После завтрака я села за комп, прошла всю свою параноидальную систему идентификации и открыла статистику. Статистика порадовала. Нина с коротышом поднялась на седьмую строчку рейтинга, комплименты и звездочки продолжали сыпаться. Продажи старых книг за четыре дня перевалили треть обычных среднемесячных.

Я понятия не имела, как так получилось. Как вообще получается, что одну книгу читают и перечитывают, а другую закрывают с зевком через пару абзацев. Не знала этого ни как автор, ни как читатель. Все тот же Стивен Кинг называл это волшебной силой gotcha — дословно «попался». Попался читатель, ясное дело. Да так, что не оторваться. И сила эта или есть, или ее нет. Автор может поймать ее, но не факт, что удержит. Почти как жар-птицу.

Все это было невероятно приятно, просто эйфория, но я с этим уже сталкивалась, поэтому заранее морально готовилась к окончанию банкета. В первый раз оно сильно бьет по нервам, да и потом остается стойкий привкус разочарования.

Когда я только-только открыла свою первую платную подписку, книга неожиданно попала в «Рекомендуемое» и надолго там застряла. По чатикам активно глодали мои косточки и строили предположения, кому чего Солод подлизнула. А я с наивностью неофита бурно радовалась продажам и полагала, что это первый шаг к сияющим вершинам. Зато потом, глядя на унылые нолики в стате, жевала сопли и задавала мирозданию риторический вопрос: «Ну вот как так, а?»

Все это обошлось мне в несколько дней мировой скорби, сломанную клавиатуру, по которой со злости вмазала кулаком, и бесценный опыт. Чтобы много, а главное, стабильно зарабатывать сетературой, надо не просто хорошо писать — ох уж этот авторский мемчик «пишите лучше»! Надо а) впахивать… нет, не то слово, надо въебывать, как прóклятый папа Карло, б) жирно и грамотно вливаться в рекламу и в) выдавать тот продукт, который хочет потребитель. Хотя всевозможные волшебные лифты и фактор удачи тоже не стоило списывать со счетов. Знающих все эти премудрости и хорошо пишущих много, а топов при этом — единицы.

Писалось мне так же легко, как и вчера. Прода за Жанну и две от Аркадия. В перерыве вышла немного размяться, купила пирожных, вспомнила, как Ник приехал ко мне первый раз и мы сидели в ресторанчике. Что бы я ни делала, о чем ни думала, все в итоге выезжало на Ника. И он даже померещился в высоком мужчине в черном пальто, вышедшем из того самого ресторана.

Нет, не он. Но вполне так симптом. Показательный.

Писала — и косилась на телефон. О встрече сегодня не договаривались, сказал же, что будет занят допоздна. Но мало ли вдруг? И обещал позвонить, когда освободится. Телефон молчал, время последнего захода в воцап не менялось — все так же вчера. А мне просто хотелось услышать его голос, хоть пару слов.

Набрать самой? А если помешаю?

Ник позвонил уже вечером, когда я нежилась в ванне — в нирваННе! — с пирожным и бокалом вина. Болтали мы довольно долго, то и дело срываясь во всякие двусмысленности и откровенные непристойности. И это я — которая терпеть не могла разговаривать по телефону? Которая зажевала наш первый разговор так, что он едва не стал последним? Чуть не утопила телефон и улыбалась до ушей, пока Ник не сказал, уже совсем другим тоном:

— Жень, давай сразу по пятнице предварительно договоримся. Я за тобой заеду. Часам к пяти закончишь? Чтобы нам до главных пробок выехать.

— Думаю, да. А завтра как — не увидимся? — я вдруг почувствовала себя собакой, которую не взяли на прогулку.

Ну ты, мать, и наглая. С Андрюхой вон раз в неделю виделись, а то и реже, и то казалось, что часто.

— Боюсь, нет, — ответил Ник. — Если ты, конечно, не захочешь со мной на ночную службу пойти.

— На ночную службу? — не сразу поняла я. — В церковь, что ли? А, Рождество же. А можно… не захочу? Я не атеистка, но в церковь захожу, когда там нет никого.

— Да как-то особо и не рассчитывал.

Я прямо штопором ввинтила ухо в телефон, разлагая эту фразу на молекулы: нет ли обиды, недовольства или еще чего. Вроде не было.

