— Седлай коня и скачи за фельдшером и понятыми, — распорядился отец, обращаясь к Воркуше. — Надо произвести осмотр…
Проводив Воркушу, отец долго молчал, искоса поглядывая в сторону отмели, где находилась скрытая от моего взгляда будыльями старого бурьяна утопленница.
— Страшная? — спросил я отца тихонько.
— Распухла.
— Купалась, поди-ка?
— Нет, она одетая, — ответил отец, наконец-то оборачиваясь ко мне. — Юбка на ней с оборками и нарядная кофта. Праздничная. И ботинки совсем новые… А вот с чего бросилась? Не спьяну же! Только от какой-то беды. Хотя, может, и не сама бросилась…
— Неужели утопили?
— Все может быть.
В полдень появился на легком ходке усатый фельдшер; он оказался человеком энергичным, суровым, с военной выправкой.
— Ну-с, где? — произнес он, соскочив с ходка.
Он не хотел терять ни минуты.
Вместе с фельдшером прибыли председатель сельского Совета и двое понятых. Они осмотрели утопленницу и твердо заявили:
— Это не наша!
— Мы всех своих знаем!
— Сверху принесло!
Фельдшер и отец, окруженные мужиками, склонились над утопленницей. Они обнаружили на голове девушки большой кровоподтек. Отчего он мог быть — трудно сказать: и от случайного ушиба, если девушка бросилась в реку по своей воле, и от удара чем-нибудь твердым, вроде речной гальки. На груди девушки, под кофтой, оказался новенький, отороченный кружевами синий шелковый кисет, какие в те далекие времена девушки дарили своим любимым. Отец тщательно прополоскал его в реке, отжал и велел мне повесить для просушки на солнце.
— Видать, совестливая была, — сказал отец, страдая от жалости к девушке. — Не захотела вышивать надпись: кому и от кого, как положено. Знала, что бывают озорные парни — любят хвастаться перед дружками кисетами. А вот нам бы пригодилась надпись…
— Не успела подарить, что ли? — спросил я отца.
— Не успела. Может, тот и утопил, кому подарочек готовила…
Мне показалось совершенно невероятным предположение отца, и я выкрикнул:
— Да не может быть!
— Но с чужим-то парнем она не пошла бы к реке. Со своим пошла. А вот подарить не успела.
Фельдшер зачем-то окликнул отца, а затем долго говорил с ним вполголоса, склоняясь над утопленницей. Я не выдержал и поднялся с места, но отец, оказывается, следил за мной строго:
— Сюда не подходи!
Вскоре он сам подошел ко мне и, опустив сумрачный взгляд, сообщил смущенно и горестно:
— Она не одна. С ребеночком…
Я онемел от ужаса.
— Теперь, пожалуй, все ясно, — продолжал отец. — Так и есть, он ее утопил, ее парень… Но он не посмел бы топить местную: потеряйся чья-нибудь дочь, нам сразу же заявят. А эта девчонка, скорее всего, была чужой, со стороны. Может, у кого-то в работницах жила, горе мыкала. О такой и промолчат…
— Но как он мог топить? Пускай и чужую? — заговорил я, едва опомнясь. — Как мог? Как мог?
— А во хмелю, — ответил отец. — Когда море по колено. Решил, что может легко избавиться от обманутой девушки. Знаешь ли, есть такие недоумки-дуроломы!
— Найдем его?
Отец обнадеживающе кивнул в ответ и, вспомнив о ботинках, какие держал в руках, сказал:
— Едва сняли. Будем искать сапожника, какой их шил, а от него и узнаем — для кого…
Мне показались вполне разумными первые же догадки отца относительно обстоятельств гибели девушки, и я порадовался такому умению быстро вдумываться в таинственные истории. Не зря его, стало быть, назначили в милицию…
Фельдшер долго писал протокол осмотра утопленницы. Позднее, познакомясь с ним, я увидел, что он описал все ее мельчайшие приметы, вплоть до небольшой родинки на шее.
Отец оставил Воркушу на месте, приказав ему проследить за захоронением утопленницы и одновременно (хотя мужики и не признали ее своей односельчанкой) порасспросить в селе о всех работницах, живущих у богачей, о всех, кто появлялся в нем на праздник со стороны. А мы с отцом, заседлав коней, рысью отправились в другое село, стоявшее выше по Алею.
Председателя сельского Совета Плетнева нашли дома. Выслушав отца, он заявил решительно:
— У нас беды не было!
