— Солнце, — усмехнулся он, — я знал, что так и будет. Ты забыла, что я большую часть жизни прожил с ебанутыми во всю голову творцами? Вопрос заключался только в том, как долго ты будешь сопротивляться ломке. Не взяла бы ноут — полезла бы в телефон. Или записала бы на бумажке. Туалетной.

— Ну… да, — сокрушенно признала я. — Наверно. Знаешь, как мы, писуны, говорим? Пишущая мать — горе в семье. Разница с пьющей только в том, что одна несет деньги из дома, а другая в дом. Если, конечно, сможет заработать.

— Не могу сказать, что я от этого в восторге. Но если начну тебя строить, хуже будет нам обоим, ведь так? Поэтому придется искать какой-то разумный компромисс. Это как на дороге — хоть вверх колесами езди, только другим не мешай.

— Хорошо, — у меня в самом буквальном смысле отлегло от сердца. — Постараемся. Спасибо!

Ник поймал мою руку и поцеловал, наклонившись через стол. И я заметила краем глаза, как тоскливо поджала губы женщина за соседним.

— Ну что, может, все-таки на лыжах попробуем?

— Нет, — подумав, я все же отказалась. — Мне всегда неприятно, если что-то не получается, а посторонние люди на это смотрят. Когда цель стоит именно научиться, тогда еще можно потерпеть. А вот просто попробовать всем на посмешище — нет. Не хочу. Ник, это такие хорошие выходные, замечательные, не надо их ничем портить. Хочу вспоминать с удовольствием.

Он даже как будто растерялся немного.

— Женя, я очень рад, что получилось сделать их… хорошими, — с его лица исчезла та усмешка, которая зачастую пряталась за серьезной миной. Сейчас он был по-настоящему серьезен. — И они еще не кончились. Мы ведь ничего не испортим, да? — и тут же смел всю эту патетику азартной улыбкой: — А на зип-лайне слабо?

Я хотела было возмутиться: мне не десять лет, чтобы вестись на слабо, но любопытство пересилило.

— А это что такое?

— Да видела наверняка вчера — на тросе съезжают с горы и над озером.

Точно, я обратила внимание издали на крохотные разноцветные фигурки, которые неслись в воздухе, подвешенные на веревочках. Показалось, что это должно быть пиздец как страшно.

Оказалось, и правда страшно. Оба троса: и большой, и тот, на котором меня к нему подвесили, — выглядели слишком хлипкими, а высота слишком большой. Впрочем, на тарзанке было гораздо страшнее. Зато восторга, когда инструктор придал мне ускорения с площадки, — в разы больше.

— Знаешь, о чем жалею? — спросила я, когда мы спустились вниз, обогнули озеро и зашли выпить кофе в лыжный бар у подъемников. — Ну не то чтобы прямо жалею, но… сожалею. О том, что какие-то вещи случились со мной в первый раз так поздно. Взять тот же зип-лайн. Будь мне сейчас двадцать, ощущения были бы совсем другими. Острее, ярче.

Я почему-то думала, что Ник не согласится, но он кивнул:

— Вполне возможно. Даже скорее всего. Но наверняка ты этого не знаешь. Может, наоборот, не понравилось бы. Как говорится, жизнь — это череда неиспользованных возможностей. Ты могла проехать мимо меня и не остановиться. И уж точно не думала бы о том, что потеряла. А насчет нового и необычного… Я подписан на один паблик, где люди делятся своими впечатлениями о таких вещах. И многие там постарше тебя. Если доживем до лета, кое-куда съездим. Будешь сильно удивлена.

— Ник, — я пнула его под столом, — ты такой идеальный, что мне становится страшно. Люди такими не бывают.

— Идеальный? — фыркнул он в чашку. — Нет. Ты просто меня еще плохо знаешь. К тому же я, как любой порядочный павлин, распускаю перед тобой перья. Мне вот тоже кажется, что ты идеальная. Если, конечно, закрыть глаза на твою профессию. Но здравый смысл намекает, что у тебя масса недостатков. Как и у меня, и у всех прочих. Ну вот скажи, к примеру, как мы с тобой будем ругаться?

— То есть? — не поняла я. — В каком смысле?

— Ну как в каком? В прямом. Ты же не будешь утверждать, что мы с тобой никогда не поссоримся. Так не бывает. Все люди ругаются. Живые, во всяком случае.

— Откуда я знаю, как мы будем ругаться. Ты еще спроси, из-за чего.

