И она, Гермиона Грейнджер, тоже зачем-то еще жива.

Иногда она думала, что погорячилась со Снейпом. Не надо было кричать ему, чтобы убирался, что теперь между ними пожизненная пауза. Но она была разъярена, она задыхалась от охватившей ревности, от этой проклятой колдографии Эванс, от мгновенно возникшей в ее мозгу связи этого образа с Джинни... Да, она наговорила лишнего, много лишнего, но ей совсем не хотелось расставаться. Она была уверена, что Северус опровергнет ее, может быть, обзовет идиоткой, которая перечитала магловских романов, что они наорут друг на друга, пусть даже последними словами, а потом займутся любовью и останутся вместе. Но он просто взял и ушел. Ушел из собственного дома, хлопнув дверью, и с тех пор больше ни разу сюда не возвращался. Поэтому Гермионе пришлось взять в Мунго больничный на две недели, чтобы не оставлять Джинни одну.

Оставить Джорджа было безопаснее - в конце концов, он был стабилен, а в Мунго помимо Гермионы работали и другие люди. Дома, без Северуса, у нее больше не было никакой смены. И никакой поддержки.

Она скучала по нему. Негодовала, злилась, но скучала. Гермиона надеялась, что через некоторое время он предпримет попытки выйти на связь, поговорить, извиниться - или наоборот, сказать что-нибудь едкое, язвительное, но сказать. А его как будто устраивало, что они расстались вот так - грубо, низко, некрасиво и как-то противоестественно. Может быть, ему на самом деле давно хотелось расстаться, и он просто уцепился за эту возможность?

Проклятый, проклятый Северус Снейп, черт бы его побрал! Как бы хотелось перестать чувствовать его, любить и ждать… Но тщетно. Чем хуже между ними становилось, тем сильнее Гермиона нуждалась в нем. Какая-то наркомания. Ужасно.

Нужно держаться. Так бывает, что все кончилось. Все кончается - даже сама жизнь. Вон, Джинни потеряла гораздо больше, она потеряла любимых людей физически. Гермионе повезло, ее возлюбленный жив. Просто между ними все кончено. Это надо пережить. Перетерпеть. Время все вылечит. Наступит новая весна, в которой воспоминания об этом всем уже не посетят. Не в этом году, так в следующем. Или через год.

Хочется выйти на улицу вот так, мокрой, замерзшей после ледяного душа и броситься в ближайший сугроб, чтобы замерзнуть окончательно. Тогда и ждать, пока боль отпустит, не придется.

Пришло время проверить Джинни. Гермиона переоделась, вытерла волосы полотенцем - они закудрявились пуще прежнего - и спустилась вниз. Спустилась и обомлела. На груди Джинни, поверх одеяла, лежала черная роза.

Абсолютно черная. Откуда? Когда? Гермиона же совсем недолго была в ванной. Кто здесь побывал? Кто и что это значит? Северус? Это у него такие знаки внимания к новой пассии? Нет, черная роза это слишком, даже для его странной фантазии. А кто еще мог обойти магическую защиту дома? Беллатрикс?

Гермиона сделала несколько осторожных шагов по направлению к дивану, где лежала Джинни с черной розой на груди. Может быть, это порт-ключ? Но тогда для кого — для Джинни или для самой Гермионы?

Она подошла вплотную и присела на краешек дивана. Роза совсем близко, достаточно протянуть руку и дотронуться, но Гермиону почему-то охватил ужас, и она оцепенела. Наверно, со стороны это выглядело глупо и даже нелепо. Северус сказал бы…

К черту Северуса! Гермиона почувствовала прилив злости и желание сделать что-то наперекор бывшему. Она решилась и доронулась до розы, стараясь не задеть шипы - вдруг ядовитые. Цветок оказался живым и свежим, словно его только что сорвали.

- Гермиона? Какого Мерлина ты тут делаешь?

Гермиона вздрогнула и тут же отдернула от розы руку, как ужаленая. Джинни пришла в себя.

За все время, прошедшее со времени той страшной ночи, Гермиона ни разу не видела ее такой… сознательной. Ясный взгляд, бледноватый, но уже вполне живой цвет лица. И почему-то искрящиеся возмущением глаза.

- Привет, Джинни, — прошептала Гермиона. — Как ты?

- Как я? — рыжая почему-то вспыхнула и резко отшатнулась. — Лучше скажи, как ты, голубушка.

