Митяево, 21 мая 1998 года.

Погода стоит на редкость безветренная. Жаркое, невыносимо яркое солнце слепит глаза, печет спину. Пот заливает глаза, затекает в рот и капает прямо на дно лодки. Огромный косяк рыбы, взрезая волны, приближается прямо к баркасу. Здесь он неминуемо должен был попасть в расставленные Андрюхой сети, но Андрюха не может просто так хладнокровно ждать, когда эта рыба, запутавшись в сети, станет его легкой добычей. Он встречает этот косяк, как боксер на ринге встречает своего самого злейшего противника — зло, напряженно, сосредоточенно. Ему хочется дождаться, когда эта глупая рыба, движимая своим тупым инстинктом продолжения рода, совершенно не чувствуя никакой опасности, настолько приблизится к баркасу, что он сможет схватить её руками, испытав упругое сопротивление её скользкого тела, вытянуть, стукнуть по голове киянкой и, чувствуя, как уходит жизнь из рыбьего тела, бросить его на лаги.

Ожидание это длится, наверное, не более минуты, но минута эта кажется Андрюхе вечностью, и вот, наконец улучив удачный момент, он выхватывает из воды довольно крупную стерлядку с вздувшимся от икры пузом, кидает её на дно лодки и скорее, чтобы не упустить время, тянется за следующей... Блестящие рыбьи тела мелькают у него в глазах, сливаясь в одно серебристое пятно... Все более и более распаляемый азартом, Андрюха с удивительной легкостью вытаскивает стерлядок одну за другой; ему уже неудобно стоять, потому что лодка почти полностью заполнена рыбой, крупной и помельче, уже мертвой и ещё бьющейся в конвульсиях... Андрюха, изрядно устав от своей сказочно удачной ловли, оглядывается, чтобы полюбоваться добычей.

Поворачивается он медленно, тело как будто перестает слушаться его, наливается тяжестью... Чувствуя легкий холодок в затылке, Андрюха всё же поворачивается, с трудом, словно преодолевая сопротивление огромной толщи воды — рыбы в лодке уже нет, вернее, нет той рыбы, которую наловил Андрюха; баркас доверху забит полуразложившимися рыбьими трупами, по которым ползают чудовищно огромные черви с пузатыми, будто перетянутыми в нескольких местах рези-ночкой брюшками. Этот кадр прокручивается перед удивленным взором Андрюхи несколько раз... Наконец, выйдя из оцепенения, Андрюха чувствует, как страх ползет по его спине и, добравшись до затылка, начинает ерошить волосы. Андрюха бросается к борту и прыгает в воду... Плыть ему трудно, руки не слушаются его, ноги путаются в сетях-. Он гребет изо всех сил, с ужасом понимая, что не продвигается вперед ни на сантиметр... Андрюха кричит, но голос застревает у него в горле. Волна захлестывает его с головой, соленая вода заливается в нос, ему нечем дышать... Собрав последние силы, Андрюха выныривает на поверхность, но голос опять не слушается его, и он снова уходит под воду, и снова пытается плыть, но сил в руках нет — они будто ватные...

Андрюха проснулся так резко, как будто на самом деле вынырнул из сна... Сердце бешено колотилось, на лбу выступила испарина. В комнате было ещё темно; все звуки, краски, весь пережитый Андрюхой ужас остались там, во сне, а здесь, дома, было темно и тихо: мерно отстукивали ходики, в соседней комнате безмятежно посапывал Дениска. Всё было в порядке, всё было как всегда, но неприятное, тревожное чувство какой-то неизвестной пока беды уже пролезло в Андрюхино тело и засело где-то на уровне желудка.

Глубоко вздохнув, как будто силясь с потоком воздуха выплюнуть из себя всю эту приснившуюся гадость, Андрюха стал всматриваться в поблескивавший в темноте циферблат. Ходики почти тут же услужливо отбили четыре раза. Андрюха ещё раз для порядка вздохнул, вскочил с кровати и, шлепая босыми ногами по свежевыкрашенному полу, пошел на кухню.

Дарья уже проснулась и хлопотала на кухне, готовя мужу завтрак и собирая продукты, которые он возьмет с собой на рыбалку. Теплый, родной запах Дарьиного тела, перемешанный с запахом еды, действовал успокаивающе, и Андрюха почти забыл о своем ночном кошмаре.

