Кромѣ того буржуазія сохраняетъ за собою пользованіе своими имуществами и доходами, мѣстами, преимуществами, званіями и почестями. Она первая извлечетъ выгоду изъ экономій, которыя ей, умѣющей управлять и считать, всего легче произвести въ бюджетѣ. Въ этомъ отношеніи она можетъ быть увѣрена, что не встрѣтитъ никакого династическаго сопротивленія. Съ демократіей, заинтересованной въ поддержкѣ республики и правительства, доставляющей на ихъ защиту милліонъ вооруженныхъ людей, нѣтъ нужды въ полиціи; бунтовъ не будетъ. Хотите обезопасить себя отъ народнаго возстанія? Возьмите въ охранители спокойствія самый народъ. Кромѣ того мы получимъ уменьшеніе жандармеріи, неограниченную свободу сходокъ, ассоціацій. Извѣстно ли, чего стоятъ стѣсненія всего этого?.. — Рабочая демократія будетъ всегда менѣе воинственна и менѣе падка на приключенія, чѣмъ аутократія. Можно будетъ сразу уменьшить на 250 милліоновъ военный и морской бюджетъ, убавивъ только на половину постоянную армію; а если мы вовсе ее уничтожимъ, то — на 500 милліоновъ. Демократія, управляемая экономной, недовѣрчивой буржуазіей, не боящейся болѣе ни революцій снизу, ни борьбы съ иниціативой короны, найдетъ скоро средства погасить свой долгъ, не прибѣгая къ банкротству: еще 500 милліоновъ долой изъ бюджета. Съ меня довольно и этихъ замѣчаній. На что же, послѣ этого, жаловаться буржуазіи, ставшей республиканскою? Хотите ли серьезно вступить на путь реформъ, на путь дешевизны? Для этого надо съумѣть предложить цѣну. Сначала это можетъ показаться противорѣчіемъ, но послѣ того, что я сказалъ, буржуазія пойметъ меня.

Почему, спросятъ меня, не предложили вы своего прекраснаго проекта въ 1848 г.? — Хорошо! если вамъ надо это знать, то потому, что мы, мои друзья и я, — настоящіе республиканцы, республиканцы строгіе и съ искренними убѣжденіями; потому что мы носимъ въ себѣ соціальное состояніе, въ которомъ устойчивость правительства не будетъ стоить ничего или почти ничего, точно такъ же, какъ циркуляція, кредитъ, мѣна и страхованіе; въ которомъ трудящійся людъ будетъ заинтересованъ въ общественномъ дѣлѣ единственно своимъ трудомъ; потому, что мы не хотимъ никакого «содержанія» (liste civile), даже содержанія народа; потому что, повинуясь конституціи 1848 г., мы не принимали ея унитарной и нераздѣльной формы; наконецъ потому, что мы, исключительно занятые утвержденіемъ и защитою принципа взаимности (mutualité), который ничто иное, какъ принципъ федераціи, противъ заблужденій коммунизма и правительственности (gouvernementalisme), и оклеветанные въ нашихъ намѣреніяхъ, нашихъ идеяхъ, нашей политикѣ, должны были особенно остерегаться поднимать подобными предложеніями, вмѣстѣ съ народной алчностью, ярость буржуазіи и негодованіе честныхъ людей.

Въ своемъ изслѣдованіи конституцій я хотѣлъ доказать цифрами, что конституція 93 года — я нарочно выбралъ наиболѣе извѣстную съ дурной стороны — столь же примѣнима на практикѣ, какъ и всякая другая: для этого достаточно бы было съумѣть заинтересовать въ ней трудящійся и бѣдный людъ, присвоивъ ему содержаніе и всѣ расходы, употребляемые на монархію. — Но вѣроятно ли, чтобъ рабочіе приняли этотъ подарокъ въ 1848 или въ 1793 г. Они выказали бы скорѣе свое великодушіе. Народъ любитъ, чтобы его представители представляли его доблестно; его регаліи заключаются почти въ однѣхъ идеяхъ. Онъ любитъ царскія щедроты; но добровольно онъ, можетъ быть, не приметъ отъ республики ни удѣла, ни вспоможенія, ни подарка, ни прибавокъ къ заработку. У него тоже есть своя щекотливость, своя гордость. Что бы ни случилось, времена 1793 и 1848 годовъ прошли, они не вернутся и поэтому-то я могу позволить себѣ всю эту критику. Но, слѣпые и неисправимые консерваторы! помните все-таки библейскій стихъ: Не искушай Господа Бога твоего.

Такъ какъ, благодаря монополіи печати, адвокатскому честолюбію, эластичности совѣсти нашихъ такъ называемыхъ демократовъ, поблажкамъ императорскаго правительства, благодаря наконецъ нашему галльскому ротозѣйству, мы снова готовы вернуться къ пресловутымъ іюльскимъ учрежденіямъ, то, пока еще не ушло время, поспѣшимъ выказать всѣ ихъ дурныя стороны. Потому что позже наше очень неуважительное о нихъ мнѣніе будетъ непремѣнно вмѣнено намъ въ преступленіе.

Изъ всѣхъ партизановъ іюльской системы самый искренній, а въ настоящее время самый знаменитый есть безъ сомнѣнія, г. Тьеръ. Признаться, я немножко подозрѣваю, что онъ такъ сильно стоитъ за эту систему потому, что онъ авторъ пресловутой формулы: Король царствуетъ, но не управляетъ. Но небольшое тщеславіе не портитъ все-таки политическихъ убѣжденій, а убѣжденія г. Тьера цѣлостны, что возбуждаетъ, по нашему мнѣнію, полное къ нимъ уваженіе. Г. Тьеръ человѣкъ, наиболѣе сдѣлавшій для іюльской монархіи, наилучше ее знавшій и проводившій въ дѣйствительности и въ настоящее время наилучше ее защищающій. Хорошо же! Проникалъ ли вполнѣ ясно самъ г. Тьеръ въ таинства этого правительства, до такой степени излюбленнаго его сердцемъ и приноровленнаго къ его генію? Чувствовалъ ли онъ его существенную безнравственность? Неужели онъ не замѣтилъ, что это правительство ничто иное какъ утопія, въ тысячу разъ извращеннѣе, а слѣдовательно и опаснѣе утопій 1793 и 1804 годовъ? Прошу извиненія у неистощимаго историка Консульства и Имперіи за то, что я такимъ образомъ возбуждаю сомнѣніе въ солидности его сужденія. Въ своей исторіи Наполеона г. Тьеръ говоритъ, что къ Добавочному акту были несправедливы; что эта 4-я императорская конституція безъ сомнѣнія гораздо выше хартіи 1814 года; что императорское произведеніе, въ его цѣломъ, гораздо либеральнѣе творенія Людовика XVIII. И г. Тьеръ даже не замѣтилъ 18 ст., создающей министровъ безъ портфеля, обязанныхъ защищать передъ палатами дѣйствія правительства; онъ не замѣтилъ этого опаснаго изобрѣтенія, придуманнаго для уничтоженія, въ пользу императорской прерогативы, всѣхъ послѣдствій парламентаризма, изобрѣтенія, которое вмѣстѣ съ электоральной системой, заимствованной изъ конституціи ѴIII года, составляетъ всю оригинальность Дополнительнаго акта, и которое г. Тьеръ опровергаетъ изо всѣхъ силъ въ конституціи 1852 года, какъ идею, самую антипатическую для своихъ чувствъ и для своихъ самыхъ дорогихъ убѣжденій. Поэтому я имѣю право предположить, что г. Тьеръ, при вѣтренности и прыткости своего ума, въ чемъ его такъ упрекали, не изслѣдовалъ строго критически хартію 1830 года и въ этомъ отношеніи остался далеко позади общественнаго мнѣнія, которое, задолго до 1848 года, руководствуясь не философіей, а единственно здравымъ смысломъ, осудило эту систему. Кто же въ концѣ концовъ правъ: общественное мнѣніе, составившееся еще до 1848 года, или г. Тьеръ, употребляющій нынѣ всѣ свои усилія для разубѣжденія этого мнѣнія.

Сначала я думалъ было сдѣлать формальное изслѣдованіе этой «качалки» (bascule), въ которую мы, повидимому, окончательно влюбились съ тѣхъ поръ, какъ уже не пользуемся ею, и которая составляетъ почти весь запасъ нашей молодой оппозиціи. Но я убѣдился, что изложеніе подробностей, какой бы талантъ я ни употребилъ на это, покажется въ высшей степени скучнымъ; что такой сюжетъ ниже всякаго сколько нибудь значительнаго философскаго разсужденія; что политическая система, придуманная нарочно для торжества болтливой посредственности, интригантскаго педантизма, продажной журналистики, пускающей въ ходъ вымогательство и рекламу, система, въ которой сдѣлки съ совѣстью, пошлость честолюбія, бѣдность идей, общія ораторскія мѣста и академическое краснобайство — вѣрныя средства успѣха; въ которой постоянно на первомъ планѣ противорѣчіе и непослѣдовательность, отсутствіе откровенности и смѣлости; что подобная система, говорю я, не нуждается въ опроверженіи, ее достаточно описать. Анализировать ее значило бы возвеличить ее и, несмотря на старанія критика, дать о ней ложное понятіе. Притомъ такая конституція входитъ и въ другія; такъ какъ мы знаемъ, что всѣ онѣ вмѣстѣ составляютъ одинъ циклъ, то она въ нихъ составляетъ одинъ изъ тѣхъ среднихъ членовъ, которыми восхищается буржуазная премудрость и которые достаточно поочередно сравнить съ крайними членами, чтобы вполнѣ выставить ихъ лицемѣріе и ничтожность. А такъ какъ это мы уже не разъ дѣлали, такъ какъ такой случай намъ еще представится и такъ какъ намъ знакома эта маска, то теперь удовольствуемся лишь фотографическимъ ея снимкомъ.