Следует также подчеркнуть, что и Александра Федоровна вовсе не являлась какой-то марионеткой в руках Распутина, у нее были и собственная повестка дня, и собственные убеждения. Внучка самой великой английской королевы, она генетически тянулась к политике, которая была у нее в крови, и, если бы не болезнь сына, предавалась бы ей куда более активно. А так в ее мыслях — и в переписке с мужем — здоровье детей, наследник, их температура занимают куда большее место, чем дела государства. В политику Александру, как и всю страну, втянула война. И скандальный шум вокруг ее имени. Когда Николай принял пост Главнокомандующего, императрица сразу же его уверила в своей способности влиять на Горемыкина и правительство: «Дружок, я здесь, не смейся над своей глупой, старой женушкой, но на мне надеты невидимые «брюки», и я смогу заставить старика быть энергичным. Говори мне, что делать, пользуйся мной, если я могу быть полезной. В такие времена Господь дает мне силы, потомучто наши души борются за правое дело против зла»[1270]. Император против этого не возражал. «Да, действительно, тебе надо быть моими глазами и ушами там, в столице, пока мне приходится сидеть здесь, — писал он из Ставки. — На твоей обязанности лежит поддерживать согласие и единение среди министров — этим ты приносишь огромную пользу мне и нашей стране!»[1271].
По своим взглядам царица была большей монархистской, нежели сам Николай. Дарование Основных Законов она продолжала считать ошибкой, которая осложняла жизнь и была способна создать большие проблемы наследнику. «Не забудь, что ты есть и должен оставаться самодержавным императором! Мы еще не подготовлены для конституционного правительства. Н. (великий князь Николай Николаевич — В. Н.) и Витте виноваты в том, что Дума существует, а тебе она принесла больше забот, чем радостей… Ради Бэби мы должны быть твердыми, иначе его наследие будет ужасным, а он с его характером не будет подчиняться другим, он сам будет господином»[1272].
Императрица была крайне оскорблена скандалом вокруг нее и Распутина. «Ее моральная чистота, ее понятие о престиже Царской власти и неприкосновенности ореола ее неизбежно влекли ее к тому, чтобы отнестись к этому не иначе, как с чувством величайшей остроты и даже обиды, — свидетельствовал Коковцов. — На ее верование в то, что каждому дано искать помощи от Бога там, где он может ее найти, на ее искание утешения в величайшем горе, которое постигло Государя и ее в неизлечимой болезни их Наследника, их единственного сына и продолжателя династии, на их надежду найти исцеление в чуде доступном только Богу, там, где наука открыто бессильна, — совершено, по ее понятию, самое грубое нападение, и святость их домашнего очага сделалась предметом пересуд печати и думской трибуны»[1273]. Своим либеральным хулителям она отвечала полной взаимностью. «Гучков очень болен; желаю ему отправиться на тот свет, ради блага твоего и всей России, — поэтому мое пожелание не греховно», — писала Александра мужу в начале 1916 года. В деятельности Земгора и ВПК она особого проку не видела, с большой ревностью относилась к их восхвалению в прессе и общественных кругах. «Ты не должен больше выражать им свою благодарность, нужно под каким-нибудь предлогом теперь же опубликовать сведения относительно всего, что ими делается и, главным образом, то, что ты, т. е. правительство, даете им средства, а они свободно растрачивают их — это твои деньги, а не их собственные»[1274], — не без оснований возмущалась императрица.
Какова была ее действительная роль в подборе и расстановке кадров, действительно ли она (а через нее Распутин) тасовали министерскую колоду? То, что Александра Федоровна постоянно крутила в голове и на бумаге кадровую колоду, сомнений никаких нет. В ее переписке с супругом мелькают десятки, если не сотни имен. И она откровенно говорит о причинах кадровых затруднений, главная из которых — низкое качество элиты. «Нет настоящих «джентльменов», — вот в чем беда — ни у кого нет приличного воспитания, внутреннего развития и принципов, — на которых можно было бы положиться»[1275]. Она вмешалась в конфликт между Горемыкиным и либеральными министрами на стороне премьера, заявив, что «лучше сменить бастующих министров, а не председателя, который еще великолепно будет служить, если ему в сотрудники дадут приличных, честных и благонамеренных людей»[1276]. Ей явно не импонировал великий князь Николай Николаевич и то, как он исполнял обязанности Верховного. И здесь ее взгляды совпадали с мнением Распутина (или наоборот).
Критерий отношения к «старцу» был очень важным в ее оценке того или иного политика. Вот как она делилась с мужем размышлениями по поводу возможного главы Синода: «Арсеньев из М. вопил против нашего Друга. Рогозин ненавидит нашего Друга. Кн. Урусов (я его не знаю) — знаком с нашим Другом, — о нем очень хорошо отзываются. У меня голова болит от охоты за людьми[1277]». Духовное ведомство и МВД, с которыми у Распутина случались наибольшие проблемы, вызывали интерес и императрицы, тогда как в дела, например, военного ведомства она практически не вмешивалась. Как не влияла она ни в малейшей степени на десятки назначений губернаторов, товарищей министров и так далее.
Многих людей Николай назначал и увольнял вопреки воле своей жены или мнению Распутина. Последний категорически был против увольнения Саблера; лоббировали на место Поливанова генерала Иванова, а вовсе не Шуваева; возражал против принятия Штюрмером портфеля министра иностранных дел. Были кандидатуры — например, главы МВД Хвостова, — которые Александра Федоровна была вынуждена проталкивать месяцами.
Ну а каков же вклад самого Распутина в формирование органов власти? Это вопрос считаемый. Биограф Николая II Александр Боханов насчитал 11 человек, которых современники и исследователи называли ставленниками Друга. «Из всех… одиннадцати человек, помимо Тобольского губернатора, к разряду распутинских выдвиженцев, да и то с оговорками, можно отнести лишь князя Н. Д. Жевахова и Н. П. Раева. Остальные в разной степени стремились управлять влиянием самого Распутина и конечно же не были пешкой в его руках»[1278]. Действительно все те, кому приписывалась (а порой и реально осуществлялась) протекция Распутина — Штюрмер, Хвостов, Протопопов, Шаховской — были состоявшимися и опытными политиками, которым, наоборот, не составляло большого труда сделать Распутина своей пешкой. Ясно, кто и кого использовал в своих целях.
А некоторые из протеже Распутина чуть не лишили его жизни. Как тот же Хвостов, который «заказал» его некоему Ржевскому, из-за чего вышел большой скандал, закончившийся отставкой главы МВД и извинениями царицы перед мужем за неудачно предложенную кандидатуру. Исключением стали Раев и князь Жевахов, взлетевшие к руководству Синода с подачи Друга со средних чиновничьих должностей. «Если Распутин и играл какую-либо роль при Дворе, то очень небольшую и ни в малейшей степени не сравнимую с той, которую играли высшие чиновники»[1279], — справедливо замечал Алексей Васильев.
Но даже если это не так, и роль Распутина была огромной, оппозиция обвиняла власть не за это, а за измену, за проведение под руководством императрицы подрывной пронемецкой политики. Активно циркулировали слухи даже о наличии прямой радиотелеграфной связи между Царским Селом и Берлином, по которой императрица ежедневно информирует противника о российских военных планах. Следует заметить, что и западные посольства исходили из презумпции предательства в самых высших эшелонах российской власти и призывали свои правительства воздерживаться от передачи в Петроград наиболее секретных данных.
