Но теперь-то холодок был вполне ощутим. Такой же, как тогда, когда Коле навстречу вышли из придорожных посадок трое местных молодых людей и Коля понял, что его сейчас будут бить. Боли он боялся всегда, и тогда ему, конечно же, было страшно. Но сейчас он никого не видел и не слышал. Да и вряд ли местные еще раз решатся на что-либо подобное. Он их проучил. Как они того и заслуживали.
— Эй, придурки, — на всякий случай крикнул Коля, обращаясь к темным деревьям справа от дороги. — Еще раз увижу, что вы за мной ходите, всех к чертовой матери пересажаю.
В ответ никаких внятных звуков Коля не услышал. Ни треска веток под удаляющимися шагами, ничего. Да, скорее всего ничего и не было. Так, атавизм. Наследие дикой природы. Мы все произошли от обезьян, и наше тело, вне зависимости от волевого и рационального контроля, унаследовало обезьяньи страхи. Все приматы боятся змей и пауков. Почему змей — еще можно объяснить. Почему пауков — совершенно непонятно. Из известных Коле пауков могли ощутимо укусить только тарантул, да еще крупный крестовик. Но Коля неоднократно ловил себя на том, что брать в руки паука, любого паука, ему неприятно до крайности. На уровне физического отвращения. В то время как жуки и бабочки в нем никаких подобных чувств не вызывают. А тем более раки. Эти вызывают совершенно иного рода чувства — гастрономические. Но пауки — брр. Ничего не поделаешь. Генетическая память. То же и с темнотой. Знаю же, что ничего здесь этакого нет. А тело — боится.
Позади хрустнула ветка. Коля обернулся. И вдруг на фоне полной, непроглядной ночной темноты увидел самого себя. Мертвым. Он был трезв, он не спал, и в то же самое время как будто грезил наяву или видел сон. Тьма перед его глазами рассеялась, и он увидел берег реки, и камыши, и себя, одетого в джинсы и майку, с синим лицом утопленника, с неподвижными руками и ногами, прибитого к берегу течением.
Так, этого только не хватало, подумал Коля. Рехнуться, не дожив до сорока. И, главное, с чего? Никаких предпосылок, никаких симптомов начинающегося психического заболевания.
Тьма опять сгустилась. Картинка пропала. Коля встряхнулся, как собака, пытаясь окончательно избавиться от наваждения. Привидится же такое. Нет, к психиатру все-таки надо будет съездить. Причем не в Маркс, а в Саратов. К приличному специалисту. Показаться, все объяснить и расспросить, как с этим бороться. Любую болезнь надо пресекать в корне — это Коля усвоил с самого детства. Если заныл зуб, нужно срочно бежать к зубному, а не ждать, пока разнесет всю челюсть. Так и здесь — есть симптом, нужно искать, откуда он взялся, и давить в корне. Чтобы не было потом больших проблем.
По спине опять пробежал холодок. Так, снова начинается, подумал Коля. Надо взять себя в руки. Нельзя поддаваться панике. Никак нельзя. Запаникуешь — свихнешься окончательно. Коля обернулся. Никого. И ничего. Он пошел быстрее. До трассы оставалось максимум километра два. Виден был даже отсвет от фар проехавшего со стороны Энгельса автомобиля. Самой машины, правда, видно не было — мешали посадки. И слышно тоже не было. Почти. Слишком громко звенели в траве кузнечики. Не перекричишь.
Ощущение холодка на спине не проходило. Коля сорвался сперва на быстрый шаг, а потом и вовсе побежал, уверяя себя, что это вовсе не паника. Что просто он хочет побыстрее добраться до трассы, где его там подхватит какой-нибудь грузовик и довезет до поворота на Подлесное. Всего-то двенадцать километров. И от поворота до дома — еще полтора километра. Но там светло. Там скотный двор, освещенный, и от него светло на дороге. Там ничего не страшно.
И вдруг у Коли как будто ноги приросли к земле. Он понял, что нужно остановиться и повернуться направо. Почему-то очень нужно. Остановиться и повернуться направо, к деревьям. Коля так и сделал. Остановился и стал медленно-медленно поворачиваться на месте. Поначалу он ничего не заметил. Ничего особенного. Деревья. Бурьян у дороги, подсвеченный выглянувшей — слава Богу — луной. А когда заметил, ледяная волна паники только что не швырнула его плашмя на землю. По спине, вдоль позвоночника, как будто прошелся мощный разряд электрического тока. И ноги сразу стали ватными и перестали слушаться. Потому что в бурьяне, перед деревьями, метрах всего-то навсего в пяти-шести от Коли кто-то стоял. И этот кто-то был не человек, хотя стоял он на двух ногах. Но он был больше человека. Выше — метра, наверное, два с лишним. И мощнее. Могучие плечи. Голова без шеи, как будто вросшая в глыбистый торс. Все его огромное тело сплошь было покрыто довольно густой шерстью — цвета шерсти Коля, естественно, не разобрал, но что шерсть была, это он помнил точно. И глаза. Два небольших, отсвечивающих красным глаза, которые в упор глядели на Колю, и даже не на самого Колю, а как будто внутрь его, туда, где билась загнанная в угол Колина душа.
И Коля откуда-то знал, что это ему не грезится. До этого — грезилось. А теперь — ни-ни. Что этот зверочеловек — настоящий. И что это и есть та самая страшная опасность, о которой предупреждала его Ольга.
Едва он помянул про себя имя Ольги, и тут же тьма опять рассеялась, и она появилась перед ним как живая. И рядом с ней Андрей, ее сын-даун. Они стояли в обнимку и постепенно удалялись, удалялись, как будто возносились в небо. Только удалялись они не вверх, а в сторону, назад, к Сеславину. Коля стоял и смотрел. А что ему еще оставалось делать. Бежать он не собирался — все равно догонит. А он с детства помнил, что опасного зверя провоцировать нельзя. Стой спокойно. И он, глядишь, тебя не тронет. А вот если избежишь — значит, ты для него уже дичь. И тут уж пеняй на себя.
Ольга с Андреем виднелись теперь едва-едва, как будто стояли от Коли в нескольких километрах. Потом картинка начала расплываться, и Коля вдруг подумал — а откуда, интересно, я знаю, что эта горилла мне тоже не привиделась. Откуда во мне такая уверенность? Если это болезнь, если я схожу с ума, то вот такие уверенности как раз самый верный путь свихнуться окончательно. До тех пор, пока я отличаю явь от бреда — надежда есть. Как только откровенная бредятина обретет для меня статус яви — пиши пропало. Себя я видел мертвым — явный бред. Ольга с мальчиком, парящие среди ночи над землей в четырех километрах от села, — такой же точно бред. А что же эта обезьяна? В тысячах километров от ближайшего обезьянника, не говоря уже о местах естественного обитания этаких вот образин. Тоже бред. Надо просто заставить себя поверить, что это бред. А для этого лучше всего сойти с дороги, сделать десяток шагов вперед и пробить рукой пустоту на том месте, где мне мерещится сейчас эта нежить.
Так он и сделал. То есть попробовал сделать именно так. Но едва только он сделал первый шаг, как предполагаемый призрак упредил его намерения и сам первый двинулся навстречу, и Коля, оторопелый, все более и более поражаясь собственной наглости, стоял и ждал, когда ОНО подойдет поближе. ОНО не торопилось, ОНО двигалось плавно, с грациозностью просто поразительной в таком крупном теле — как будто бы не шло, а парило над поверхностью земли, совсем не касаясь ее ногами. И ни звука, ни шороха не было слышно. Потом огромное это косматое существо с горящими, отблескивающими в лунном свете призрачно-красным мерцанием глазами как-то вдруг оказалось совсем рядом, нависло над Колей и подняло — как будто для удара — покрытую тускло блестящей шерстью руку. Пальцев на ней было пять, как и положено. Только расположены они были не совсем по-человечески — большой палец был слишком маленький и слишком далеко отстоял ото всех прочих. И еще между расставленными пальцами Коля увидел перепонки. Как на лягушачьих лапках.
Рука висела на фоне темного неба, а Коля стоял и ждал удара. Но удара не последовало. Рука вдруг исчезла, как будто сама собой растворилась в бархатно-черном ночном воздухе. А вместе с ней растворилось и само существо. Но у Коли осталось ощущение, что оно до него все-таки дотронулось. И это ощущение — чужого, не человеческого и не звериного прикосновения — осталось у Коли по сей день. А потому с той самой ночи Коля не появлялся в Сеславине. И не ходил ни на речку, ни в лес. И старался не выходить из дому после наступления темноты.