— Да наверняка из-за ерунды какой-нибудь, — Ник допил кофе и поставил чашку на стол. — Большинство ссор из-за такой мелочи, что потом становится смешно. А вот как — это уже интереснее. У каждого человека свои паттерны. Особенно когда заводятся до такой степени, что перестают себя контролировать. Обычно это стыдно и некрасиво, но остановиться уже невозможно.

Мне стало немного жарко. Потому что моя последняя стадия в ссорах действительно была довольно мерзкой. Доходила я до нее крайне редко, всего-то раза три или четыре за всю жизнь, но будь я на месте мужчины, увидев такое, точно собрала бы вещи и ушла. Захар и ушел. Правда, он ушел бы в любом случае, но моя истерика наверняка убедила его в правильности выбора.

— Ты уверен, что хочешь это знать?

— Ну в общих чертах не помешает. Все равно это когда-нибудь случится, а предупрежден — значит, вооружен. Не станет шоком.

— Если в общих чертах, то это отвратительно.

Я подумала, что такой разговор чем-то сродни рассказу о бывших. И что он вряд ли вписывается в концепцию идеальных радостных выходных. Но с другой стороны… Когда я пекла что-то сладкое, всегда добавляла в тесто по щепотке соли и черного перца. Чтобы подчеркнуть вкус. Может, как раз сейчас это и уместно. Чтобы не получилось слишком уж приторно.

— Мне уже страшно, — едва заметно улыбнулся Ник.

— Вот, уже страшно. А если до этого когда-нибудь дойдет? На самом деле обычно я просто становлюсь ядовитой стервой. Либо мертво молчу, либо говорю гадости. Спокойно.

— Ну как и я.

— Завести меня по-настоящему сложно. Довести до ручки — тем более. Но если уж это случится, остановиться уже не смогу. Пока завод не кончится. Буду орать во всю глотку, топать ногами, говорить то, о чем потом капитально пожалею. Ну и истерика, конечно. Натуральная, с рыданиями, диким смехом и икотой. В общем, фу такой быть. А ты?

— В принципе, по той же схеме. Только без истерики. Ору и говорю то, чего на самом деле не думаю. Могу что-то разбить или сломать, если под руку подвернется. А потом бахну дверью и уйду. Буду ходить по улицам и злиться. Или напьюсь где-нибудь.

— Сниму девку? — дополнила я с подозрением.

— Нет, — поморщился Ник. — Без девок.

— Мне почему-то кажется, — я накрыла его руки своими, — что мы обойдемся без этого. Знаешь почему? Потому что оба умеем разговаривать и договариваться. А такая вот экстремальщина случается, когда люди тупо друг друга не хотят слушать. Ругаться, конечно, будем, но так… шипеть и кусаться по-змеячьи.

— По-змеячьи! — рассмеялся Ник. — До чего мне нравится, как ты со словами обращаешься. Настоящий писатель.

— Для меня это как пластилин — лепить монстриков. Но когда читаю других, сразу становлюсь грамма-наци.

— Змейка ты моя зубастая. Кстати, нам домик надо до шести освободить, но, я думаю, поедем раньше. Часика в четыре. Завтра первый рабочий день, все в город ломанут, кто выезжал. Какие-то пожелания еще есть на сегодня? Картинг, пейнтбол, лазертаг? Хотя там, наверно, надо заранее записываться.

— Нет, — мне и правда ничего больше не хотелось, чтобы не получилось перебора впечатлений. — А командные игрища вообще не люблю, я асоциальная зверюшка, даже в настолки не играю. Давай после обеда пройдемся немного, а потом просто отдохнем до отъезда.

— Принято, — кивнул Ник.

Мы перешли подземным переходом к автодрому, обошли его вокруг, пообедали в еще не охваченном нашим вниманием ресторане и вернулись обратно к стоянке, чтобы доехать до поселка. А когда зашли в коттедж и поднялись в спальню, я вдруг поняла, что и правда переполнена до краев, не расплескать бы.

Кровать была освещена послеобеденным солнцем, как лужайка в лесу.

— Задернуть шторы? — спросил Ник.

— Нет, — я легла поверх покрывала и натянула до носа плед. — Иди сюда!

Мы лежали в солнечном свете, обнявшись. Это было совсем другое молчание, не как в пятницу у камина. То — как натянутая струна, сладко напряженное, звонкое. Это — как мех сибирской кошки. Так мягко, тепло, уютно… спокойно… Ник осторожно перебирал мои волосы, изредка касался губами щеки или уха, а я нежилась на грани дремоты, и мысли текли такие же неторопливые, дремные, легкие, как пух.