Едва Парфен увидел их, ему сразу стал понятен всеобщий настрой старожилов камеры. Кавказцы разговаривали на своем, устраиваясь в углу. Теперь все восемь шконок были заняты. Одно обрадовало Парфена — Самосвалу селиться было вроде некуда.

— На хрена чеченов к нам сунули! — ворчал Ворон себе под нос.

Напряжение росло и к вечеру разразилось потасовкой. Со стороны «старожилов» участвовали Калчан, Валет, Цыган и Парфен. Он «впрягся» в драку, поскольку ему выгодно было держаться Валета, который был инициатором побоища. Дошло дело до конвоиров, и все участники получили резиной по телесам и головам.

— Слава богу, в шизо никого на затолкали, — доверительно шепнул Парфену Ворон, не принимавший участия в скоротечном сражении.

К уже почти зажившему фингалу после «крещения» прибавилась приличная ссадина на скуле.

Но все это детали. Большую часть времени у Парфена занимали размышления на тему устройства его собственной судьбы.

Последний разговор с Тарасовым для Гришки стал отправной точкой в начале нового этапа, когда он после тупого отрицания всего и вся начал потихоньку сдавать позиции. Досконально все обдумав, Парфен решил, что нужно выкручиваться самому. По крайней мере, постараться узнать, что хочет от него следователь и что он сможет предложить ему за это.

Когда в следующий раз его вызвали на допрос к Тарасову, он уже шел без всякого мандража, по-деловому прикидывая в голове, как построить беседу со следователем. Немало ему в этом помог и разговор с Вороном. Бывалый зэк неожиданно сам подошел к нему на прогулке. Тогда Гришка еще не впитал в кровь, что в тюрьме не делается что-либо просто так. Потом он понял, что и добряк Ворон подкатил к нему неспроста. Но все это пришло потом.

В назначенное время Парфенова и остальных заключенных вывели на прогулку. В другое время такое времяпрепровождение не вызвало бы у молодого человека одобрения, но и было бы просто противно всему его существу. Но сейчас он был безумно рад накручивать круги под палящим летним солнцем и иметь возможность хоть короткое время подышать чистым воздухом, не изгаженным теснотой пространства и жизнедеятельностью восьми здоровых мужиков.

Место, выделенное для этой процедуры, располагалось на крыше тюрьмы. Со всех сторон заваренное стальной решеткой, оно напоминало загон для хищных зверей. По своей сути большинство людей, «нарезавших» медленные монотонные круги, таковыми и являлись. Двое часовых с «АКМ», прищурив глаза, наблюдали за ними.

Гришка шлепал лениво вперед, когда к нему подошел Ворон.

— Не таскали еще сегодня? — начал первым разговор старый урка, имея в виду вызов на допрос.

— Нет, — меланхолично отозвался Парфен, продолжая думать о своем.

— Я тебе что хочу сказать, — вполголоса начал Ворон, — ты за паровоза поканать хочешь?

— Нет, а что? — насторожился Парфен.

— Мое дело маленькое, — осторожно заметил Ворон, — только я слышал, как Химик тебе пел. Ему-то что, он свалит скоро отсюда, гадом буду! Ему по нахалке не пришьют и на понт не поймают — волчара еще тот! А тебе со всеми твоими отказняками двадцатник влепят! Выйдешь — под сорок будет! Думай!

— Что ты имеешь в виду? — сразу насторожился Парфен.

— У тебя своя голова на плечах! — заметил старожил советских тюрем и, как ни в чем не бывало, отошел в другую сторону.

Гришка действительно задумался над его словами, но неожиданно отвлекся, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд. Покрутив головой, он заметил, как один из кавказцев-сокамерников пристально смотрит в его сторону. Столкнувшись взглядом с Парфеном, он тотчас отвел глаза. Что-то быстро сказал земляку и вновь косо посмотрел в его сторону.

«А в самом деле? — уже не в первый раз задал себе Парфен закономерный вопрос. — Даже Ворон, которому и дела до меня нет никакого, и тот вполне определенно намекает! Да к тому же, если верить Тарасову, то и времени на раздумье у меня нет! Если Самосвал появится, мне хана! Да и Калган не просто так волком смотрел!»

От нехороших мыслей вновь стало зябко, несмотря на то что солнце светило вовсю.

Вернувшись в камеру, Парфен принял окончательное решение — нужно попытаться поторговаться с Тарасовым. Во-первых, узнать, что тот может предложить реально для него, и от этого уже танцевать! Приняв такое решение, Парфен даже немного успокоился, словно с души свалился тяжелый груз.

Тарасов словно угадывал перемену в настрое подследственного и на следующий день преподнес Гришке такой сюрприз, что у того отмело все сомнения напрочь.

Под вечер, когда он уже никак не ожидал вызова, громыхнула отпираемая дверь камеры и раздался командный голос:

— Парфенов, на выход!

Привычно заложив руки за спину и не торопясь, он направился вперед по тюремному коридору. Конвоир шел чуть позади.

— Направо, прямо, стой! Лицом к стене! — Знакомые команды, как пистолетные выстрелы, раздавались время от времени позади него. Гришка начинал выполнять их раньше, чем конвоир успевал выкрикивать! Дверь в камеру открылась, и Гришка остолбенел на месте. Наверное, у него был ужасно глупый вид, поскольку даже Тарасов не выдержал и улыбнулся.

Парфенов ожидал увидеть кого угодно, только не Татьяну. Судя по тому, что девушка смущенно улыбалась, она присутствовала в камере не в качестве арестованной.

— Вы десять минут пообщайтесь, я в коридоре подожду. — Тарасов продолжал все больше удивлять молодого человека. Он выразительно глянул на Гришку, затем на наручные часы, затем вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

— Ты, ты… как здесь? — Гришка не находил нужных слов.

— Милиционер, тот, что постарше, приходил к нам в больницу. Разговаривал со мной, про тебя расспрашивал. Обещал встречу с тобой организовать…

— Чтобы ты меня разжалобила и я нюни пустил? — окрысился Парфен и тотчас пожалел о своих словах. Татьяна дернулась от него, будто ее током ударило. Она широко открыла свои изумрудные глаза и так застыла, не отрывая взгляда от лица парня.

— Извини, тут все понимается по-другому…

— Я действительно хотела с тобой поговорить. — Взяв его голову в свои ладони, Татьяна вновь заставила Гришку смотреть себе в глаза. — Не знаю, правильно это или неправильно. — Она немного замялась, но взгляд не отвела. — Но ты не должен ничего думать… я не потому, что кто-то мне приказал или попросил, я сама так думаю…

Фразы получались обрывистые и неказистые, но Парфен чувствовал, что идут они от всего сердца и Татьяна действительно говорит не по указке.

Почти все десять минут он слушал ее, не перебивая. Суть того, что горячо излагала ему любимая девушка, в основном совпадала с тем, что ему в двух словах обронил на прогулке Ворон. Только под конец он не выдержал, губы его нашли ее, и только лязг замка заставил его оторваться. Они тяжело дышали, когда вошел Тарасов.

— Ну, милая барышня, аудиенция окончена, а с тобой я еще хочу поговорить, — объявил он Парфенову.

— Сколько, как ты думаешь, тебе суд отпишет? Не прикидывал? — сразу набросился на молодого человека следователь. Он еще что-то говорил, но слова Олега Андреевича сливались в монотонный шум в сознании Гришки. Перед глазами стояла только она.

— Да очнись ты! — не выдержал следователь.

Парфен вздрогнул от окрика и некоторое время изумленными глазами смотрел на капитана. Затем взгляд налился злостью.

— Зачем, зачем вы ее привели? — На скулах катнулись желваки. — Думаете, я сейчас расплачусь от умиления и чистосердечное накатаю?!

Последнюю часть фразы Парфен выкрикнул с истерическим надрывом. Еще немного — и в глазах бы действительно заблестели злые слезы.

— Дурак, — коротко охарактеризовал его поведение следователь. — Мне твоя повинная теперь — как до женского передка дверца. Что для прокурора нужно, я и так собрал уже. Но…

Олег Андреевич подался вперед, приблизив лицо к подследственному. Прервав сам себя, он некоторое время смотрел молча на Парфена, будто молчание парня было для него красноречивее любых слов.