Витек никак не думал. Но привязывать животное; чтобы оно не могло даже защититься, даже убежать от этих тварей...

— Ну насчет тварей, ты это поосторожней. Потому что эти твари — тоже Дима Аятов. А кровь им нужна для того чтобы отложить яички. А без яичек их никак не: столько, сколько нам нужно, чтобы как следует за матушку-природу постоять.

Последней фразы Витек не понял, но решил пока не уточнять. Пусть говорит.

— Да, кстати — продолжил Аятов. — Ты-то сам мясо ешь?

— Ем.

— И говядиной не брезгуешь?

— И говядиной не брезгую. Но тех коров, которых я за свою жизнь съел, убивали на мясокомбинате и убивали быстро. Чтобы они не мучились.

— А те яйца, которые ты съел, были снесены курами, посаженными в железные ящики, курами, которые мучаются не час и не два, а всю свою куриную жизнь. Где грань-то, а? Между тем, что морально, и тем, что противоречит всей и всяческой гуманности. Вот сейчас придут твои друзья и будут рады разделить с моими эту скромную трапезу.

— О ком это он, — обернулся к Вале Витек.

— А ты глянь-ка вон туда, — ткнул коротким пальцем в дальний угол поляны Дима.

Там как раз зашевелилась молодая осиновая поросль по опушке, и на поляну вышли волки. Целая стая. Небольшая, голов в двадцать. Прирожденный биолог в Витьке просто встал на дыбы. Стая волков летом? Такого просто быть не может. Потому что не может быть никогда. Потому что волки в стаи сбиваются только на зиму. А летом живут семейными парами и выращивают к зиме щенков.

Краем глаза, сквозь радужное марево, он заметил какое-то движение. Он повернул голову. Валя, широко улыбаясь, подняла тонкую руку. Кира у ее бедра вытянулась в струнку, готовая рвануть к своим. Волки, словно по команде, остановились, потом изменили направление движения и, вместо того, чтобы кинуться к теплой коровьей туше, неторопливой трусцой побежали к ним. Витек ощутил было неприятный холодок, пробежавший от лопаток вниз по спине. Но тут же пришло едва ли не с полдюжины совершенно одинаковых сигналов: не волнуйся, все в порядке, это свои. Сигналы шли от Вали — во всех ее ипостасях, сигналы шли от стоящего рядом Димы, которого, как ни странно, Витек тоже чувствовал довольно хорошо, хотя минуту назад голову бы дал на отсечение, что этот аморалист и кровопивец ему неприятен. Сигналы шли и изнутри, от самого себя. Витек опустил взгляд вниз и встретился глазами с Князем. И понял, что все действительно хорошо, что опасаться нечего, что волки — они, конечно, народ специфический, но свой в доску. А потом такой же точно сигнал пришел и от самой приближающейся волчьей стаи.

Волки подошли и окружили их со всех сторон. Никакой агрессивности в их поведении не наблюдалось, но и играть они тоже были не намерены. Они просто стояли и смотрели, и Витек вдруг едва ли не с ужасом понял, что смотрят они на него.

— Поговори с ними, — тихо сказала ему Валя.

— Как?

— Ну не словами, конечно. Сам подумай. Они теперь — твоя стая. И ты в этой стае — не последний волк. Они пришли с тобой знакомиться.

Витек попытался отключиться от всего лишнего, от своей, человеческой точки зрения — и тут же почувствовал, как откуда-то с периферии сознания накатывает тугая волна слитного и могучего чувства, которое иначе, чем сказала Валя, он назвать, наверное, и не смог бы. Стая. Чувство стаи. Чувство было радостным и одновременно похожим на гордость: гордость силой, осознание собственной значимости и защищенности, понимание того, что за тобой стоит стая.

Всплеснула радость, но Витек решил, что поддаваться ей не стоит — все-таки первое знакомство. Он неторопливо сделал шаг вперед, присел на корточки и вытянул руки — вперед и в стороны. И тут же все переменилось. Радость всплеснула еще раз, только теперь это была радость общая — Витькина, Валина, всех душ и тел стаи. Волки ринулись на Витька со всех сторон, опрокинули его навзничь, осторожно, игриво прихватывая страшными челюстями за руки, за бока, за уши, тычась мокрыми носами в ладони и в лицо. Витек поднялся и принялся трепать за буровато-серые гривы тех, кто оказался ближе к нему, и ощущение было, как от долгожданной встречи со старыми друзьями. Тут же перед ним нарисовалась удивительно знакомая волчья морда, совсем не похожая на все остальные — и он мигом признал ее и хотел сказать: «Кира», но получилось: «Валя» — и моментально под другую руку попалась сухая и прохладная Валина ладонь. А еще он был псом по имени не то Князь, не то Витек и тоже барахтался в общей свалке — пес, принятый волками в стаю. А еще он был четверкой жуков-оленей, деловито барражирующих над этой кучей малой; и видел, как его человеческое и его собачье тело радуются жизни.