Отец заставил Плетнева перечислить всех девушек-работниц, каких он знал на селе. Их оказалось более десяти. Отобрав троих, нанятых со стороны и живущих на разных улицах, отец приказал послать за ними и, если потребуется, сказать их хозяевам, что девушки вызываются для уточнения их постоянного местожительства. Плетнев послал за девушками своего старшего сына. Все они — одна за другой — появились еще засветло, до того, как вернулось в село со степи коровье стадо и начались вечерние работы. Все три девушки были насмерть перепуганы и заявили, что не знают никого из своих подруг и знакомых, кто исчез бы из села в праздничные дни.
Отец был в затруднении.
— Может, ее все же издали принесло? — начал он гадать. — Из-под самой Рубцовки?
Спать мы улеглись в хозяйской горнице и шепотком проговорили почти до полуночи. Стараясь чем-то помочь отцу в разгадывании тайны преступления, я и сам незаметно увлекся придумыванием возможных версий гибели девушки.
Проснулись от скрипа двери. На пороге с небольшой лампешкой в руках стоял хозяин в пестрядинных портах и рубахе. Он заговорил тихонько:
— Спите? Одна-то опять пришла…
— Зови! — обрадовался отец.
Через минуту в горницу, ступая несмело, как слепая, вошла невысокая, крепкой стати девушка во всем темном; тем заметнее блестели на ее лице встревоженные глаза. При первой встрече она была перепугана сильнее своих подруг и гораздо решительнее, чем они, заявляла, что не знает никого, кто в праздничные дни исчез бы из села.
— А-а, это ты? — заговорил с ней отец. — Я так и знал… — добавил он, определенно радуясь тому, что не ошибся в своих наблюдениях над девушкой. — Как тебя звать-то?
— Дусей.
— Ну, рассказывай, Дуся.
— А мне ничего не будет? — шепотком спросила девушка.
— Побожиться? — пошутил отец.
— Да уж не надо, — смутилась Дуся и, вздохнув, призналась: — Вечор-то я испужалась… Да и как не напужаться? Боязно. А когда хозяева уснули, я шасть с сеновала да тайком сюда. И опять же боюсь: не дай бог, доглядят!
— Ты о деле, — напомнил ей отец.
— Потерялась у нас одна, потерялась, истинная правда, — заговорила Дуся погромче. — Ксюшей ее зовут. Четыре дня, как не видать… Я спросила про нее у хозяйки, а та в голос: «Не захотела жить, вот и все! К родственникам куда-то подалась!» А какие у Ксюши в наших местах родичи? Она из расейских, из голодающих. Да и как она могла уйти, не сказавши мне ни одного словечка? Она мне подружкой была.
— У кого она жила? — спросил Плетнев.
— Дак у Барановых же!
— У Никанора, чо ли?
— Дак у него, на нашей улке.
Плетнев озадаченно похмыкал, ковыряя ногтем в клочкастой бородке, а отец спросил Дусю:
— И долго она жила у Барановых?
— Да с прошлого лета.
— У них есть парень?
— Вот такой парнишка…
— С кем же твоя Ксюша встречалась, знаешь?
— Гуляла? — уточнила Дуся. — Да ни с кем! Все дома да дома. На улку совсем редко выходила. У нее хозяйка — не дай бог! Да и не в чем ей было выходить-то. Ботинки ей только к пасхе сшили…
Тут смутился и отец, не желавший, вероятно, при мне выяснять некоторые подробности жизни Ксюши.
— Ну, а с тобой-то секретничала? — начал он издалека.
— Да было, знамо…
— Признавалась, кто у нее вот тут, на сердце-то?
— Она лишнего слова, бывало, не скажет!
— И никого миленком не называла?
— Никого!
Дуся помолчала с неожиданной улыбочкой на губах и вдруг, словно решив похвастаться, заговорила оживленнее:
— Но я выпытала! Был у нее миленок! Был! Тайный! Одна я дозналась…
— Ишь ты! — подивился ее ловкости Плетнев. — А кто же?
— Дак опять же Баранов! С другой улки.
— Какой ишшо Баранов? Их у нас хоть в отару сгоняй.
— Дак Лучка! Племяш ее хозяина.
— А-а, гуляка!
Подозрений набиралось все больше и больше, но еще нельзя было с уверенностью сказать, что утопленница и есть Ксюша. Но вот отец словно из простого любопытства спросил Дусю:
