Во вторыхъ, промышленное раздѣленіе, проявляясь въ обособленіи пріемовъ въ одномъ и томъ же производствѣ или предпріятіи, совершается среди одной и той же фабрики, мастерской или мануфактуры; въ примѣръ такого раздѣленія можно привести изъ А. Смита фабрикацію булавокъ и изъ Ж. Б. Сея фабрикацію картъ. Въ этомъ случаѣ отдѣльныя занятія уже не независимы, а поставлены подъ высшее управленіе хозяина, во имя и на счетъ котораго исполняются различныя работы. Вотъ такимъ-то образомъ и были организованы власти въ нашихъ правительствахъ. Разумѣется порядокъ отъ этого въ выигрышѣ: теченіе дѣлъ вполнѣ обезпечено; во всѣхъ отношеніяхъ система дѣйствуетъ успѣшнѣе. Но какая же отъ нея польза для свободы городовъ и провинцій, а слѣдовательно для свободы самихъ гражданъ, для устойчивости самого правительства? Развѣ при ней уменьшится концентрація, поглощеніе, антагонизмъ, изгладятся раздѣленія и раздоры, наконецъ развѣ будетъ покончено съ революціями? Принципъ раздѣленія властей въ своемъ истинно полезномъ отношеніи во Франціи древнѣе революціи 1789 г., которая лишь улучшила его приложеніе: съ тѣхъ же поръ, считая и революцію 1789 г., у насъ было 10 или 12 перемѣнъ правительства. Такимъ образомъ въ вопросѣ, который насъ теперь занимаетъ, принципъ раздѣленія властей не имѣетъ никакого значенія.

Противъ подавляющей централизаціи искали помощи въ муниципальной и департаментской организаціи, много толковали объ этомъ предметѣ во время реставраціи и царствованія Луи-Филиппа; самъ Наполеонъ I интересовался этимъ вопросомъ, который поднятъ вновь при его преемникѣ. Приверженцы золотой середины (juste-milieu), наиболѣе многочисленные въ нашей странѣ, особенно сильно занялись обсужденіемъ этой организаціи. Имъ кажется, что власть сдѣлается устойчива, если общинѣ (commune) предоставлена будетъ извѣстная иниціатива; что этимъ путемъ можно смягчить централизацію и въ особенности избѣгнуть федерализма, который въ настоящее время для нихъ столь же ненавистенъ, какъ былъ ненавистенъ, но по другимъ причинамъ, патріотамъ 1793 г. Послѣдователи золотой середины искренно умиляются предъ швейцарской и американской свободой, о ней они кричать намъ въ своихъ книгахъ; ею они пользуются, чтобъ пристыдить насъ за обожаніе власти; между тѣмъ сами ни за что въ мірѣ не согласятся затронуть то прекрасное единство, которое, по ихъ словамъ, составляетъ нашу славу и которому завидуютъ будто бы всѣ націи. Съ профессорскою самоувѣренностью они обзываютъ крайними и неумѣренными тѣхъ писателей, которые, заботясь о логикѣ и оставаясь вѣрными истиннымъ понятіямъ права и свободы, требуютъ выхода разъ навсегда изъ доктринерскаго логическаго круга. Г. Эдуардъ Лабулэ служитъ образчикомъ этихъ мягкихъ умовъ, способныхъ понять истину и указать ее и другимъ, но для которыхъ вся мудрость заключается въ урѣзываніи принциповъ невозможными сдѣлками; которые не прочь ограничить государство, но подъ условіемъ ограничить при этомъ и свободу; которые хотятъ урѣзать когти первому, но съ тѣмъ, чтобы и второй были подрѣзаны крылья; у которыхъ, однимъ словомъ, мысль, теряясь передъ сильнымъ и широкимъ синтезомъ, впадаетъ въ безсмыслицу. Г. Э. Лабулэ — представитель той группы людей, которая требуетъ отъ императорской аутократіи признанія такъ называемыхъ іюльскихъ гарантій, и въ то же время задается миссіей разбивать соціалистическія и федералистическія стремленія. Ему принадлежитъ эта прекрасная мысль, которую я хотѣлъ было поставить эпиграфомъ къ настоящему сочиненію: «Когда политическая жизнь сосредоточена въ одной трибунѣ, страна дѣлится на двѣ части, оппозицію и правительство.» Поэтому, пусть Лабулэ и его друзья, такіе, по видимому, поборники муниципальныхъ вольностей, отвѣтятъ мнѣ только на одинъ вопросъ.

Община въ сущности, подобно человѣку, семейству, всякой разумной и моральной индивидуальности или коллективности, есть существо самодержавное. Въ качествѣ таковаго, община имѣетъ право управляться сама собою, облагать себя налогами, распоряжаться своей собственностью и доходами, открывать для своей молодежи школы, назначать въ нихъ профессоровъ, заводить свою собственную полицію, жандармерію и гражданскую гвардію; поставлять своихъ судей, имѣть свои газеты, собранія, частныя общества, склады, банкъ и т. п. Община постановляетъ рѣшенія, отдаетъ приказанія: отчего бы ей не издавать для себя и законы? У ней своя церковь, свой культъ, свое выборное духовенство; она гласно, въ муниципальномъ совѣтѣ, въ газетахъ или въ кружкахъ, обсуждаетъ все происходящее въ ней и вокругъ нея, касающееся ея интересовъ или возбуждающее ея мнѣніе. Вотъ что такое община; вотъ что такое коллективная, политическая жизнь. Жизнь эта едина, цѣлостна, полна дѣйствія, и это дѣйствіе всеобще; жизнь эта отталкиваетъ препоны, она не знаетъ другихъ границъ, кромѣ заключающихся въ ней самой; всякое внѣшнее принужденіе для нея противно и смертельно. Пусть же скажутъ намъ Г. Лабулэ и его политическіе единомышленники, какъ думаютъ они согласить эту общинную жизнь съ ихъ унитарными исключеніями; какъ они избѣгнутъ столкновеній; какъ они полагаютъ удержать рядомъ съ мѣстными вольностями центральную прерогативу, ограничить однѣ и остановить отъ захватовъ другую, въ одной и той же системѣ установить независимость частей и авторитетъ цѣлаго. Пусть они объяснятся, чтобы о нихъ можно было знать и судить.

Середины нѣтъ: община будетъ самодержавна или подчиненна, все или ничего. Сколько бы вы ни давали ей преимуществъ, но если она не будетъ зависѣть только отъ самой себя, если надъ нею будетъ царить высшій законъ, если большая группа, подъ названіемъ республики, монархіи или имперіи, въ которую она будетъ входить какъ часть, будетъ объявлена выше ея, а не выраженіемъ ея федеральныхъ отношеній, то неизбѣжно случится, что когда-нибудь она окажется въ противорѣчіи съ этой большей группой, и тогда возникнетъ столкновеніе. Въ столкновеніи же логика и сила рѣшатъ, что должна взять верхъ центральная власть, и рѣшатъ безъ разсужденій, безъ суда, безъ сдѣлки, такъ какъ споръ между высшимъ и низшимъ не можетъ имѣть мѣста, какъ несообразность и нелѣпость. И такимъ-то образомъ послѣ цѣлаго періода доктринерской и демократической агитаціи мы снова придемъ къ отрицанію деревни (esprit du clocher), къ поглощенію всего централизаціей, къ аутократіи. Идея ограниченія государства, съ удержаніемъ принципа централизаціи группъ, оказывается поэтому непослѣдовательностью, если не нелѣпостью. Нѣтъ другихъ границъ государству кромѣ тѣхъ, которыя оно само себѣ поставитъ, оставляя на долю муниципальной и частной иниціативы то, о чемъ оно пока не заботится. Но какъ дѣятельность государства безгранична, то можетъ случиться, что оно предприметъ распространить свое вмѣшательство и на то, чѣмъ оно пренебрегло вначалѣ; и такъ какъ оно сильнѣе, говоритъ и дѣйствуетъ всегда во имя общаго интереса, то не только добьется того, чего требуетъ, но будетъ еще и право въ глазахъ общественнаго мнѣнія и судовъ.

Пусть эти либералы, которые такъ сильны, что говорятъ о границахъ государства, сохраняя его верховность, скажутъ ужъ намъ заодно, гдѣ будетъ граница свободы индивидуальной, корпоративной, мѣстной, общественной (sociétaire), граница всяческой свободы? Пусть они, считающіе себя философами, объяснятъ намъ, что такое свобода ограниченная, стѣсненная, подчиненная, находящаяся подъ надзоромъ; свобода, которой говорятъ, надѣвая ей на шею цѣпь и привязывая къ столбу: «иди до этого мѣста, но не дальше». Какъ послѣднее средство уравновѣсить и сдержать центральную власть и защитить отъ ея захватовъ общественныя вольности, придумана была всеобщая и прямая подача голосовъ. О ней мы выскажемся послѣ, а теперь закончимъ общую критику конституцій.