— А ты часто ходишь? — спросила не без опаски.

Фанатично верующие люди пугали не меньше диких атеистов. До сих пор Ник этого никак не демонстрировал, у него даже икон в доме не было, не считая маленькой в машине, но мало ли…

— Нет, только по большим праздникам. Или если очень надо. Ладно, Жень, я уже к дому подъезжаю. Позвоню попозже еще. Пока не ложишься?

— Нет. Звони, когда захочешь.

Выдохнув с облегчением, я вдруг сообразила, что уже десять, а от ребенка ни чиху ни пыху.

«Ау. Ты с ночевкой?»

«Нет», — упало тут же.

«Уже едем».

«Скоро буду».

Алена влетела едва ли не на метле — довольная, веселая, раскрасневшаяся. Как будто и не было совсем недавно драмы. И невольно подумалось, что либо драма эта была не слишком глубокой, либо… все не так, как кажется. Я когда-то очень хорошо умела прятать свои горести под маской оживленной joie de vivre. Надо было только постоять пару минут перед дверью квартиры, подышать глубоко, состроить несколько жестких гримасок, после которых на лице поселялась ненадолго та самая искусственная радость жизни. Ее хватало, чтобы пройти мимо мамы в свою комнату.

Раздеваясь, Алена тараторила такими же короткими фразами, какими писала в воцапе:

— Мы в Кавголово ездили. К Сашке на дачу. Сашка — это Володин друг. Он тоже в клубе был на Новый год. На режиссерском учится. Мы вчетвером и еще две пары. В две машины влезли. Они там же все учатся, в киноТВ. Кто где. На режиссерском, продюсерском, актерском. Шашлыки жарили, по лесу гуляли. Здорово там. И погода класс. И, мам, я рассказала, что ты книги пишешь. Володя спросил, где выкладываешь и под какими псевдами. Я сказала. Ничего?

В детстве Алена была довольно спокойной и послушной, а вот в подростковом возрасте у меня не раз чесались руки поддать ей как следует. Особенно когда часами не могла дозвониться на выключенный телефон или когда ждала ее за полночь, понятия не имея, где она и с кем. Но сдерживалась, потому что самой, бывало, прилетало не раз. Это было не столько больно, сколько обидно и унизительно, поэтому не слишком способствовало просветлению мозгов. Но вот сейчас желание отвесить ей хорошую затрещину дошло до критической черты.

— Это называется «разглашение персональных данных», Алена, — сказала я ледяным тоном, на всякий случай убрав руки за спину. — Статья сто тридцать седьмая Уголовного кодекса.

— Мам, ну твои книги ведь в открытом доступе, — она надула губы и захлопала глазами. — Любой может зайти на сайт и прочитать.

— Ты… дурочка или притворяешься? — вместо «дурочки» просилось совсем не то слово, и кому-то другому я бы его сказала без колебаний. — О том, что Нина Солод и Жанна Чернолесова — это Евгения Зимина, знает от силы десяток человек. Да и то только потому, что бабуля раззвонила об этом своим подружкам. Я могу сказать, что пишу книги, но не под каким псевдом. У меня даже акк в Контакте на Солод.

А о том, что Женя Зимина по совместительству еще Аркадий Мерцалов и Джоанна Джей, вообще никто не в курсе, кроме менеджеров литпортала, но они не в счет. Я даже в завещание авторские права на их книги не включила, чтобы и после моей смерти не узнали. А в компе их найдет только хакер. Но сейчас мне и Жанны с Ниной было более чем достаточно. Точнее, одной Нины с коротышом.

— И… Ник тоже не знает? — кажется, до Алены начало доходить, как жестко она облажалась.

— Знает, что пишу, но не более того. Во всяком случае, так было до сегодняшнего дня. И я очень не хотела бы…

— Мамуль…

Глаза у нее стали как у андерсеновской собаки: то ли с мельничное колесо, то ли с Круглую башню. Подумав об этом, я вспомнила, как мы с Захаром были в Копенгагене и на башню эту самую тоже поднимались. Там до самого верха можно на карете заехать — блядь, какая карета, о чем я вообще думаю, а?

— Мамуль, — повторила Алена, — но у тебя ведь там ничего такого неприличного. Это просто мне жанры не нравятся, а так-то ты ведь хорошо пишешь. И я ничего плохого…