С аппетитом уплетая прямо со сковородки макароны, щедро сдобренные маслом и залитые яркими яичными желтками, Андрюха смотрел в окно, за которым уже начинало светлеть. Он думал о предстоящей рыбалке, о трудностях предстоящих дней, об опасностях, которые, возможно, поджидали его.

Рыбный промысел был для Андрюхи привычным, каждодневным ремеслом. Другой работы в селе не было, и поэтому рыбалка была его работой, средством добывания своего куска хлеба. Но вот такое тревожное ощущение перед выходом в море бывало у него каждый раз.

Сегодня он пойдет с братом, с Михаилом. Трудновато, конечно, вдвоем, но зато и улов на двоих поделится, а не на целую ораву мужиков, которые, по Андрюхиному разумению, в рыбалке смыслили значительно меньше его. В рыбалке ведь что главное? Места надо знать! А рыбу Андрюха чуял издалека, как кот, и делиться с кем бы то ни было своей добычей он не собирался. Тем более что сейчас был самый сезон. На одной рыбе ведь много не заработаешь, хоть и стоит она в городе немалых денег, да ведь продавать её приходится не в городе, а здесь, в селе, перекупщикам, которые платят копейки, да того и гляди обманут. Самому-то ведь в город везти накладно: и машина нужна, и перекупщики грозят, да и в городе неизвестно, как дело обернется. А икра — совсем другое дело. За икру платят хорошо. На икре в сезон можно заработать столько, что на год, если не роскошествовать, вполне хватит.

— Надолго уходишь? К вечеру ждать? — Голос Дарьи звучал спокойно и обыденно; не было в нем ни тревоги, ни заботы какой-то особенной — так, обычный вопрос задаваемый мужу перед тем, как он уйдет по своим делам из дому.

Странное дело, но сегодня спокойствие это Андрюху почему-то сердило. Понятно, что не на войну провожает, но побеспокоиться, ну хоть вид показать, всё ж таки могла бы...

— Крупы положи побольше, и сала тоже подкинь... На ночь уходим... На островах перекантуемся, а то мотаться туда-сюда — только бензин жечь. Завтра к вечеру жди...

Андрюха ещё раз деловито проверил содержимое мешка: соль, спички, нож, веревка, продукты, заветная бутыль самогона, в последний момент совершенно как бы случайно оказавшаяся в мешке — всё вроде бы было на месте; палатку и сети он ещё с вечера закинул в лодку. Андрюха быстро оделся и направился к двери. Уже у самых дверей Дарья, наконец-то оторвавшаяся от своих кухонных дел, как-то нехотя, как показалось Андрюхе, подошла к нему и неуклюже чмокнула его в небритую щеку, и уже спину его перекрестила торопливым, размашистым крестом.

Москва, 2 июня 1998 года.

Телефонный звонок раздался в квартире капитана ФСБ Виталия Юрьевича Ларькина в совершенно не подходящий момент. Утром, на третий день отпуска, которого капитан наконец-то дождался... Нельзя сказать, чтобы Виталий в это время спал. Но встал он ещё не совсем. Во всяком случае, не весь.

Когда аппарат издал свою мелодичную, но совершенно неуместную трель, Ларькин находился, условно говоря, в полулежачем положении — верхом на Катенькиных аккуратненьких ягодицах — и был страшно занят. Катенька, уткнувшись лицом в подушку, сладко постанывала — она очень любила, когда её брали вот так, полусонную. А может, просто притворялась, понимая, что такому здоровому мужику больше всего нужно с утра.

Капитан проявил характер: не отрывался от дела до тех пор, пока девушка не начала в экстазе хватать воздух жаркими губами. Ей-то совсем было не до телефона, потому что Ларькин приложил максимум усилий. Теперь Виталий мог позволить себе удовлетворить и свои скромные потребности.

Звонивший, очевидно, тоже был человек с характером. Капитан напоследок ласково погладил загорелые плечи и спину девушки и потянулся к телефону. Ларькин попробовал достать непредусмотрительно оставленный в кресле аппарат из положения лежа, но попытка оказалась неудачной, и ему пришлось встать. Катенька издала прощальный всхлип и, перевернувшись на спину, раскинулась на постели с выражением блаженства на лице. Ларькин смотрел на неё, испытывая удовлетворение завершившего труды Пигмалиона.