Да, большинство из них неграмотны, полные отщепенцы, моральные уроды и садисты. У них нет понятия о воинской чести — это давно и намеренно истребляется. Они ровно так же ненавидят свой народ, как и чужой. Если мужчина-дайн не хочет идти в сварму, то это не мужчина и относятся к нему, лишь чуть лучше, чем к женщине. А ты знаешь, что женщины у них почти бесправны. Немногим лучше положения рабыни. Причем воспользоваться женщиной, не зависимо за мужем она или нет, может каждый даггер совершенно без спроса.

Но это положение вещей хотят изменить и сами дайны. Они хотят мира, хотят торговать, хотят жить нормально, не бояться выходить за порог и отпускать своих женщин на праздники. Что до товаров…, ты разве недовольна качеством мази для волос?

Иэнель пожала плечами, показывая, что это для нее не аргумент.

— Да, образование у них слабое — учатся только обеспеченные. И пока, именно на них основной наш расчет.

В Дайонаре выделывают отличные кожи. Льют хороший металл, не уступающий в качестве нашему, выдувают не плохое стекло. Да, книгопечатание у них под запретом, поэтому и пергамент низкого качества. Ткани тоже простые и их мало, но им очень хочется закупать станки и развивать производство. А вот красители для тканей закупаем у них даже мы. Не знала об этом? Тот благородный индиго, в который выкрашено твое платье скорей всего куплен у них.

Иэнель удивленно вздернула бровь.

Урмэд говорил воодушевленно. ….

— Да, это именно так! А еще, они хорошие земледельцы и делают отличный сыр.

У них есть коалиция. Туда входят все профессиональные цехи всех дистриктов. Как правило это всё состоятельные семьи и их родственники. Почти вся местная интеллигенция и некоторые сочувствующие даггерские подразделения. Они хотят сместить императора и провозгласить власть народа, а потом основать новое государство, где верховная власть будет опираться на выборный совет.

— Власть народа! — презрительно фыркнула Иэнель, — Да не ужели не понимаешь, что это возможно только при высоком уровне развития? Когда каждый отдельный индивид чувствует ответственность не только перед собой, но и перед остальными. А власть народа в Дайонаре выльется в еще большие беспорядки, анархию и хаос. Они не будут знать, что делать с этой свободой, они привыкли подчиняться. Свобода без нравственного стержня равняется анархии. Начнется дележ власти и кровопролитие. И ты в это ввязался? Вы с отцом в это ввязались? — возмутилась Иэнель.

Урмэд кивнул, неторопливо намешивая краску фона.

— Это единственный выход раз и навсегда решить с ними вопрос. На первом этапе мы будем их контролировать и направлять. Они сами согласны. А на счет уровня развития ты конечно права, но думаю, со временем они справятся… Если захотят.

Иэнель вскипела.

— Они убили всю твою и мою семью, как ты можешь так говорить? Как им можно доверять? И отец тоже согласен? Да у нас никто не согласиться подписать с ними мир. Никто, у кого погибли родственники. Я первая буду голосовать против!

— Думаю, если правильно осветить ситуацию, большинство, верховных лордов согласятся с нами. Больше скажу, многие уже согласились. Эндвид собирал их на третий день твоего «похищения» и предложил наш план.

Иэнель была в шоке, нет даже хуже, в ярости, в ужасе!

Мириться с теми, кто принес столько горя и бед!?

— А на счет родственников — я покончил с убийцами, моя месть почти завершена. К остальным у меня вопросов нет. И у тебя их быть не должно, отрезал он. Это обычные жители, такие же, как я и ты. Довольно лить кровь обеим сторонам. В Дайонаре это понимают не хуже, чем мы.

Поверь, отдают приказы единицы, сами оставаясь в тени. Дела одиночек вершатся множеством чужих рук. И вот это — настоящие преступники. Начинать надо с верхушки пирамиды. Оторви голову змее, и она сдохнет.

Сравнение со змеями Иэнель понравилось. Она поморщилась. Да, доля правды в его словах была, но она отдавала горечью пепла и слез.

Они надолго замолчали. Каждый думал о своем. Иэнель переваривала свалившуюся на нее информацию, Урмэд дописывал картину.