— Совсем, теплокровные, с ума посходили, — послышался голос откуда-то сбоку. Витек обернулся и увидел скептически ухмыляющегося Диму-комарятника. И понял, что это так, маска. А на самом деле ему тоже хорошо.

Потом чувство бурлящей, искрящейся радости быть вместе начало понемногу отступать, хотя так и не ушло совсем. Общая свалка распалась, волки, отряхиваясь и зевая во всю пасть, разошлись по поляне. И тут по стае прошла дрожь, и Витек почувствовал, как у него сама собой напряглась на затылке кожа. Все волки повернули головы в одну сторону.

Сбоку на поляну выходили собаки. Их было много, значительно больше, чем волков-- наверное, не меньше сотни, а из кустов выбирались еще и еще. Собаки были здесь самые разные. Большинство составляли деревенские дворяне всевозможных разновидностей: крупные, желтовато-серые, гладкошерстные, как Князь; черные, лохматые, с козлиными бородками и густой, как у терьеров, челкой; и самые многочисленные — низкорослые, коротколапые, с острыми мордами, с густой пегой шерстью и роскошными «штанами» на задних лапах, вид сзади. Было с полдюжины овчарок, в основном восточноевропейских и немецких. Были два-три добермана и несколько догов. Были даже два бассета и такса. Мастиф. Три борзые, четверо крокодилообразных стаффордширов. И еще несколько индивидов явно породистых — вот только породы Витек навскидку определить не смог.

Все это разношерстное — в прямом и в переносном смысле — воинство, выйдя на поляну, также не стало подходить к коровьей туше. Собаки выстроились широким полукругом и словно сделали равнение налево. Они явно чего-то или кого-то ждали. Волки тоже смотрели туда, куда были направлены теперь все собачьи взгляды, смотрели — а Витек чувствовал, необычайно остро (оттого, что стоял теперь в самом центре волчьей стаи?), все то, что они испытывали к собакам. Неприязнь. Презрение. Легкую толику опасения (их слишком много, хоть и слабаки. Впрочем, слабаки там далеко не все...). Ощущение близкого — ближе не бывает — родства и одновременно соперничества. Коровья туша виделась теперь в несколько ином свете. Она была не только едой. Она была еще и спорной территорией, Которую можно, конечно, поделить и мирно. Но если придется...

И тут кусты зашевелились — именно там, куда смотрели обе стаи, — и на поляне появилось нечто. Огромный пес, ростом едва ли не в самом деле с теленка, с широкой, как у лошади-тяжеловоза, грудью и с мощными лапами, которые не ступали по земле: они ее попирали. Но самое поразительное было в другом. У Цербера — а Витек сразу понял, что перед ним именно Цербер — действительно было три головы.

Центральная голова — массивная, с тяжелым бугристым лбом и квадратной челюстью, с короткими стоячими ушами, глядела прямо перед собой, мрачновато, исподлобья, угрюмо. Две боковые смотрели на сторону, каждая на свою, и похожи были на центральную, как бывают похожи между собой родные братья. Но не близнецы. Обе они были несколько меньше центральной, поуже и поострее, и различались в основном выражением «лиц». Правая — с устало приспущенными уголками черных резных губ, со вздернутой бровью — маска философа-скептика. Левая — та же вздернутая бровь, но щенячье-нахальное выражение в глазах и стервозная, почти приблатненная ухмылка.

Цербер вышел перед собачьим строем, а потом развернулся и лениво потрусил к волчьей стае. Ни одна из собак не тронулась за ним следом. Ни один из волков не сделал движения навстречу. Цербер неторопливо подошел. Волки расступились и дали ему дорогу — и Витек вдруг остро почувствовал, что вот Цербера они по-настоящему уважают и боятся. Даже не как опасного потенциального противника, заклятого друга-врага. Как нечто непонятное и стоящее на голову выше их. Боятся и уважают едва ли не сильнее, чем всю человеческую стаю вместе взятую. Свои люди, конечно, не в счет.