когда в лужу спланировали. Как будто хрустнуло что-то в пояснице. У тебя какая-нибудь мазь обезболивающая есть?

Я встала и поплелась на кухню за диклофенаком. Заодно и пантенол для себя прихватила. Намазала ему спину и спросила:

— Тебе куда-нибудь надо сегодня?

— Надо, но не пожар. Могу перенести.

— Тогда оставайся здесь. Отлежись немного. Куда сейчас ехать, еще хуже станет.

— А я тебе не помешаю? — Ник с шипением повернулся на бок.

— Ну если не будешь каждые пять минут звать, чтобы принести чаю, рассказать сказку и поцеловать в носик, то нет.

— Каждые пять не буду, — заверил он. — Только каждые десять.

Накормив его завтраком, я пошла к компу. И первым делом обнаружила, что мы стали звездами домового чата. Кто-то выложил нашу фотографию в луже вместе с сосулей в сопровождении гневного обращения к ТСЖ: доколе?! И когда только успели щелкнуть?

Под обращением развернулась дискуссия, живы мы или нет, потому что по фотке определить было сложно. Пришлось написать, что мы живы, но готовы отвесить правлению пиздюлей, особенно если широкая общественность поддержит жалобу подписями. В конце концов, за что мы деньги платим? Желающих нашлось много, но уже через пятнадцать минут мне позвонили из правления с извинениями и обещаниями немедленно отправить на крышу рабочих.

Вот где я выпустила пар! Наорала, обматерила и пообещала написать во все газеты и даже в Спортлото, если в течение дня сосульки не будут сбиты с крыш, а двор вычищен до состояния бального паркета. Эффекта особого не ожидала, но уже через час на крышу залезли высотники, а во дворе застучали ломы и заскребли лопаты.

Надо же, оказывается у нас есть дворники!

Мстительно усмехнувшись, я отправила фотку из чата и описание инцидента на все местные новостные сайты. А потом позвонила Яне Логиновой и спросила, нет ли у нее возможности натравить на нашу управляющую компанию какую-нибудь «Дежурную часть». Возможность нашлась, и вечером у меня взяли интервью на фоне парадной. На камеру. Правда, тут же подскочил председатель правления и, поглядывая с ненавистью в мою сторону, заявил, что все уже убрано, сбито и почищено.

— А ты злая, Женька, — заметил Ник, когда я вернулась домой и рассказала ему об этом.

— Ты даже не представляешь, насколько злая, — вздохнула я, поцеловав его. — Зато не злопамятная. Отомщу — и сразу забуду.

Ник пролежал у меня пластом три дня, пока потихоньку не отпустило. Имея за плечами опыт двух замужеств, я готовилась к ужас-ужасу, но все оказалось не настолько страшно. И Никита, и Захар при малейшей простуде страдали так, что хотелось прикончить. Чтобы избавить от мучений — и их, и себя. Ник оказался пациентом умеренной противности. Ныл, вредничал и капризничал, конечно, но не критично. Во всяком случае, убить его желания ни разу не возникло. Только так… треснуть чем-нибудь слегка.

«Же-е-ень! Ты очень занята? Не посидишь со мной?»

Женя в одной из своих многочисленных ипостасей была очень занята, но, скрипнув зубами, закрывала ноут и шла выполнять долг сестры милосердия. Правда, головой все равно оставалась где-то в другом месте.

«Же-е-ень, ты меня вообще слушаешь?»

— Ник, я тебя слушаю, — не выдержала я после очередной претензии, — но не слышу, потому что думаю о другом.

Кто-то наверняка обиделся бы, а Ник ущипнул за попу и уточнил:

— О ком другом?

— О короле василисков, — ответила я честно. — Почему он не трахает свою жену.

Ник посмотрел на меня как на опасную сумасшедшую.

— И почему же?

— Понятия не имею. Третий месяц пытаюсь придумать — и все никак. Надо уже книгу заканчивать, а не могу.

— Может, он старый импотент? — предположил Ник.

— Нет. Не юноша, но вполне так молодец-огурец.

— Тогда, может, жена уродина и на нее не стоит?

— Нет. Молодая и красивая.

— А он не по династическим соображениям женился? Ну вот не любит ее и не хочет.

— По династическим, да, но блин, когда мужикам отсутствие любви мешало трахать молодую красивую жену? Мне-то только на руку, она уже успела взаимно в рыцаря влюбиться, но должна же быть какая-то причина, чтобы король дал ей развод.

— Не скажи, не все мужики одинаковы. Особенно если он любит другую и по какой-то причине не смог жениться на ней. Может, она замужем. Или вообще умерла. Думал, возьмет девочку и все будет хоккей, а вот не вышло. То есть не вошло.

— Да ну… сказки это все. Либидо тварь такая, не одна — так другая. Ну любит, ну не смог жениться — что ж теперь, на всю жизнь монахом?