Следует заметить, что в современной западной мысли заметно меньше уверенности в правильности различных концепций, объясняющих исторические события. Настоящей интеллектуальной сенсацией стала книга «Черный лебедь» Нассима Талеба — американского финансиста и философа ливанского происхождения. По его убеждению, «миром движет аномальное, неизвестное и маловероятное (маловероятное с нашей нынешней, непросвещенной точки зрения); а мы при этом проводим время в светских беседах, сосредоточившись на известном и повторяющемся». Мир находится во власти «черных лебедей» (до открытия Австралии все цивилизованное человечество было убеждено, что лебеди бывают исключительно белыми), под ними понимаются исторические события, которые аномальны, обладают огромной силой воздействия и заставляют нас «придумывать объяснения случившемуся после того, как оно случилось, делая событие, сначала воспринятое как сюрприз, объяснимым и предсказуемым». Действительно, никто не предсказал и как следует не объяснил тех важнейших событий, которые определили судьбу человечества. Чем объяснить успех христианства или ислама? Почему после тысячелетия этнического и конфессионального мира родной Талебу Левант в течение дней превратился в не прекращающуюся кровавую баню?[24] Одним из таких необъясненных событий была и революция 1917 года. Количество факторов, приводящих к фундаментальным катаклизмам, не поддается оценке человеческим разумом, а множество из них навсегда остается просто неизвестными.

Для ответа на вопрос о причинах русской революции 1917 года важны самые разные факторы, в том числе и редко называемые в общетеоретических трудах. Ничего невозможно понять без обращения ко многим особенностям национальной традиции, в которую современные социологи и политологи не заглядывают. Революций не бывает без революционеров, а это значит, что важны их численность, организованность, авторитетность, степень проникновения в государственные и силовые структуры, уровень их фанатизма и готовности умирать за идею, способность раскачать массу. Исключительно важно соотношение сил в конкретное время и в конкретном месте. Абсолютна критична готовность и способность власти продемонстрировать политическую волю, стоять до конца, наличие на ключевых постах людей, готовых эту волю проявить. И в целом, человеческий фактор — чаще всего решающий и в революциях, и в истории. В общих теориях революции всегда отсутствовало то, за что всегда ратовал глава французской исторической школы «Анналов» Марк Блок: в них «не пахло человечиной».

Много написано об объективности революций. Однако следует заметить, что объективного в нашей жизни вообще мало. Например, до сих пор мне не довелось прочесть ни одной объективной книги. Все они субъективны по определению, потому что их писали люди. Так и в истории, которую тоже творят люди. Причем не массы, а люди с именем и фамилией. Никакая народная масса не способна ни к какому совместному действию, пока ее не озарит общая идея. А идеи никогда не являются продуктом коллективного творчества. Они осеняют отдельные головы представителей интеллектуальной элиты, которые только и способны силой собственного авторитета внушить те или иные идеи толпе. Революции рождаются в головах немногих, которые в силу ряда обстоятельств, часто действительно от них не зависящих, оказываются способными заразить своим антисистемным пафосом критическую массу людей. Причем не обязательно во всей стране — достаточно столицы, здесь Ленин был прав.

А революция в моем понимании — организованный активной частью контрэлиты с использованием мобилизации масс антиконституционный переворот, который кардинально меняет характер государственного строя.

С этой точки зрения, не могу согласиться, что революции могут быть неудавшиеся. Еще Джозеф Пристли пошутил, что каждый успешный переворот называют революцией, а каждый неудачный — мятежом. В каждой шутке есть доля шутки. Ведь о том, произошла революция или нет, можно судить по ее результату — произошла ли коренная трансформация государственной власти. А если нет трансформации, то не было и революции. Поэтому все революции, в своем смысле, успешны. Они состоялись.

Историографию русской революции очень сложно разложить по полкам. Изначально она была сильно идеологизирована, о ней писали все — от ультралевых до ультраправых. О революции рассуждали современники и историки, ее осмысливали философы и политики, в России и за рубежом. Кто-то подчеркивал ее объективный характер, кто-то его отрицал. Классифицировать взгляды можно по-разному. Оттолкнусь от достаточно традиционной оси, делящей всех авторов на пессимистов и оптимистов.

Пессимисты полагают, что предреволюционная Россия находилась в глубоком системном кризисе, ее социально-экономическая и политическая структура была безнадежно устарелой и нереформируемой, старая власть — недееспособной. Огромное общественное неравенство усугубляло проблему бедности, народные массы нищали. Первая мировая война стала последним толчком, который способствовал низвержению насквозь прогнившего режима.

Оптимисты же уверены, что строй позднеимперской России после Великих реформ 1860—1870-х годов и преобразований 1905–1906 годов обеспечивал хорошие условия для поступательного развития страны на основе частной собственности, рыночной экономики и формирующихся основ гражданского общества. Революция стала следствием случайных событий, к которым относилась, в первую очередь, мировая война.

Нельзя не заметить, что пессимистические взгляды более характерны для представителей левой и либеральной политической мысли, а оптимистические — для авторов консервативной, правой и националистической ориентации. Впрочем, есть множество исключений, и не всегда идеология ведет автора за собой.

Наиболее влиятельным в ряду теорий пессимистического направления был марксизм-ленинизм.

Ленинская теория русской революции 1917 года начала разрабатываться еще… до революции. Теми людьми, которые профессионально занимались тем, чтобы ее совершить, и рассматривали ее как искусство, прежде всего сам Владимир Ленин, который заложил фундамент единого понимания революции сперва на 1/6 части суши, а затем и гораздо шире, на три четверти века. По его убеждению, ее подготовило все предшествующее историческое развитие России, система российского империализма к 1917 году созрела для революции, имевшей объективные и субъективные предпосылки. Естественно, учение Ленина основывалось на марксистском, отдававшем пальму первенства формациям и экономике. Главную особенность России лидер большевиков видел в том, что переход капитализма в империализм проходил в условиях незавершенной буржуазной революции при сохранении крепостнических пережитков, и рассматривал нашу страну как «наиболее отставшую в экономическом отношении… в которой новейше-капиталистический империализм оплетен, так сказать, особенно густой сетью отношений докапиталистических»[25]. Россия оказалась самым слабым звеном в системе глобального империализма. Отечественный империализм оставался военно-феодальным потому, что буржуазия из-за своей слабости оказалась неспособной бросить вызов самодержавию и добиться трансформации России на чисто капиталистических принципах. При этом существовали такие благоприятные условия, как высокий уровень концентрации производства и государственного контроля над ним. Это, с одной стороны, облегчало установление в случае победы революции контроля над экономикой, а с другой, сосредоточивало массы пролетариата, основной движущей силы революции, в ключевых крупнейших городах, прежде всего в столице. Ленина также вдохновляло то обстоятельство, что «слой привилегированных рабочих и служащих у нас очень слаб», почти не имел «аристократической верхушки», а потому пролетариат был невосприимчив к оппортунизму[26], под которым понималась борьба трудящихся лишь за экономические права в рамках легальности.