Гермиона ожидала чего угодно, но только не того, что Джинни, очнувшись, будет такой злой. Из ее уст сочился яд, и это было... незнакомым. Эту Джинни Гермиона не знала. Это, видимо, какая-то слизеринская Джинни, которая встречалась с Драко Малфоем. Да, такую Джинни точно взяли бы на Слизерин при распределении. Хотя теперь, наверно, никаких распределений в Хогвартсе не будет вовсе. Один только факультет Слизерин отныне и навсегда…

- Да что с тобой, Гермиона! — Джинни, между тем, раздражалась еще сильнее. — Ты, живая и невредимая, вваливаешься ко мне на кровать, вся мокрая, кладешь мне готичные цветы и спрашиваешь, как я себя чувствую. Издеваешься?!

- Во-первых, ты на моей кровати. То есть на диване - в моем доме, - обычная рассудительность Гермионы возобладала. - Во-вторых, понимаю: после стольких дней без сознания ты сбита с толку. Тебе нечего бояться, Джинни. Ты в безопасности, и я за тобой ухаживаю. Я действительно жива, я не плод твоего воображения, но об этом мы еще поговорим, когда тебе станет получше. А в-третьих, этот цветок не от меня. Когда я подошла, он уже лежал здесь, на твоей груди.

Джинни изменилась в лице. Затем она вскочила с кровати - слишком резко - и тут же, пошатнувшись, села обратно на диван. Гермиона ужаснулась: Джинни была не просто исхудавшей, а почти прозрачной, и ее взгляд опять совсем не напоминал ясный. Она смотрела огромными, в данный момент даже жуткими глазами в поисках ответов. Затем взгляд перестал быть сфокусированным, Джинни уставилась куда-то в одну точку перед собой и замерла. Это длилось около минуты, потом она как будто вернулась в реальность.

— Мне пора, — объявила она. — Меня призвали.

Гермиона чуть было не спросила, кто призвал и куда, но решила промолчать. Если это новый приступ бреда, то она дальше сама скажет еще что-то и провалится в сон. Если же нет, задать уточняющие вопросы еще успеется.

— Гермиона, скажи мне, пожалуйста… Сколько это было? - спросила Джинни вполне нормальным голосом. - Сколько я… приходила в себя? Какое сейчас время года?

Гермиона вздохнула, не зная, как лучше поступить: огорошить Джинни правдой или соврать.

- Скоро весна, Джинни, - решилась она. - Ты провела в этом доме почти полтора месяца.

- А где Снейп? — спросила Джинни, и Гермиона непроизвольно вздрогнула. - Последнее, что я четко помню - он увел меня оттуда.

- Он тоже был здесь, и мы заботились о тебе поочередно, - уклончиво ответила Гермиона. - Но последние две недели с тобой я, у Северуса другие дела...

— Понятно. Слушай, Гермиона… Я давно и очень много чего хочу тебе сказать. Даже слишком много. Но сейчас у меня путаются мысли.

Еще бы они не путались. Разговор им, конечно, предстоит. Длинный, бесполезный, наверняка болезненный, но точно неизбежный.

- Не так я представляла нашу с тобой встречу, - призналась Гермиона. - Я прокручивала в голове этот разговор много раз. Как говорю тебе, что сожалею, как мне было тяжело скрываться в тени и забвении все это время, как слуги Темного Лорда следили за каждым моим шагом, что я до сих пор жива исключительно по его милости. Я даже хотела рассказать тебе, как часто меня охватывало желание умереть по-настоящему, лишь бы только вы все жили. Я бы, наверно, плакала, говоря это все, извинялась бы перед тобой, обещала бы тебе поставить на ноги Джорджа и ценой своей жизни что-то доказать, лишь бы ты меня простила за то, что меня не было рядом…

— Но сейчас ты этого всего не говоришь, так? — неожиданно ядовито поинтересовалась Джинни. - Ты больше не чувствуешь себя виноватой перед всеми, кто оплакивал твою "смерть"?

— Считаю. Просто у меня уже нет сил что-то чувствовать. Слишком много боли. Слишком на этом фоне незначительно все, что было до этого Рождества, - честно ответила Гермиона.

— А еще ты, видимо, считаешь, что раз сидела со мной эти полтора месяца из чувства долга, то все стало хорошо, - усмехнулась Джинни. - Это же очень по-гриффиндорски. Одно хорошее дело мигом перечеркивает все остальное, все должны понимать, прощать друг друга и обниматься. А на самом деле тебе еще есть до нас дело, Гермиона? До моей семьи, которая принимала тебя как родную, до моего брата Джорджа, который тебя любил, до меня вот на этой кушетке? Ты действительно еще переживаешь за нас, как за своих близких, или просто успокаиваешь совесть? А может, исполняешь приказ, чтобы к кому-то подлизаться? Только не пойму, к Волдеморту или к Северусу?