— Я бы назвала тебя упертым идеалистом, мечтающем о всеобщем благе. Более того, я не верю в то, что дайны вдруг, ни с того ни с сего решат, что они действительно стали высоконравственные и примутся лепить скульптуры, писать музыку, книги, заниматься искусством вместо того, чтобы делать набеги и сеять вокруг себя сметь.

Сколько не распинайся перед дикарями, как не пытайся открыть глаза на их дикость — ничего не изменится. Они будут упиваться своей тупостью и самодурством, считая это истиной. И вот вопрос: заслуживают ли они спасения? Ибо спасителя как правило убивают первым.

— Ты удивишься, но те, кто не воюет, таки лепят, рисуют и сочиняют. Просто у власти стоит недальновидный, агрессивный тип. Который ничего не понимает ни в политике, ни в экономике.

— И вы хотите его сместить?

— Сместить? Ха-ха! Смещают того, кто дает себя смещать, остальных устраняют, — Урмэд вздохнул и уже серьезней добавил, — А по поводу спасения: пусть так. Я тоже пролил не мало крови и если такой конец меня настигнет, то по крайней мере я попытался.

— Всё, хватит, я устала от этого разговора! — взмолилась она.

— Тогда посмотри, что получилось. Я всё закончил.

С портрета на Иэнель смотрела… Иэнель. Тщательнее всего были прописаны лицо, руки и волосы, а еще глаза! Но несомненно и фактура ткани, и вид из окна, само окно, фон стены за ним, были прописаны мастерски, но мазок был шире и… хаотичней что ли. Совершенно удивительная техника» — подумала Иэнель.

— Мне очень нравится, правда!

По глазам Урмэд видел, что она не врет.

— Отлично! Тогда можно отметить данный факт. Хочешь я научу тебя пить «Сиреневый флёр» так, как правильно это делать?

«Ну что ж, пусть этот день закончится именно так» — решила она, и согласно кивнула. Хотелось скинуть досаду от неприятного разговора. Но эта беседа тоже многое о нём рассказала. Чем больше он открывался, тем большую симпатию завоевывал в её сердце. Наверное, никто, после отца, не внушал ей такого уважения как Урмэд.

Устроились прямо здесь, в мастерской.

Урмэд сбегал на кухню за закуской, а бутылка «Сиреневого флера», того самого, что не допила Иэнель, нашлась тут же — в шкафу с кистями и разбавителями.

— Художники всегда хранят спиртное среди рабочих инструментов? — иронично поддела Иэнель.

— Ага, а если надо, то и кисти в нём замачиваем, и краски разводим — в тон ей ответил Урмэд.

Поняв намёк на неприхотливость художественных глоток и желудков, рассмеялась.

Частично убрав с тумбы натюрморт — навернув драпировки поверх бутыли — расставил узкие маленькие стаканчики и нарезал закуску на большую плоскую тарелку: лимон (хорошо не тот, что с постановки), мясной рулет, тонкие кружочки копченой колбаски, ржаной хлеб; порезал на дольки яблоко и уложил по краю тарелки листики мяты.

«Эстет его так!»

Разлил по рюмкам сиреневатую жидкость.

— И так, объясняю, — торжественно объявил он, — Берешь лимон, макаешь в сахар, быстро пьешь «Флёр», закусываешь лимоном, заедаешь листиком мяты.

— Угу, — озадачилась Иэнель, — А сначала лимон с сахаром можно? — ей ужасно было от одной мысли, что придется лить в рот такую гадость без подготовки.

Урмэд пожал плечами.

— Попробуй, может тебе понравится?

После третьего раза, всё-таки поняла, что метод Урмэда работает лучше. Быстро выпил, ничего не почувствовал, заел кисло-сладким… Во рту приятно, в животе тепло, в голове пусто. А что, ничего так пойло!

— Ты ешь, ешь, — накладывая мясо на хлеб, подсовывал ей дайн, — а то прямо тут под стул съедешь.

— Не съеду, — стараясь говорить нормальным голосом, возразила принцесса, — Еще не так с девчонками отрывались.

— Ну-ка, ну-ка, а с этого места поподробней, — ухмыльнулся Урмэд, — Всегда хотел посмотреть, как напиваются барышни. Вам пары бокалов хватило или всё-таки по три?