Медичи не договорил, а Диана не переспрашивала. Они выехали на середину моста, так что свет мелькнувших фонарей высветил мрачное лицо итальянца — и свежую ссадину на его скуле. Та странным образом ещё кровоточила, и Диана полезла в сумочку за носовым платком.

Пузырёк парфюма в сумочке оказался кстати; смочив платок, Диана осторожно коснулась им припухшей скулы Джанфранко. Итальянец замер на миг, затем перехватил её ладонь, не позволив ей соскользнуть с лица.

— Боитесь, что я увижу настоящего Джанфранко? — помедлив, тихо спросила Диана. — Но вы забываете: я жила в Мексике. И многое повидала за время жизни в Хуаресе. Пожалуй, что я отвыкла… мирная жизнь расслабляет… Меня смутило внимание, мистер… Джанфранко, — тут же исправилась Диана. — А не ваша… несдержанность.

Медичи медленно опустил их сжатые руки, и Диана некоторое время смотрела на их переплетенные пальцы.

— Меньше всего я хотела бы вновь ступать в те же воды, — негромко произнесла она, не глядя на итальянца. — Но сегодня доктор Вольф говорил о травмах… и я наконец поняла важное: я тоже не смогу жить обычной жизнью. Все эти годы я очень старалась, но никак не могла влиться в добропорядочное американское общество. Я слишком многое повидала, чтобы годиться для мирной жизни. Знаете, когда я жила в Колорадо, меня звали на свидания. И я каждый раз отказывалась. Миссис Фостер спрашивала, а я только сейчас поняла, почему. В сравнении с пережитым, вечера танцев и романтические драмы сверстников казались мне… мелкими. Это не их вина, — тут же оговорилась Диана. — Это моя сломанная психика.

Медичи крепче сжал пальцы, накрыл её ладонь второй рукой. Теперь они сидели, пожалуй, даже слишком близко, но Диана не боялась. Не разумом менталиста, но обыкновенным женским чутьем она понимала: Медичи не причинит ей вреда. И не сочтёт нечаянную близость приглашением.

— Молодые парни, которые звали на свидания, казались мне детьми, — тихо продолжила Диана. — Они не видели того, что видела я. Они не пережили ада, а потому не могли стать мне ни равными партнёрами, ни, на тот момент, интересными собеседниками. Я не понимала их безопасный мир, они не видели мой. Доктор Вольф прав — кто из нас не травмирован? Мне казалось, я почти излечилась. Почти выдохнула, вкусив мирной и самостоятельной жизни. Но человека, который бы понимал, через что я прошла, я так и не встретила. Что же до близких отношений… Простите, Джанфранко, я видела только грязь. И во взглядах дона Флореса, когда он смотрел на меня, и в тот вечер, когда он впервые меня коснулся… не как отец коснулся!..

Рука непроизвольно вздрогнула, но Медичи не выпустил. Только погладил тыльную сторону ладони большим пальцем, не то успокаивая, не то поддерживая.

— Война в Хуаресе случилась очень вовремя, — переждав болезненный спазм в горле, продолжила Диана, — а побег в пустыню стал желанным избавлением. Что я видела потом, Джанфранко? Снова пустые переживания случайных подруг, вроде Киры, и тот ужас, что показывала мне Амели, ища избавления от боли…

— Бывает иначе, Диана.

— Но я этого не видела, — беспомощно проронила она, поднимая глаза. — Я ничего не знаю, кроме постоянного бегства.

На мгновение показалось, что Медичи снова её поцелует. Синие глаза потемнели совсем как тогда, в танце, но итальянец сдержался. Перед глазами пронеслись чужие образы, которые Джанфранко попросту не удержал в голове, и Диана вспыхнула, увидев среди чужих воспоминаний себя. В соблазнительном бордовом платье, доверчиво вкладывающую свою ладонь в его…

— Я не домашний мальчик, Диана, — негромко проронил Медичи. — Мне не нужно объяснять, что вы видели. Я всё это прошёл сам.

— Я знаю, — быстро кивнула Диана, высвободив ладонь. Растёрла плечи прямо через пальто. — Я чувствую в вас равного, Джанфранко. Я только… очень боюсь ошибиться. Вы не сеньор Флорес, но вы тоже… лили кровь. Я это просто… знаю.

Автомобиль дёрнулся, остановившись на светофоре. За окном притаились безрадостные пейзажи Бруклина, который в столь позднее время уже засыпал.

Вечный шум Манхэттена остался позади; они въезжали в спальные кварталы добропорядочных иммигрантов. Ещё каких-нибудь полчаса — и они окажутся на месте. И магия невысказанных ответов закончится…

— Я надеюсь, что изменился.

Диана подняла голову, разглядывая итальянца. Плотно поджатые губы, взгляд вглубь себя…

— Хотя после сегодняшнего я, пожалуй, уже не уверен.

— Расскажите, — попросила Диана, вглядываясь в лицо Медичи. — Кто вы, Джанфранко?

Итальянец молчал с минуту, прежде чем заговорить. Луис за рулём по-прежнему почти не дышал и старательно не оборачивался. Даже, кажется, в зеркало заднего вида не смотрел, чтобы не нарваться на взгляд босса.

— От менталистки вашего уровня я ничего не скрою, верно? — наконец тяжело проронил Джанфранко.

— Меня не интересует всё, — мягко заверила Диана. — Я не заглядываю туда, куда не приглашают. Я хочу только знать, могу ли я… верить вам.

Итальянец усмехнулся, тяжело и безрадостно.

— Что вы хотите знать, Диана?

— Начните с хорошего, — предложила она. — Когда вы решили, что пора меняться?

Медичи честно задумался и снова усмехнулся.

— У меня есть младший кузен. Рафаэль Ламорте. С врагами общается исключительно языком силы. А врагов у кузена больше, чем друзей. Бессмысленная резня, реки крови, горы мертвецов — это про него. Ваш… в смысле, детектив Ллойд с ним немного знаком и подтвердит, что я не приукрашиваю. Те, кто плохо нас знает, утверждают, будто мы с кузеном абсолютно не похожи. Я — человек рассудительный, а Рафаэль… скажем так, вместо него рассуждают пули. Но люди ошибаются. Мы одинаковы.

Диана не проронила ни слова, позволяя Джанфранко досказать. Что бы ни говорил итальянец, она по-прежнему не видела в нём монстра, подобного сеньору Флоресу. Или же её несознательно тянуло к подобным мужчинам? Как там доктор Вольф говорил, про травмы?..

— Та же порода, разный окрас, — задумчиво продолжал тем временем Медичи. — Единственная моя гордость в том, что я не получал удовольствия от смерти. Это неприятная, грязная, но часто необходимая работа — так я тогда рассуждал. Никто не назначал меня палачом — я стал им сам. Мне некого винить. Это был мой путь к власти. И это не та дорога, которую мне хотелось бы разделить с вами, Диана.

— Я не спрошу, если вы не захотите, — негромко заверила она. — Важно не то, кем вы были. Важно то, кто вы сейчас. И насколько искренне стремитесь к новой жизни.

Джанфранко помолчал.

— Я держу зверя на поводке, — наконец отозвался итальянец. — Просто держу. Вот и вся моя заслуга, Диана.

— Но зачем-то вы это делаете? — почти потребовала Диана, подавшись вперёд. — Вы ведь изменились, вы сами говорили!

Внезапно стало неудобно, так, что Диана даже вспыхнула. Медичи признавал собственные ошибки и не отрекался от грехов — она сама искала ему оправдания. Зачем? Потому что отчаянно не желала плохо о нём думать?..

— Ничем не могу и здесь похвастать, Диана. Я отказался от старых преступлений лишь потому, что стало безопаснее вести дела в открытую. И я накопил достаточно капитала и опыта, чтобы делать это с умом. Никакого христианского раскаяния. Только холодный расчет.

Выстрел. Смерть. Боль и раскаяние…

Воспоминание, тщательно похороненное на дне памяти…

— Неправда, — тихо сказала Диана. — Есть что-то, что не даёт вам спать. То, в чём вы раскаиваетесь, и то, чего больше не повторяли.

Медичи резко выпрямился, но она успела поймать его руку, положив сверху ладонь. Подглядывать в чужие образы Диана не собиралась, но физический контакт помогал лучше видеть сердце человека. Интересно, так ли детектив Ллойд понимал, когда люди лгут?..

— Вы… живой внутри, — Диана запнулась, но продолжала, тихо и уверенно, вглядываясь в лицо Джанфранко, — и в вас осталось и сострадание, и желание помогать… и всё человеческое — оно живое… тёплое… Я просто… не сразу заметила.

Медичи усмехнулся, впервые — неуверенно.